Полуостров загадок
В просторном классе, где устроил свою базу Любич, парты были сдвинуты в дальний угол. По стенам висели ботанические сетки с пачками гербарных листов, картонные папки, полевые сумки. Мы расположились вокруг стола на вьючных ящиках.
Металлическая бляха с изображением византийского кентавра из могилы спутницы землепроходца почти не привлекла внимания ученого. Он показал точно такую же бляху, снятую с наряда последнего юкагирского шамана, умершего на речке Ясащной. Оказалось, что это вовсе и не медаль, а византийское металлическое зеркальце, которыми когда то широко пользовались на Руси. В Сибирь их завезли триста лет назад землепроходцы.
Заинтересовал Любича перстень с именной печатью, эмблемой летящего орла и девичьей косой. Сдвинув на лоб очки, близоруко щурясь, он долго рассматривал выгравированный орнамент, покачивая рыжей головой.
— Редчайшая находка… Дивлюсь, как попала девичья коса на этот перстень? Вензель печати действительно свидетельствует о знатности и высоком положении владельца, и вдруг… плебейская коса… Просто необъяснимо! Знаете, кто гравировал сплетенные Косы на перстнях?
Я развел руками.
— Запорожцы… простые казаки Запорожской Сечи на Днепре! Сплетенная девичья коса — знак нерушимого казацкого братства. Как попала она на перстень вельможи? Вот загадка для Шерлока Холмса…
Любич задумался, отложил кольцо и принялся за фрагменты грамоты. Переводил он почти без запинки:
«В прошлом во 157 м году июня в 20 день из Колымского устья мы, сироты Семен Дежнев с сотоварищи, поплыли семью кочами на правую сторону под восток. Ветры кручинны были. Дву дни да две ночи стояли под островом, что губу великую заслоняет. Тут погода сильная грянула. Того же дня на вечер выбились парусами в море пучинное. Тучи сгустилися, солнце померкло, наступила тьма темная, страшно нам добре стало и трепетно, и дивно. Крепко море било, ветры паруса рвали. Во мгле нас, сирот, разметало навечно. Неделю по черно морью металися, великую нужду терпели, души свои сквернили. Мимо Большого Каменного носу пронесло, а тот нос промеж сивер и полуночник. С того Каменного носу море затуманилось, и носило нас, сирот, еще дву дни, и землю гористу сквозь мглу высмотрели, горы высокие забелилися. Тут наш коч расступился, и учинили меж себя мы надгробное последнее прощание друг з другом. Товары да уметный запас море раскидало, а люди к берегу плыли на досках чють живы, и многих потопило, не чаяли, как вынесло. А другой коч тем ветром бросило рядом на кошку цел, и запасы повыметало вон, и коч замыло на той кошке песком, а люди наги и босы осталися. Ветер упал, тишина приправила назад, коч из песка выгребали, скудные запасы товары подбирали. И с того погрому обнищали, обезлюдели. Всех нас, сирот, было на двух кочах с сорок чело век, после морского разбою осталось с двадцать. А та дальняя земля матерая велика, многоречна, рыб на, звериста, и по рекам живут многие иноземцы разных родов, безоленные, пешие, безхлебные, рыбу и зверя промышляют, а рожи у них писаные, а ласки к они не знают, потому что дикие и между собой де рутца. А преж нас в тех местах заморских никакой человек с Руси не бывал. Нечем нам, сиротам, обороняться, зелья и свинцу мало, а то зелье мокрое в бочках село и в стрельбу не годитца… на куяках от крепости шли бечевой шесть недель без парусного погодья, еле с жонкой к вершине Онюя доволоклися. Слух наш дошел: жив Семен на Анадыре. А Серебряная гора около Чюн дона стоит, томарой руду отстреливают, в дресьве серебро подбирают— ходынец ту сопку рисовал. Одна беда привяжется — другой не миновати. Не посмел грамоту мимо послать, чтоб какая невзгода не учинилась, сам пошел. Стужа смертная настигла, цинжали, голод и нужду принимали…
…сами отведали землицу заморскую, хотим орлами… летати. А люди на той Новой Большой Земле за безлюдством, бесприпасьем ныне насилу от разных воинских иноземцев оберегаются, все переранены. Припасов, ружей огненного бою, мушкетов, карабинов надо, да вольных гулящих людей прибрати. Чтоб те заморские места стали впредь прочны. и стоятельны силушкой да волей казаческой. Атаманская башня— око в землю, ход в заносье. О Русь, наша матушка, прости…»
— «О Русь, наша матушка, прости…» — повторил Любич, глаза его блестели. — Не правда ли, странно? Мореходы, несомненно, высадились на берега Америки, совершили величайший географический подвиг — открыли новый материк — и молят прощения? Ваша грамота, Вадим, полна загадок.
— Однако, казак письмо Анадырь носила… — сказал вдруг Илья. Он устроился на полу у открытой дверцы печурки и, посасывая трубку, любовался игрой пламени. Баба старинный цингой болела, помирала…
— И нес он грамоту, — оживился Любич, Семену Дежневу.
— Но почему в круговую, через Нижнее-Колымскую крепость? Не проще ли с Аляски явиться к Дежневу прямо на Анадырь через Берингов пролив?
— Берингов?! — взъерошился Любич. — Сибирские казаки разведали пролив между Азией и Америкой за восемьдесят лет до Витуса Беринга, прошли его вдоль и поперек, высадились на берега Аляски…
Любич стукнул кулачищем по столу, серебряные самородки подпрыгнули и покатились.
— Довольно несправедливости! Приоритет так приоритет — Казацкий пролив, только Казацкий, и баста!
Волнение Любича рассмешило меня. Не все ли равно в конце концов как называть пролив? Беринг тоже служил России и сложил голову на Тихом океане…
— Только Казацкий, — упрямо повторил краевед. — Да знаете ли вы, что некоторые заморские историки вообще отрицают сам факт великих открытий сибирских казаков, упрекают российских землепроходцев в дикости, невежестве, ведут постыдный разговор о случайной удаче кучки казаков!
Любич открыл вьючный ящик и осторожно вынул модель парусного судна.
— Вот вам российский коч, мне подарили его в Беломорье. Настоящий корабль, хоть мал, да удал; древние поморы отменно приспособили его к полярным плаваниям. На таких кочах они одолели весь Северный морской путь — от Архангельска до Камчатки!
Разговор с Любичем доставлял истинное наслаждение. Ученый рассказывал столько нового и так увлекательно, что слушать его можно было без конца.
— Знаете ли вы, что в архивах Якутска и Тобольска откопали пласты столбцов и сеттав XVII века — челобитных грамот, отписок воевод, наказных памятей служилым людям, расспросных речей и росписей? Раскрылась величественная картина освоения необъятных сибирских просторов от Урала до Тихого океана. Накануне похода Дежнева флотилии кочей с товарами спускались вниз по великим сибирским рекам, плыли Полярным морем от устья Дены в устье Колымы, к последнему форпосту Северной Сибири — Ннжне-Колымскому острогу. В этой крепости собрался весь цвет сибирских землепроходцев — самые отважные, выносливые и пытливые люди. Собрались неспроста, для решающего скачка в последний неприступный угол Северной Сибири.
Любич развернул карту.
— Поглядите… На берегу Кенайского залива, на Аляске, американские археологи откопали поселок трехсотлетней давности, целую улицу русских изб. Ваша грамота рассказывает, чей это поселок и чья это улица…
— Не кажется ли вам странным одно обстоятельство, — прервал я Любича, — что мореход умолчал о факте государственной важности — открытии нового материка за проливом?
Любич внимательно посмотрел на меня и усмехнулся:
— Вы наблюдательны… Ни в одной челобитной колымских приказчиков и помина нет о заморском материке. Это, пожалуй, главная загадка анюйской грамоты. И разгадка скрыта, кажется, здесь…
Любич взял грамоту и громогласно прочел последние строки:
— «Атаманская башня — око в землю, ход в за носье…»
Схватив перо, краевед быстро написал: «В Атаманской башне Нижне-Колымского острога в земле ход в тайник».
Нумизматам постоянно мерещатся подземные тайники и клады. Толкование последних строк грамоты показалось мне слишком фантастичным.
— Только так… — тихо и твердо произнес Любич. — Атаманская башня стояла в бревенчатой ограде Нижне-Колымского острога, выстроенного Михаилом Стадухиным, рассказы о ней слышали старые колымчане от своих отцов и прадедов.