Посланец. Переправа

— Товарищ командир полка, вас командир дивизии разыскивает!
— Я с ним отсюда поговорю, — сказал Глебов.
Захарова, подскочив к столу, подала ему наушники, протянула микрофон.
— Слушаю вас, товарищ первый, — произнес Глебов, натягивая на голову наушники.
— Ты знаешь, что немцы против тебя кулак собирают? — прокричал командир дивизии. — Мне об этом летчики доложили.
— Знаю, товарищ первый. Только я их кулаком им же сопатку разобью.
— Ты сильно-то нос не задирай, — уже мягче произнес Бобков. — А к отпору приготовься.
— Я готов, товарищ первый.
— Чтобы через два часа твои соображения были у меня, — сказал командир дивизии и отключил связь.
Позицию, которую занимал полк, на правом фланге разрезало болото. Оно мешало как Глебову, так и немцам. И те и другие хотели оставить его у себя в тылу, чтобы создать непрерывную линию обороны. Но ни тем ни другим это пока не удавалось. Вот и сейчас немцы снова накапливались с двух сторон болота, пытаясь обхватить его и отбросить наши позиции за лес, в чистое поле. Там бы уж они не дали высунуть головы, держа каждого нашего солдата под прицелом. Разведчики вовремя засекли сосредоточение немцев, Глебов передвинул часть артиллерии, и боги войны только ждали, когда немцы вылезут из окопов. В этот момент и решено было накрыть их плотным огнем. Но если командир дивизии обеспокоен складывающейся ситуацией, значит, надо на месте еще раз проверить свою готовность. Для Глебова это было правилом. Он поднялся из-за стола, чуть улыбнулся Жене и, коротко бросив: «Договорим потом», — быстро вышел из комнаты связистов.
Через день он снова встретился с Женей у колодца, на этот раз вечером. Стояла удивительная тишина. Только над передовой, рассыпая по черному небу искры, время от времени взлетали ракеты, освещая мертвенным светом ничейную полосу и колючую проволоку по обе стороны ее. Да похожие на падающие звезды трассирующие пули беззвучно прочерчивали свою траекторию. И вдруг в лесочке, через который вчера утром «студебеккеры» тянули артиллерию, защелкал соловей. Сначала неуверенно, останавливаясь и прислушиваясь к тишине после каждого колена, потом все смелее и смелее, пока не запел в полный голос.
— Что это? — удивившись, спросила Женя.
— Соловей, — ответил Глебов.
— Никогда не думала, что на войне могут петь соловьи.
Она сказала это так легко, словно выдохнула, и Глебов в который уже раз поблагодарил Бога за то, что тот послал ему в полк эту девушку. Он уже начал ревновать ее ко всем офицерам, которые неожиданно по делу и без дела вдруг зачастили к нему в штаб. Тут и догадываться не надо было о причине посещений. За годы войны мужские сердца до одурения истосковались по женской ласке. В такой обстановке красивую одинокую девушку умыкнуть не долго. Но Глебов уже решил, что никому не отдаст Женю… А соловей, словно торопясь, все пел и пел, пользуясь короткой паузой тишины, подаренной ему войной. Глебов видел, как, затаив дыхание, Женя слушала это пение, и глаза ее светились в темноте, словно две маленькие звездочки. Он протянул руку и осторожно накрыл своей ладонью узкую, тонкую, немного прохладную ладонь Жени. То, что произошло потом, едва не повергло его в шок.
Женя порывисто дернулась, резко встала и сказала зло, отчеканивая каждое слово:
— Извините, Сергей Иванович, — она впервые назвала его не по должности и званию, а по имени, — но больше никогда не позволяйте себе этого. Я солдат и относитесь ко мне как к солдату. Походно-полевой женой я никогда не буду. Не создана для этого.
Она круто повернулась и торопливо зашагала к себе, в комнату связистов.
— Женя, — позвал ее Глебов.
Она остановилась. От напряженного дыхания грудь ее ходила ходуном, ноздри нервно расширились. Такой возбужденной Глебов ее еще не видел. Удивительно, но в это мгновение она показалась ему еще красивее.
— Простите, — примирительно сказал он и наклонил голову. — Я не хотел вас обидеть… Честное слово…
Женя молча посмотрела на него и также молча скрылась за дверью своей комнаты.
 
…Все эти мгновения раз за разом прокручивались в голове Глебова, пока он шел к разведчикам. В его сознании не укладывалось, как он может послать Женю с ними за линию фронта. Ведь ее там в любой момент могут убить, еще хуже, захватить в плен и потом измываться в какой-нибудь землянке или прямо в траншее. От одной мысли об этом Глебов приходил в ярость. Он бы без колебаний послал с разведчиками Захарову, не раз бывавшую за линией фронта, но той две недели назад сделали операцию аппендицита. Она за столом-то сидела скрючившись, как улитка, ей не только в тыл к немцам, до туалета дойти было трудно. Глебов понимал, что у него не было выбора, и от этого не находил себе места.
Разведчики расположились в блиндаже, вырытом в скате небольшого овражка. Брезент, закрывавший вход в блиндаж, был откинут, и в его проеме Глебов сразу увидел Демидова. Командир взвода разговаривал с кем-то, находившимся в глубине блиндажа. Услышав шаги, Демидов оглянулся и тут же скомандовал:
— Встать, смирно!
— Вольно, — сказал Глебов, останавливаясь у входа.
Он прошел в блиндаж, оказавшийся просторным, с нарами вдоль обеих стен и длинным столом посередине, на котором лежали куски хлеба и несколько пустых банок из-под немецкой тушенки. На нарах стояли раскрытые вещмешки, рядом с ними автоматные диски. Было видно, что разведчики собирались на задание.
— Определили, кто пойдет? — спросил Глебов, обращаясь к Демидову.
— Так точно, товарищ комполка. Двенадцать человек.
— Включая радистку? — спросил Глебов и, представив уходящую через линию фронта Женю, снова почувствовал, как заныло сердце.
— Включая радистку. А кто с нами пойдет: Захарова или эта новенькая?
У Демидова хитровато блеснули глаза, и Глебову это не понравилось. Он решил испортить настроение разведчику.
— Захарова просится. Как узнала, что вы собираетесь к немцам и с вами надо посылать радистку, сразу обратилась ко мне.
— Куда же нам с ней, товарищ подполковник, — обиженно сказал Демидов, лицо которого сразу стало постным. — Она здесь-то ходит скрючившись, а там и по болоту идти, и столько страху увидеть придется. Нам не задание выполнять надо будет, а ее отхаживать.
— А с новенькой возиться не надо будет? — спросил Глебов. — Она страха не ведает и немцев не боится?
— Она шустрая, товарищ подполковник, — неожиданно откликнулся сидевший на нарах старший сержант Гудков. — Она где угодно пройдет, ее только прикрывать надо будет.
Глебов понял: разведчики про себя уже вычислили, что с ними на задание пойдет Женя. Он искоса посмотрел на Гудкова. Тот, насыпав в кисет махорки, деловито сворачивал в маленькие квадратики газету, чтобы из нее удобно было мастерить самокрутки.
— Сигареты не куришь? — спросил Глебов.
— От них кашель забивает, товарищ подполковник. Наш табак привычнее.
Разведчики постоянно приносили из-за линии фронта немецкие сигареты, и многие перешли на них. С ними удобнее. Не надо заботиться о бумаге для самокрутки, не надо тратить время на то, чтобы изладить себе папиросу. Но сигареты нравились не всем. Гудков сунул в кисет газету и осторожно положил его в карман гимнастерки. «Чтобы не замочить, когда будет переходить болото», — подумал Глебов и его мысли тут же перекинулись к Жене.
После вечерней встречи у колодца он видел ее много раз, но они только кивали друг другу. Времени на разговоры не было. Сначала Женя отвечала на кивки казенно, потом при каждой встрече стала потаенно улыбаться краешками губ. И эти молчаливые улыбки говорили Глебову о том, что она не только простила его, но и приняла в свое сердце. И от этого в душе командира полка еще больше разливалась горечь. Он не должен был посылать ее за линию фронта, чтобы не сходить с ума до возвращения разведчиков. Глебов уже и так извелся, хотя с обреченной неизбежностью понимал — другого выхода в данной ситуации нет. На войне не существует ни личных отношений, ни личных целей. Здесь все подчинено одной общей задаче — победить врага.