Украденная субмарина. К-129
…А был ли снег в ту ночь? Как же — под весну на Камчатке самые пурги. Да какие! Недаром все наружные двери на полуострове открываются строго вовнутрь. Иначе утром жильцам не откопаться, если за ночь заметет по второй этаж.
— Уходим под снегом, вернемся под солнцем, — таковы, якобы, были последние слова командира Кобзаря. Только кто их слышал? Рудольф Голосов не слышал. Не упоминает, во всяком случае.
«Мне довелось в то время быть начальником штаба 15-й эскадры подводных лодок, в состав которой и входила К-129, — вспоминает вице-адмирал. — В тот день я вручил командиру необходимые боевые документы, отвез его на причал и был единственным провожающим — на боевую службу тогда подводные лодки уходили тихо и без проводов».
Долгие проводы — лишние слезы. С женами и детьми офицеры и сверхсрочники прощались дома. В каюте командира с товарищами, на «посошок», — это было. По стопке «Кубанской». Почему-то в те годы она была самым популярным спиртным напитком на полуострове. Но в ту ночь, похоже, обошлись без горькой настойки.
К-129 снялась из бухты Тарья на боевую службу 25 февраля в 5 часов утра. Довольно часто указывают — ушла 24 февраля. Путаница с датами объясняется просто. Если оперативный дежурный Главного штаба ВМФ передал «добро» на выход 24 февраля — предположим, в 20.00, то на Камчатке это уже 5 часов утра 25 февраля. И еще: какие бы моря ни бороздила субмарина, на боевой службе стрелки корабельных хронометров (по крайней мере, одного) всегда идут синхронно с часами на Спасской башне Кремля.
Приверженность моряков всякого рода приметам на подводников не распространяется. Бывало, в море уходили и в понедельник, и по пятницам 13-го числа. Хотя, говорят, был такой командир в Рыбачьем: в понедельник, если выталкивали в море, он уходил за скалу, на якоре ждать полуночи. Одна минута первого — полный вперед! В общем, только бы от берега отвязаться, а в море уже никто не указ!
— Уходим под снегом, вернемся под солнцем, — такова, якобы, была прощальная фраза командира. Не камчатский человек сочинил эту сентиментальную побасенку. Вернуться Кобзарь должен был 5 мая. Весна, конечно, зелень пробилась… Только снег по этой зелени, случается, еще как метет.
Вице-адмирал Рудольф Голосов еще припомнил, в чем был одет командир Кобзарь. Меховая дубленая куртка-альпак, морские яловые сапоги. Каракулевая ушанка, положенная каперангу, новая (звание прошлым летом получил), а «краб» — старый, обветренный. Золотая канитель шитья почти черная от океанской соли — настоящий флотский шик и талисман. К командирскому облачению нам еще предстоит вернуться.
А вот, скажем, как долетел командир из Ленинграда, как состояние здоровья — об этом молчит почему-то адмирал. В караул, в наряд на камбуз матрос заступает, устав обязывает спросить его: «В состоянии ли вы нести службу?» А здесь — молчок, будто робота в поход снарядили.
— Я прибыл на базу, проверил экипаж, попрощался, убедился, что на лодке все нормально, поговорил с командиром. Сошел с лодки. Командир шел вторично на боевую службу. При первом выходе нужно выходить в сопровождении начальника штаба либо зам. командира бригады по обучению командиров лодок. При повторном командир шел сам. Кобзарь был отлично подготовленным офицером. Это был один из лучших офицеров на ТОФ. Он был первым, чья лодка была переоборудована под новый комплекс, который стрелял из-под воды на дистанцию 1600 км. Поэтому и доверие к нему было большое. И экипаж был отличный. Журавин, старпом его, должен был после боевой службы идти на классы командиров подводных лодок.
Из этого свидетельства комдива В. Дыгало нельзя сделать вывод, что он был последним, с кем общался В. Кобзарь.
Р. Голосов утверждает, что именно он был последним провожающим. Но как же начштаба эскадры разминулся с комдивом, они что — избегали друг друга? Ответственный поход, под контролем на самом верху, а непосредственное начальство от корабля, будто нарочно, держится поодаль…
Вице-адмирал либо ошибается, либо сознательно умалчивает: был же еще один провожающий. Самый последний, без которого — никак. Офицер секретной части 15-й эскадры. С казенным металлическим «кейсом» он ожидал командира в кают-компании субмарины.
Лодка не тронется с места, пока ее не уравновесят на плаву, без привязи к берегу. Так вот, на отходе дифферентовкой обычно занимался старпом, а командир спускался вниз, проходил во второй отсек и приглашал «секретчика» в командирскую каюту. Дверь на ключ. Нарочный вручал засургученный пакет, на котором командир ставил дату, время и подпись, и только потом ломал печати. Гость отводил глаза не из деликатности, а строго по инструкции. Возможно, он даже отворачивался. Вообще-то вскрывать совершенно секретный пакет положено лично, без свидетелей. Но были исключения. Офицер спецчасти лично отвечал за то, чтобы содержание документа не было записано командиром для памяти. Он также должен был проследить, чтобы сообщение было сожжено. И не уходил, пока не убеждался, что сгорание полное, и пепел для надежности растерт по пепельнице пальцем хозяина каюты. Забрав конверт, спецпровожающий немедленно пересаживался на катер, а лодка тут же шла на выход из бухты…
Что же было в пакете? Маленький листок папиросной бумаги. На нем три пары координат — три географические точки. Основная и две резервные позиции ракетного залпа. И больше ни слова… Цель процедуры проста: пока есть сообщение с берегом, никто, включая самого командира, не должен знать, куда конкретно пойдет лодка. Старпом и замполит информировались командиром (если сочтет нужным) уже при закрытом рубочном люке. Гарантия сохранения военной тайны стопроцентная.
ИЗНАНКА СКРЫТНОСТИ
Американцы справедливо утверждают, что выход в море любого советского военного корабля сопровождался всплеском активности в эфире. Наши доблестные «нэви» большие любители поговорить. Когда вместо обычных позывных сыплют цифровыми, всякому моряку ясно — это «вояки»! Если американская субмарина занимала в ту ночь позицию напротив входа в Авачинскую губу, она легко могла слышать переговоры Кобзаря по УКВ, даже если находилась за кромкой территориальных вод.
Ночью, вспоминает адмирал Н.Н. Амелько, в сопровождении кораблей ОВРа лодку из бухты Крашенинникова провели до выхода из Авачинской губы, и далее она пошла самостоятельно в точку погружения и затем — в заданный район. Через три месяца, на итоговом заседании правительственной комиссии начальник Военно-морской академии адмирал Александр Орел высказал претензию, что при выходе из базы лодка сопровождалась только до выхода из Авачинской губы, а не до места погружения. Однако наставление по боевой службе такое сопровождение не предусматривает и даже запрещает, парировал претензию ком-флота Н.Н. Амелько.
Командующий флотом, естественно, лодку в океан не провожал. Командир 29-й дивизии Виктор Дыгало вспоминает обстоятельства выхода К-129 совершенно по-иному: в тот раз, ввиду особой важности похода, «большой охотник» для прикрытия выхода лодки из Авачинской губы в открытое море не посылали. Чтобы не привлекать внимания американцев. Ее вели только береговые наблюдательные посты. Они доложили, что лодка, достигнув назначенной точки, погрузилась нормально.
Ну, ладно, с противолодочным кораблем ясно. Скрытность. А ледокол как — тоже не выделяли? А как же льдины, плавающие в Авачинской губе? Легкий корпус в темноте пропороть — делать нечего… Уже в середине 50-х годов ледокол Камчатской флотилии был (это известно точно, потому что именно тогда его выбросило штормом на камни у мыса Лопатка), то к концу 60-х он точно был.
Кроме всего, у ледокола всегда была неофициальная функция прикрывать субмарину от траулеров камчадалов, об оглушительном пьянстве которых и пренебрежении безопасностью мореходства сложены легенды.
Два раза длинно вскрикнула сирена. Вахта — в ходовой режим. Петропавловск еще не проснулся. Кекуры Три Брата проплывали по левому борту. На выходе из Авачи, в любую погоду, длинная тихоокеанская зыбь непременно оближет лодку целиком, включая «лимузин» — так старые подводники называли застекленный оголовок ходового мостика. И сразу: «Приготовиться к погружению!»