До свидания, Сима

Мы одновременно начали, но я все-таки переборол ее, закрякав своим наполовину сорванным за рабочий день голосом:
— Ах, моя рассеянность и разболтанность, невнимательность и неожиданность!
— Я действительно рассеянная до ужаса. Мне показалось, что меня преследует кто-то или что-то… Большое и страшное.
— Вот как? — невинно удивилась утка. — Какая же я страшная? Большая — соглашусь. Но совсем не страшная.
Я помог ей подняться и подобрал ее отлетевшую в сторону во время падения сумочку.
— А закусить со мной вечерком не откажетесь? Так сказать, в качестве извинительно-примирительного жеста со стороны утячьей вежливости.
— Видите ли, я через четыре часа улетаю в Квебек, — сказала она с искренним сожалением.
— Вот как? В таком случае, может быть, сейчас посидим с уточкой за рюмочкой? Здесь неподалеку есть одна очень модная грузинская ресторация.
Она уставилась на меня с веселым недоумением:
— Но ведь я вас даже не вижу?
— Как же вы меня не видите, если говорите, что я большая и страшная?
— Прямо сейчас?
— Конечно сейчас! В Канаду я за вами не полечу, хоть мы птицы и перелетные. Ну так идем?
— А почему я должна с вами идти?
— Ну, хотя бы потому, что мы с вами никогда больше не увидимся.
— Если только ради этого, — пожала она плечами, — тогда почему бы и нет?
— В таком случае возьмите контрамарочку, — обрадовался я, крякнул, сунул ей открытку, и мы затопали с ней обратно в сторону площади, она звонко цокая, а я глухо шлепая.
— Вы что, собираетесь прямо так пойти?
— Кря, кря!
Мы сели с ней возле окна, покрытого оловянной сеточкой, и я заказал бутылку «Киндзмараули» и кое-какую недорогую закуску.
— Гамарджоба, бой! — окликнул я официанта через полчаса после заказа. — Нам бы уже съесть чего-нибудь.
Юноша неприязненно покосился на меня и ничего не ответил. Сидел я своим желтым поролоновым задом на двух стульях сразу и то и дело задевал шарообразной головой обруч низко висящей над столом средневековой люстры, которая звенела цепочками и капала на мой плюш парафином.
Когда нам подали шаурминые обрезки свинины на общем блюде с соусами и зеленью, мне пришлось заказывать еще одну бутылку вина. Первую почти целиком выпила она, так как я не мог приноровиться пить из бокала своим клювом. Зато вторую бутылку я успешно осиливал через горлышко. Все это время мы неплохо беседовали с канадской красавицей, и я даже, если не ошибаюсь, успел ей понравиться в своем таинственном образе. Звали ее то ли Набель, то ли Мабель.
Внезапно мне позвонил на мобильный управляющий детского магазина и вежливо поинтересовался, где я вообще нахожусь. Я честно признался, что забежал по неотложной нужде в «Хачапури». Управляющий посоветовал мне дожидаться его на месте преступления. Посидев еще с минутку, я извинился и побрел на разборки в сортир.
Проверенным способом я втиснулся в кабинку, как плюшевый медведь в обувную коробку, сел на толчок и дверь оставил открытой, чтобы босс во всем убедился наглядно. Войдет, не буду откликаться, пусть пошарится…
Минут пять я прождал, положив клюв на кулак. За это время несколько раз кабинку открывали с ложной тревогой, шарахались, ржали, и я с раздражением слушал, как посетители подолгу сушат руки и обсуждают меня. Наконец дверь распахнулась, и я недовольно крякнул своему боссу.
— Почему вы не дали сигнал, что уходите с поста? — возмутился очкарик с глянцевой лысиной. — Мы же договаривались.
Я подал ему руки-крылья, и он вытащил меня из тесной кабины как пробку из бутылки.
— Неужели трудно пустить сигнал на мой сотовый? Это же бесплатно. И почему у вас из клюва пахнет алкоголем?
— Я все сейчас объясню, — пообещал я управляющему магазина игрушек и, дружески обняв его за плечо, повел к выходу. — Видите ли, мистер Гордон, я считаю, что наша уважаемая фирма подбирает на работу людей, заслуживающих доверия, таких, которым не пристало отпрашиваться в туалет, как каким-нибудь только что освободившимся уголовникам из тюрем строгого режима.
— С одной стороны, мы доверяем нашим работникам, — толерантно покивал Гордон и поглубже насадил на нос очки тычком пальца в переносицу. — Но ведь вы знаете…
 
— Эй, уточка! — окликнула меня из затемненного зала канадская красавица, когда мы уже почти выбрались на улицу. А жаль, ибо у будущего беса в моей утке были неплохие шансы попасть в грузинскую духовку.
— Ты что, меня бросаешь? — вывалилась она в холл с сонно-насмешливым блеском в хмельных глазах.
— Подожди, сестра, — поднял я ладонь, вытягивая ситуацию за последнюю гнилую ниточку, — я должен переговорить со своим боссом, чтобы развеять некоторые недоумения. Познакомьтесь, Гордон, моя кузина Набель.
— Мабель, — поправила кузина.
— Ах да, конечно! Прости, дорогая, — извинился и повернулся к боссу. — Мабель через четыре часа возвращается в Россию.
— Ты хотел сказать, в Канаду, — хохотнув, поправила сестренка.
Гордон недовольно хмыкнул и хотел уйти, но я решительно шагнул к двери, чтобы преградить ему выход. Но тут неизвестно откуда появился толстый грузин в белой рубашке с бэджиком и при полосатом галстуке и, борзо толкнув меня в грудь, сказал:
— Мало того, что вы сюда в этом своем наряде каждый день являетесь, но еще и клиентам проходить мешаете.
— Это он-то клиент? — возмутился я, ткнув Гордона плюшевым пальцем в грудь. — Боюсь, клиент здесь все-таки я!
— Постоянный, — мрачно подтвердил мои слова шеф.
— А ну-ка, оба убирайтесь отсюда!
Но я поманил джигита пальцем и сказал, слегка клюнув его в ухо:
— Слушай, Гиви, мы оба родились в Советском Союзе, и в каком-то смысле у нас одна большая общая родина, — сказал я по-русски с акцентом вождя народов.
Гиви вздрогнул, сделал страшное воинственное лицо и снизу ударил меня в живот, но я, честно говоря, ничего не почувствовал, а только крякнул в соответствии со своим образом. Потом схватил грузина за плечи и отправил прямиком в зеркало у гардероба. Раздался треск, посыпались осколки, и тут же из кухни повалили какие-то повара и поварята в белых халатах и приплюснутых колпаках, подхватили меня и потащили в кухонный ад.
— Только не яблоками! Только не яблоками! — вопила моя бедная утка, болтая красными ластами.
Так я лишился еще одной работы в Лондоне.
3
На собственную жену я наткнулся в один пасмурный осенний денек, как раз бегая по захолустным конторкам в поисках вакансий. Мы затаенно сели в ее машину и поехали по запруженным улицам, выбрались из пробок и, почти не разговаривая, добрались до глухого городка Хестингс вблизи морского берега. Там на его окраинах мы сидели на лавочке, наблюдая за холодным темным морем и белыми чайками, которые жалобно вскрикивали, глядя вниз на воду. Когда закапал дождь, мы спрятались в какую-то забегаловку максимум на восемь персон и просидели там до позднего вечера за густым черным пивом и чем-то вроде вареников.
Мы все никак не могли начать разговор о нас, и я рассказывал ей что в голову придет, смешил, она улыбалась, но глаза у нее не смеялись, и тогда я чувствовал себя просто ничтожеством. Отказавшись от шуток, я рассказал ей, что как-то на лавочке в мшистом парке разговорился с очень крупно сложенным и удивительно начитанным негром, который в итоге оказался поэтом мировой величины. Я, честно говоря, вообще не думал, что среди негров есть поэты. Ну разве что рэперы. А этот, прощаясь, подарил мне диск с эстетским художественным фильмом по мотивам его поэмы об Африке.
Мы смотрели фильм вместе с Тутаем, который, глядя на лирически страдающего негра на поразительных африканских фонах, сначала снисходительно хихикал, а на втором часу прослезился и потом смотрел фильм каждый день после работы. Когда фильм мне уже изрядно надоел, я спросил Стэнли, не хочет ли он, чтобы я пригласил поэта к нам на ужин, но преподаватель литературы взволнованно заявил, что ни он, ни его дом этого недостойны.
А тогда в парке, сидя на лавочке, я поражался остроумию черного собеседника и тихо мучился вопросом: если я такой тупой и не знаю, что среди негров полно поэтов, то интересно, был ли в Белой армии хоть один настоящий чернокожий? Если был, то я хотел бы узнать о нем как можно больше и написать об этом книгу. Если негр служил в Красной армии, то тоже было бы неплохо. А лучше всего, чтобы он успевал перебегать из армии в армию и им бы гордились все.