Украденная субмарина. К-129
Пароход наш трофейный. По корпусу крупповская сталь частыми заклепками, величиной в кулак, схвачена намертво. В пассажирских помещениях благородное сияние дорогого красного дерева «кайо» и надраенной латуни. В пятикомнатном правительственном люксе, говорят, вояжировал сам фюрер — на одноименном лайнере. Только это вранье для дремучих камчадалов и неоморяченных салаг. «Адольф Гитлер» на Черном море ходит, он теперь называется «Россия». А наш «Союз» — трофейный германский лайнер «Ганза». Красавца подняли с балтийского дна, и в Варнемюнде гэдээровские немцы из двух труб ему оставили одну и малость укоротили корму. И без того громадина длиною четверть километра. Новичков первые дни водят в столовую за ручку, чтобы не заблудились.
Крепок трофей, именит, из элитной породы рысаков-трансатлантиков. На «Голубую ленту», конечно, уже не тянет, но два турбозубчатых агрегата по 36 тысяч лошадиных сил еще способны разогнать его до 22 узлов. Только сегодня наши бронзовые пятиметровые винты едва воду перемешивают, ползем еле-еле. Такое случается нередко, и всегда в ночь, когда мы Четвертым Курильским проливом входим из Тихого океана в Охотское море. Экипаж давно подметил такую странность. Якобы, штурмана объясняют матросам, (а те — нам, «маслопупам»), что в узком проливе сильное попутное течение из океана, опасно разгоняться. А иногда разгоняемся — и ничего. Что-то тут не то…
Спит пароход. К четырем утра пожарная вахта уже разогнала все парочки из-под брезента спасательных шлюпок да из кожуха дымовой трубы. Труба на самом деле целая башня, самое бойкое амурное место. Там немножко шумно, зато тепло — охотоморский август совсем не лето. Пароход огромный, а уединиться непросто.
Цены первого класса «кусаются», поэтому непритязательные полуостровитяне теснятся в многоместных каютах. Но вообще-то на девять десятых каюты свободны. Причем свободны всегда!
В мореходке нам про интенсификацию, про хозяйственную реформу Косыгина говорили. А кроме нас, Камчатскую экспрессную линию обслуживают еще два здоровенных теплохода, «Русь» и «Ильич». Ходим по кругу друг за другом… Каждый месяц исправно получаем премию. Что же это за план такой? И кто его составлял? Странно.
Нас в экипаже 430 человек. Судно рассчитано на полторы тысячи пассажиров. А возим едва полторы сотни. Раз-другой за лето забрасываем по тысяче вербованных девиц на остров Шикотан, на путину — сайру бланшировать. Не любит начальство таких фрахтов. Трудновато пароходских мужичков «в меридиан» приводить после разгульного рейса. А экипаж терпеть не может новобранцев и дембелей. «Контингент» вповалку укладывают на прогулочную закрытую палубу — и прощайте, «вечера отдыха», танцы с пассажирками!
На «ленинской», — это широченный, как главная улица Владивостока, коридор машинной команды, — за куревом много говорят странного про наш «Союз». Хотя на нашем лайнере так не принято. Здесь «кузница кадров», народ визы загранплавания зарабатывает, выгоднее помалкивать. Один умник пытался высчитать, относится ли он к тому поколению советских людей, которому партия торжественно пообещала жить при коммунизме. Его быстренько списали. Даже странно, что на «ленинской» так свободно языки чешут… Неправильно, дескать, «Ганзу» фашистскую в военные трофеи зачислили. В Западной Германии объявился законный собственник, желает вернуть имущество. Потому наш пароход никогда за границу не выпускают. Захвата опасаются. Когда на Дальний Восток перегоняли, до Сингапура его провожала Черноморская эскадра, а дальше Тихоокеанский флот. «Союз» наш и сейчас постоянно сопровождает подводная лодка. Ну, вот это уже точно глупости!
И в этот момент я ее увидел… Чуть ведро за борт не «смайнал».
Чуть правее от кильватерной струи вскипел бурун. Сначала показалась рубка. С нее потоками стекала вода. Потом, как-то нехотя, на поверхности оказался длинный узкий корпус. Воздух со свистом и фонтанчиками воды вырывался из палубных шпигатов. Совсем рядом, в лунную ночь, все было видно очень отчетливо. Несколько секунд она шла параллельным курсом, потом с каким-то бульдозерным грохотом ожил ее дизель, и субмарина резко отвернула вправо, показывая профиль. И мне навсегда врезалась в память ее непомерно высокая и длинная рубка.
Неужели нас в самом деле так бдительно охраняют от длинных рук недобитых фашистов?
Захожу в свою каюту, а там дым коромыслом и тяжелый дух портянок. Помню, еще удивился: «Моряки, а в сапогах…» За столом двое служивых в черных бушлатах у полной пепельницы бычков «Трезора», самых классных болгарских сигарет. «Сокоешник» мой дрыхнет без задних ног, ему с восьми на вахту, а на столе — ясно море — три пустых стакана.
— Извините, — говорит тот, что постарше, — привел «земелю» к вам погреть, задубели наверху. Простынет пацан, а нам во Владике лодку из ремонта забирать.
А мне что, жалко? Нас в шестиместной каюте только двое. Там, вповалку, на палубе прогулочной несладко, хоть она и закрытая. Посмотрел я на этих военморов, небритых, помятых, смотался на камбуз, принес масла полтарелки и здоровенную буханку горячего хлеба ночной выпечки. И спать.
А за столом досказывается, видно, давно начатое:
— Когда все сроки вышли, и стало ясно, что их уже нет… Короче, в 432-ом экипаже решили устроить по ним поминки. Оттуда больше всего парней на замену взяли, человек двадцать. Старшины сговорились, дежурный по роте читает вечером поверку:
— Матрос такой-то.
И салага, вроде тебя, каждое слово звонко так чеканит:
— Матрос такой-то погиб смертью храбрых за честь и независимость…
И вдруг — видно, стукнул кто-то, — врывается замполит. Бегом бежал, запыхался, глаза навыпучку:
— Кто тут — смертью храбрых?! Это еще очень большой вопрос, какие они там были герои. Кому надо, разберутся. Я повторяю приказ — прекратить всяческие разговоры об этой подводной лодке!
— А с тобой что сделали за опоздание?
— Да ничего. Пока я дома на «губе» сидел по пьяному делу, пока до Камчатки добрался, лодка давно ушла, а тут такое началось, что не до меня… Комиссии понаехали, командиры трясутся, в поселке вдовы в истерике бьются… Вот так, землячок. Не зацепи меня «патруль» на вокзале, не сидели бы мы с тобой тут.
А скоро сквозь неглубокий сон я услышал всхлипывание.
Взрослый мужик, он был старше меня лет на пять, сидел у переборки на корточках и шмыгал носом. А мальчишка-салажонок во все глаза испуганно таращился на его слезы.
Я встал с койки, ни слова не говоря, пошлепал босыми ногами по холодному линолеуму к рундуку. И достал оттуда бутылку «Экстры», которую заначил специально для захода на Шикотан. Рыбаки-островитяне, осатанев от «сухого закона», легко отдавали за пол-литра водки итальянский болоньевый плащ.
SSN-587 «ХЭЛИБАТ»: «МЫ ПРОВОДИЛИ ИХ ДО САМОГО ПЕТРО…»
Боевое поле Кура
Восточного побережья Камчатки
борт ССН-587 Хэлибат
29 октября 1967 г.
ХХ.ХХ по времени Гонолулу
Остряки в центральному посту додумалась нарядить перископ в кокетливый сарафанчик: из низкого лифа дерзко торчали окуляры, а в проймы были продеты черные рукоятки зрительного прибора — этакая Чернушка-Долли… Коммандер Эдвард Мур не стал «надраивать» подчиненных. За два с половиной месяца без берега парни откровенно истосковались по юбке. Танго «глаза-в-глаза» на подиуме — так подчиненные прозвали его неторопливые хождения по кругу на возвышении перископной площадки. Уходя к дому, командир «Хэлибат» бросил последний взгляд на неприветливый камчатский берег, силясь в перископ отыскать дымок вулкана Шивелуч, к северо-востоку от которого постоянно падали конусы контрольно-измерительных головных частей советских баллистический ракет — иногда до двух десятков в месяц.
В/ч 25 522 (Отдельная научно-испытательная станция — целевой полигон баллистических ракет) была создана на Камчатке в 1955 г. в районе поселка Ключи, 600 км севернее Петропавловска-Камчатского. Место избрали с дальним прицелом — максимум возможной протяженности полета над территорией СССР и 800 квадратных километров абсолютного безлюдья на финише. Истинно медвежий угол гарантировал непроницаемую секретность. Боевая задача полигона — инструментальное наблюдение финального отрезка траектории. Эта информация имела колоссальную ценность для множества советских «почтовых ящиков». По камчатской лесотундре стреляли из Байконура и Плесецка, из подземных шахт за Уралом, из глубин Баренцева моря. Равнины боевых полей усеяны сотнями маленьких озер, иногда круглыми, иногда овальными — в зависимости от того, под каким углом вонзилась в землю учебная болванка. Со временем воронку заполняли дожди и талые воды. Согласно открытым сегодня данным, до 1999 г. по Камчатке было отстреляно 2614 моноблочных ракет и 5561 многозарядный боевой блок. Какая-то часть запусков заканчивалась неудачно, и тогда, проносясь над «полями падения», учебные боеголовки падали в море. Именно промахи не давали покоя американской военно-морской разведке.