Украденная субмарина. К-129

— Пусть идет с нами, официально как бы его и нет на борту…
Хрущева рассказ нимало повеселил.
— Конечно, его надо наградить, — сказал Хрущев. — Боярин!
Это была привычная шутка: помощника первого секретаря ЦК КПСС звали Шуйский. Тот подошел.
— Боярин, немедленно дай телеграмму в Москву, пусть вышлют орден Красного Знамени!
Шуйский вышел, но уже через пять минут вернулся.
— Согласно представленному списку, старшина Резник награжден орденом Красного Знамени, и этот орден был ему только что вручен!
Оказывается, после отплытия К-3 на полюс Резника хватились. Но, поразмыслив, решили, что негде ему быть, как не на нашей лодке. Поэтому старшина был внесен в список на награждение, а вручение ему ордена мы в волнении не заметили.
Хрущев по этому поводу высказался так:
— Ну, Горшков, я всегда знал, и поговорка такая хорошая есть: на флоте нет порядка!
Главком только зубами скрипнул. Но вины его в данном случае не было никакой…»
Суммируем сказанное Львом Жильцовым. Батальон, который можно на лодке спрятать — это, конечно, гипербола. Но, если к экипажу в 104 человек можно приплюсовать еще пятую часть «пассажиров», плывущих на полюс за званиями и орденами, значит, на К-129 можно было разместить не меньше: на ней жилыми были все отсеки, в отличие от атомохода, где реакторный необитаем.
И еще: «В то время на каждой лодке при экипаже в сто человек всегда было еще человек тридцать учеников, которым предстояло служить на других лодках».
Из 87 человек по штату весной из экипажа Кобзаря 34 самых квалифицированных парня уходили на «гражданку». Можно «занять» на соседней субмарине кока, торпедиста, шифровальщика или трюмного. Но где взять специалистов стартовой команды? Совершенно секретный комплекс Д-4 с ракетами Р-21, стартующими из-под воды, был на К-129 единственным на Тихоокеанском флоте. Допустить к обслуживанию можно только тех, кто пощупал ядерных «монстров» руками, и не в классе, а на боевой службе.
Так все-таки — сколько же их было? Это нетрудно вычислить. На бумаге 98. Отнимем для наглядности стажеров. Останется 87. Это штат. Теперь приплюсуем, на замену весенних дембелей, 34 новичка. Итого — 121. Но и дивизия — себе на уме. У нее таких, как «сто двадцать девятая», еще шесть штук. И нужно как можно больше «салажат» оморячить. Поэтому возьми-ка Владимир Иванович, еще в нагрузку… ну не десяток, так хоть восьмерых. Вот и те самые 129. Роковая цифра. Но вполне вероятная.
Газета «Уральский рабочий» назвала в числе погибших моряков Александра Крюкова, призванного из города Тавда Свердловской области. Но в списке личного состава К-129 его нет. Подтверждает ли это, что моряков погибло не 98, а гораздо больше? Только контр-адмирал В. Дыгало мог бы точно сказать, сколько именно писем родственникам он разослал в августе 1968-го.
  
ПРИКАЗАНО — ЗАБЫТЫ
 
Когда на Камчатку начали прибывать проверяющие, точно не известно. Евгений Кутовой, служивший вто время помощником флагманского специалиста по ракетному оружию 29-й дивизии, утверждает — сразу после потери связи с К-129. Штаб Тихоокеанского флота был просто обязан реагировать немедленно, если сам главнокомандующий ВМФ приказал вызывать замолчавшую подлодку открытым текстом. Правительственную комиссию сформировали после 22 марта, когда стало очевидно — боевое патрулирование сорвано, появились основания подозревать самое худшее. Однако и тогда объективных доказательств гибели субмарины не было и до окончания поисково-спасательных действий быть не могло. Поэтому Совет министров СССР назначил расследование «по факту исчезновения» лодки.
В составе комиссии, естественно, преобладали первые и вторые лица всевозможных «почтовых ящиков», которые сконструировали и построили лодки проекта 629, их оружие и комплектное оборудование. Зная по опыту прошлых разбирательств, что командиры производства непременно постараются взвалить всю ответственность на моряков, Горшков назначил параллельное служебное расследование с диаметрально противоположной «идеологической» установкой.
 
Бывший командир дивизии В. Дыгало вспоминал, как на подведении итогов флотской «сепаратной» комиссии на него вдруг обрушился заместитель начальника Политуправления ВМФ. По его мнению, главная причина трагедии… плохое политическое обеспечение похода. Заместитель главкома ВМФ В. Касатонов поморщился, и резко оборвал политработника:
— Это здесь совершенно не при чем!
Вечером В. Касатонов специально зашел в каюту командира дивизии В. Дыгало (комиссия работала на плавбазе «Нева»), чтобы ободрить Виктора Ананьевича.
— Не принимайте эту чушь близко к сердцу, на флоте вас знают и в обиду не дадут.
Столь живая реакция адмирала В. Касатонова, человека жесткого и чуждого сантиментов, также, если вдуматься, не лишена подоплеки. Дело втом, что в дни празднования 50-летия Октября, адмирал В. Касатонов побывал на Камчатской флотилии и вручил юбилейное знамя ЦК КПСС за успехи в боевой подготовке. Это обстоятельство было теперь на руку командованию ТОФ. Флотилия, чьи достоинства были отмечены столь высоко, не могла вдруг резко сдать позиции за неполных пять месяцев. Для Касатонова же неожиданное политическое обвинение содержало скрытую угрозу. ЦК КПСС не мог поощрять флотские формирования иначе, как по представлению Главного штаба ВМФ. Неизвестно, кто инициировал награждение флотилии, но тень косвенно могла пасть на вручившего высокую регалию от имени партии.
Комиссии изучали документы, прежде всего планы подготовки лодки к походу. Недостатков не обнаружили, продолжает утверждать В. Дыгало. Возразить ему нечем. До сих пор материалы служебного дознания засекречены.
В процессе расследования явственно проступили признаки подковерной клановой борьбы за лидерство внутри флотской структуры. Заместителю главкома ВМФ адмиралу Егорову работа правительственной комиссии надолго запомнилась суровым принародным разносом, который устроил ему Горшков. Главнокомандующий ВМФ настаивал на причине отказа техники. Против яростно выступали представители многочисленных «особых» и «специальных» КБ, а также Минсудпрома: всему виной плохая выучка личного состава, а техника — отличная. В пылу полемики Егоров (если только он не строил дальнего прицела на расшатывание репутации своего патрона) допустил субординационную оплошность, непростительную для штабиста его уровня. Неожиданно для всех он поддержал оппонентов, сказав, что моряки вышли в море измотанными, они не успели как следует отдохнуть. Главком тут же, при всех, пресек интригу своего заместителя, не особенно выбирая выражения. Позднее, вспоминал Егоров, Горшков перед ним извинился, но — с глазу на глаз. Публичной сатисфакции адмирал не получил, за что, судя по тону мемуаров, навсегда затаил глубокую обиду.
Правительственной комиссией руководил заместитель Председателя Совета министров СССР пятидесятидвухлетний Леонид Смирнов. Это был известный каждому телезрителю (краешком своей фетровой шляпы на экране) суперзасекреченный «Товарищ председатель Государственной комиссии!», которому рапортовали о готовности к полету первые советские космонавты на Байконуре. Леонид Васильевич возглавлял комиссию по пилотируемым полетам, но космонавтика была лишь частью его кураторства девяти ключевых министерств: боевой и мирный атом, авиация, судостроение, электроника и радиотехника, боеприпасы. Лауреат Ленинской премии, дважды Герой Социалистического Труда Смирнов 22 года возглавлял Комиссию Президиума Совмина по военно-промышленным вопросам.
Докладывать Смирнову было трудно. Ноль эмоций, никакой реакции на услышанное — его лицо всегда хранило непроницаемое выражение. Знавшие хрущевского вице-премьера отмечают его манеру резюмировать предмет дискуссии почти по Аркадию Райкину: «С одной стороны оно конечно, но с другой — опять же оно!» То есть о возможном провале — предостерегал, а если победа — он ее единственный кузнец. Это был тип руководителя вообще, для которого выдерживать политическую линию всегда важнее инженерной целесообразности, а высшей доблестью почиталось угадать настроение верхов.