Шусс

Да, конечно, я понемногу начинал понимать его странные рассуждения. Массомбр уже приоткрыл мне краешек правды. И теперь мне было стыдно за свою слепоту, хотя я еще не до конца был согласен с Полем.
— Ну как, котелок варит? — слегка стукнув меня по лбу, спросил он. — Или еще сомневаешься?
— Сомневаюсь, — сознался я.
— Это потому, что ты еще не проник в глубину проблемы. Надо понять, что все дело в качестве лыж. Если узнают, что «велос» не так уж хороши, это разорение и бесчестье. Но если бы нашлось средство доказать, что лыжи превосходны и именно поэтому на них ведется атака, все равно пришлось бы все потерять, но, если так можно выразиться, морально Берта бы выиграла.
Поль показал на металлические шкафы, наполненные карточками и досье.
— Все это, — сказал он, — забито комплексами, безумными исповедями, признаниями, которых ты даже не можешь себе вообразить. Я читаю в душе несчастной Берты, как в открытой книге. Первая ложь — анонимное письмо, с которого все началось, быстрая импровизация для защиты. Но ложь как наркотик, надо все время увеличивать дозу. Берта хотела заставить поверить в существование заговора, поэтому были необходимы вторые испытания, а там и третьи.
— Согласен, — сказал я. — Но тут я тебя остановлю. Ты хочешь мне доказать, что она поделилась своей тайной с Деррьеном, а затем и с Роком. Секрет, в котором с трудом призналась сама себе, она открыла этим двум парням? Нет, это невозможно.
Поль с удрученным видом покачал головой.
— До чего же ты упрям!.. Послушай, забудь все, что тебе рассказал твой друг Массомбр. У него богатое воображение, но это, естественно, воображение сыщика.
— Постой, — закричал я. — Ей было необходимо объяснить им, почему они должны упасть!
— Совсем нет. Есть одна вещь, в которой Берта никогда не признается: ее лыжи никуда не годятся. Следовательно, чтобы получить помощь Деррьена, ей достаточно было придерживаться версии заговора. Ты — Деррьен, и я тебе говорю: «Меня преследуют, я не знаю кто. Но у меня есть средство их обуздать — надо их опередить и дать понять, что я не сдамся. Вот чек, выберите место падения и не требуйте от меня объяснений».
— А травма лодыжки? — пожал я плечами. — Трудно вообразить подобную любезность.
— Идиот! Ты думаешь, что это было сделано нарочно? Просто неудачное падение, и, заметь, это легкая травма. Пойдем дальше. Деррьен уверен, что Берта Комбаз готовит какие-то хитрые ходы на бирже. Она щедро платит, даже дает понять, что интересуется будущим Альбера. Мы вправе подумать, что ему пустили пыль в глаза и он не задавал лишних вопросов. «Вы хотите, чтобы я упал? Пожалуйста, это ваше дело. Нужно третье падение? Я поговорю со своим другом Роком». Я думаю, примерно так сказал Деррьен. Берта Комбаз, ты это знаешь лучше, чем кто-либо, не из тех женщин, которые позволяют себя расспрашивать.
Я массировал глаза, виски. Может быть, Поль и прав, у него есть опыт в таких вопросах. И как похоже на Берту: «Я вам хорошо заплачу, но никаких вопросов».
— Примешь что-нибудь укрепляющее? — предложил Поль. Он поднес мне лекарство. — Теперь лучше?
— Да, начинает действовать.
— А теперь что с ней будет?
— С Бертой?.. Ты знаешь, у нее нет никого, кроме меня.
— А с Эвелиной?
— У нее тоже только я.
— А если ты заболеешь? Знаешь, у тебя не блестящий вид.
— Есть ты, Поль.
— Но как ты хочешь все организовать?
— Ну, это очень просто! Я продам свои залы. Мне пора на покой. Потом, когда Берту выпишут из больницы, я поселюсь с ней в Пор-Гримо. Там никто не обернется ей вслед, когда я буду возить ее коляску.
— А ты подумал, что будет с Эвелиной, когда она выйдет на свободу? Это случится довольно скоро, ей не дадут большой срок. Обе они окажутся у тебя на руках и, говорю как врач, совсем не будут жить в мире. Послушай, Жорж, обещай, что продолжишь все мне рассказывать. Если ты откажешься от этого предохранительного клапана, я ни за что не отвечаю.
Я и продолжаю. Вот уже год, как я, когда соберусь с духом, продолжаю. В противоположность тому, что я думал, «дело Комбаз» не подняло большого шума. В основном об этом говорили, пока шел судебный процесс. Эвелина получила десять лет, но, учитывая сокращение срока, она легко отделалась, если сравнить с судьбой Берты, приговоренной пожизненно. Все наши друзья, как и следовало ожидать, бросили нас. Фабрика была куплена по дешевке компанией по изготовлению спортивной обуви. Лангонь переселился в Париж. Дебель, завидев меня, переходит на другую сторону улицы. А остальные? Только Массомбр сохранил верность, правда; его услуги обошлись мне в целое состояние. Короче, я зачеркнул прошлое. Мне достаточно и настоящего, которое так трудно переносить. Я подымаю Берту, умываю, прогуливаю вдоль каналов. Она смотрит на проходящие суда. Говорит она очень мало, иногда у нее вырывается короткое признание. Как-то она мне наконец призналась, что «велос» имели дефект, знаменитому пластику Лангоня не хватало прочности. Но у нее это прозвучало как простая констатация, ничего более. Берта живет в своем замкнутом внутреннем мире, куда меня почти никогда не приглашают войти. Мы никогда не упоминаем Эвелину. Правда, Эвелина тоже никогда не заговаривает о матери. Раз в неделю я посещаю тюрьму, приношу сигареты, лакомства, что-нибудь почитать. В тюремной одежде у Эвелины вид несчастного заключенного. Мы обмениваемся банальностями. Когда я ухожу, Эвелина не может сдержать слез. Но, когда возвращаюсь в Пор-Гримо, Берта дуется на меня. Я не знаю, кому из них хуже.
 
«В 1908 году один иезуит, живший в Венесуэле, имел видение. Он узнал, что может приносить счастье одним и несчастье другим. Он создал цепочку сердец. Не порвите ее».
Я забыл точный текст, показанный мне Эвелиной в иной, неведомой жизни, но какая разница? Важно восстановить цепочку, сделать так, как будто я никогда не сжигал никакого письма.
«Перепишите это письмо в двадцати четырех экземплярах и разошлите его. Мсье Вигуру послушался и девять дней спустя выиграл в лотерею крупную сумму. Мадам Жемейи, напротив, уничтожила письмо и девять дней спустя попала в крупную аварию»…
— Что ты там делаешь? — кричит Берта.
Ей надо каждую минуту знать, где я нахожусь и что делаю. Бедная Берта, она не дает мне спокойно вздохнуть.
— Я пишу письмо.
— Кому?
Я не осмеливаюсь сказать: Дебелю, Деррьену, Лангоню, пусть они тоже порвут эту цепочку. Но конверты приготовлены, лежат передо мной. Каждое письмо, отправленное по почте, принесет мне короткое облегчение. Тебе, Поль, придется объяснять мне скрытый смысл этой страшной забавы. Ты мне скажешь, что я подсознательно пытаюсь с помощью этих писем вытеснить из памяти страдания, причиненные нам тремя зловещими анонимными письмами. Да, может быть.
— Так кому? — повторяет Берта.
Я стараюсь изобразить игривый тон:
— Дьяволу, если очень хочешь знать!