Шусс

— Продолжать… идти до конца… Никто, конечно, не собирается охотиться на Деррьена, подстрелить его как кролика. Блеф это все. Нам выходить.
Номер Берты был на четвертом этаже. Еще за дверью мы услышали баритон Деррьена. Он открыл нам дверь и закричал:
— Вы пришли вовремя. Помогите мне убедить мадам Комбаз.
Берта, как обычно, сидела свернувшись клубочком в кресле, поджав под себя ноги. На круглом столике рядом — стакан и пачка сигарет. У нее был усталый вид.
— О! — говорит она. — Меня уже убедили. Но я пребываю в уверенности, что мы поступаем опрометчиво.
— Но я беру всю ответственность на себя, — говорит Деррьен. — Давайте поступим, как в Соединенных Штатах, где полиция охраняет важных свидетелей день и ночь. Я до завтра не буду выходить из отеля. Есть будем вместе. Лангонь ляжет спать в моей комнате. А завтра утром проверим каждый сантиметр трассы. Персоналу курорта и всем приглашенным не терпится увидеть «велос» в деле. Это вас убеждает?
— Да, спасибо, Альбер. Вы очень милы, — бормочет Берта. — Пора с этим кончать, — обращается она ко мне. — Если бы не память об отце, то боюсь, что… Хорошо… Пошли обедать. Помоги мне, Жорж. — Берта распрямляется и протягивает мне руку. — Эвелина ведет себя не очень противно?
— Нет. Постарайтесь обе поспокойнее вести себя друг с другом.
В этот момент в моем мозгу вспыхивает воспоминание о монахе. Мне не следовало уничтожать то пресловутое письмо, а я его сжег! И вот Марез умер, Деррьену угрожают.
— Ты тоже встревожен? — спрашивает Берта.
— Вовсе нет. Напротив, я никогда не был так уверен в успехе.
Я заставляю себя засмеяться и идти бодрым шагом. Внизу мать и дочь целуют друг друга в щеку. К счастью, Деррьен дышит непритворным энтузиазмом. Мы занимаем заказанный для нас маленький зал и можем говорить без опаски, что нас подслушают. Деррьен незыблемо уверен в «велосе». Лангонь, сдвинув очки на темя, внимает ему затаив дыхание.
— Я еще не представляю себе, как покажут себя лыжи на настоящей скорости, — говорит Деррьен. — До сих пор снег был не слишком хорош. Но на завтра обещали прекрасную погоду.
— Вы должны показать сто десять — сто пятнадцать [11], — добавляет Лангонь.
— Вполне возможно. На трассе есть участки, где здорово трясет. Есть опасность оторваться от склона, но достаточно будет проявить некоторую осторожность. Не понимаю, как Галуа мог вляпаться, словно дебютант! С его-то опытом!
Имя Галуа не вызвало никакого замешательства. Я был признателен Деррьену, что он его так легко произнес. Все, проехали.
— Трасса будет закрыта для посторонних на некоторое время, — продолжает Деррьен. — Все здесь в курсе дела, и мне будет дана возможность спуститься два или три раза. Один спуск никого не убедит, нужно доказать, что лыжи «велос» не просто быстро едут, но что они абсолютно надежны.
— Наблюдатели будут стоять по всей трассе, — замечает Лангонь. — Вас будут не только фотографировать, но и снимать на кинопленку. Моруччи из «Нисматен» привез камеру.
— Это необходимо, — подтверждает Деррьен. — Можно будет посмотреть, достаточно ли хороша моя техника. Я не думаю, что уже нашел наилучшее положение. Мне надо еще совершенствоваться, чтобы извлечь все из этих лыж.
В разговор вступает Эвелина, сидящая напротив Берты:
— Мама, ты видишь, как все надо было предусмотреть в первый раз. Импровизация была ошибкой.
— И что бы это изменило, — возмущается Берта, — если кто-то владеет средством все разрушить.
Все дружно протестуют. И снова всплывает вопрос, неотвязно нас преследующий, вопреки все усилиям избавиться от него: кто?
Деррьен первый прерывает молчание:
— Если мы поддадимся этому розыгрышу, кончится тем, что мы будем подозревать друг друга. Даже меня, именно меня. Начнут рассказывать, например, что я принимаю допинг. Демонстрация, мол, жульническая. Я могу и хорошо пройти, а могу и разбить морду.
— Никто так не говорит, — протестует Дебель.
— О! Нет, извините, — кричит Лангонь. — Альбер прав. Нельзя рассчитывать на «авось». Завтра утром, перед спуском, Деррьен пройдет обследование у врача из «Альпийского клуба» Ниццы, это предусмотрено. Может быть, это неприятная предосторожность, но мы обо всем уже договорились с Альбером. Раз уж такие дела… я вам все сказал.
 
Берта соглашается, и обед заканчивается в спокойной обстановке. Перехожу к событиям после полудня. Лангонь повез Эвелину на подъемнике на вершину Мене. Я долго разговаривал с Деррьеном. Он не скрыл от меня, что многого ожидает от этих испытаний. Благодаря новым лыжам он покажет себя и заставит вновь с собой считаться, что поможет ему куда-нибудь неплохо устроиться.
— Хороший инструктор, — сказал он, — зарабатывает вполне прилично. И кроме того, мадам Комбаз дала понять, что позаботится обо мне.
Далее длинный панегирик Берте, может быть, чтобы доставить мне удовольствие, но нет, Деррьен не из породы льстецов. Потом я выпил чашку кофе с Бертой и должен был в подробностях описать похороны ее бывшего мужа. О чем шептались провожавшие в последний путь? Много ли было народу? Кто, например?
— Например, Жан Лобре из Экологической лиги.
— А, этот нахал! Кто еще?
Я перечисляю. Берта демонстративно пытается говорить о чем угодно, чтобы забыть о своей тревоге, которая время от времени заставляет ее сжимать губы.
— Я думаю, что ты не будешь еще долго обременять себя Эвелиной. Да, у нее горе. Я тоже знаю, что такое потерять отца. Но я не думала только о себе. Во всяком случае, у меня нет времени заняться ею. Запуск «велос» в самый разгар зимнего сезона не оставит мне ни минуты… Даже для тебя, мой бедный Жорж. Но это, кажется, тебя не слишком трогает.
Ни время, ни место не были подходящими, чтобы сообщить ей, что по возвращении в Гренобль я собираюсь купить потрясающее обручальное кольцо. Я придумал эту уловку, чтобы поставить и Берту и Эвелину перед свершившимся фактом. Я поспешил закончить разговор, выразив глубокую уверенность:
— На самом деле для беспокойства нет ни малейших поводов, победа за нами.
Поль, как я ни стараюсь, но начиная с этого момента в моих воспоминаниях зияют провалы. Помню, что болтал направо и налево с журналистами. Вспоминаю также, как мы все вместе ужинали и в конце кто-то предложил тост за успех Деррьена, что вызвало крики: «Замолчите… Постучите по дереву…» У меня был короткий разговор с Эвелиной.
— Ты увидишь эту трассу, — сказала она. — Она крута, как желоб для саней.
Потом Лангонь и Деррьен отправились в свой номер, каждый прихватил с собой бутылку минеральной воды. Решив спать без просыпу до утра, я принял таблетку могадона и взглянул на небо. Звезды, горы, снег напоминали огромный пустой театр, становилось немного страшно. Именно начиная с этого момента я набросал заметки, про которые ты сказал, что они непонятны. Волнение, знаешь ли, Поль. Даже теперь я чувствую себя потрясенным, но буду стараться писать связно. Когда я на следующее утро спустился к завтраку, отель гудел, как растревоженный улей. Все были здесь, журналисты вперемежку с постояльцами, Дебель, одетый альпийским стрелком. Эвелина кашляла. Берта сказала мне:
— Когда это она умудрилась простудиться? Все у нее не как у людей.
Я нашел Лангоня и Деррьена, они ждали на улице. Лангонь с озабоченным видом мял в руке пригоршню снега. Деррьен, напротив, казался очень довольным.
— Все в порядке, — сказал он.
— Я надеюсь, — добавил Лангонь, отряхивая руку. — К несчастью, небольшая оттепель. Снег обледенел, но на некоторых участках будет липнуть к лыжам, условия неидеальны. Непонятно, какую выбрать мазь. К тому же менее чем через час спустится туман.
— Не ломай голову, — пошутил Деррьен.
Они уже были на «ты», и это создавало странную атмосферу, похожую на ту, что царит перед началом любых гонок, независимо от средств передвижения. Стараются казаться веселыми, делают вид, что уверены в успехе, но каждый участник знает, что через несколько мгновений и в случае победы, как и в случае поражения, он станет другим.