Шусс

Марез нас опередил. Изрядно захмелевший, он стоял у стойки и приветствовал нас широким жестом, потом поднял стакан и громко, чтобы все слышали, сказал:
— За лыжи «комбаз»!
— Уйдем отсюда, — пробормотал Лангонь.
Но Берта выбрала столик в углу и заказала четыре грога.
— Мама, хочешь, я пойду успокою его, — прошептала Эвелина.
— Оставь, — ответила Берта, — если ему хочется устроить спектакль, пусть.
Марез разглагольствовал перед несколькими посетителями, украдкой поглядывающими на нас. Время от времени он повышал голос, и вдруг мы услышали фразу, заставившую Берту побледнеть: «А я утверждаю, что его убили». Бармен попросил его говорить тише, и остальные слова потонули в шуме голосов.
— Пойду дам ему по морде, — прорычал Лангонь, вставая.
Берта удержала его за рукав.
— Я прошу, не надо скандала. Именно этого он добивается.
В кафе входили люди, отряхивались, стучали ботинками, сбрасывая снег. Из группы, окружавшей Мареза, донесся его раздраженный голос:
— Дайте пройти. Я ей скажу в лицо, что она похуже своего отца. Отродье капиталиста! Дрянь!
Вспышка блица. Завтра в какой-нибудь газете прочтут: «Серьезный инцидент на похоронах Галуа». На этот раз Берта уступила, поднялась, мы последовали за ней, но Эвелина осталась.
— Идите, — сказала она. — Обычно он меня слушается.
На улице Берта вздохнула с облегчением.
— Я подам жалобу. Так продолжаться не может. Вы ищете автора анонимного письма, вот он.
Высокий парень, явно поджидавший нас у двери, подошел к нам. Он был на голову выше каждого из нас, отчего смущался еще больше. Парень стаскивал упирающуюся правую перчатку, чтобы пожать Берте руку.
— Простите, мадам Комбаз? — обратился он с застенчивой улыбкой. — Альбер Деррьен. Может, слышали?
— Из сборной Франции? — спросила Берта.
— Да. Я понимаю, сейчас не время для беседы, но, когда я увидел вас в церкви, мне пришла в голову одна мысль.
— Хорошо, — заинтересовалась Берта, — поговорим, пока мои друзья подгоняют машину.
Я не знаю, что сказал Деррьен Берте, но всю обратную дорогу она предпочла молчать. Вместо разговора она курила сигарету за сигаретой. Нетрудно было догадаться, что Деррьен предложил ей свои услуги, а Берта, обдумывая свои решения, всегда замыкалась в молчании, мы все давно к этому привыкли. Я, кажется, встречал Деррьена, но давно, он, наверное, бывал в моем заведении из-за какого-нибудь вывиха. Кто, рано или поздно, не приходил подремонтироваться у Бланкара? Он постарел. Мне так показалось, когда я рассматривал его сквозь облачко пара, вырывавшегося изо рта дыхания. Наверное, в поисках последнего шанса, и вот… «велос»… Без сомнёния, Берта взвешивала сейчас все «за» и «против». Лучше оставить ее в покое.
Я высадил Лангоня перед его домом. Он сжал кулак и поднял очи горе, что означало: «Держитесь!» Берта не ответила, кажется, она его не видела. Когда машина остановилась перед решеткой ее сада, Берта только слегка чмокнула меня в угол глаза. Я тем не менее не удержался от вопроса:
— Ты все еще собираешься подать жалобу?
Берта не удосужилась ответить, только пожала плечами. Я понял, что она передумала, конечно из-за Эвелины.
Здесь, дорогой Поль, я должен наконец дать некоторые пояснения. Во-первых, относительно старика Комбаза, потому что он, хотя и давно умер, до сих пор влияет на события. Ты был еще в Нью-Йорке, когда это произошло, говорят, сердечный приступ. Скажу тебе, Комбаз был личностью! Он разбогател, скупая участки в горах и перепродавая их, когда возникла мода на отдых на снегу. Большая часть наших горных курортов обязана ему многим, или наоборот, если тебе так больше нравится. Старик быстро понял, что без лыж сам по себе снег ничего не стоит, и, чтобы достичь успеха, надо продавать и то и другое. Происходил он из очень простой семьи, его дед или, может быть, прадед пас овец, по крайней мере, так гласит легенда. У старика Комбаза были острые зубы, выдающийся деловой нюх и, сверх того, удача. Будь он выходцем из трущоб Чикаго или Далласа, он и тогда сумел бы стать не только богатым, но и влиятельным человеком, потому что власть привлекала его еще сильнее, чем деньги. Старик создал фирму «Комбаз», купив разорившуюся фабрику, и начал выпускать неплохие лыжи, стоившие дешевле, чем у конкурентов. Естественно, он продавал и разные принадлежности, спортивную одежду, короче, все, что разжигает любовь к заснеженным просторам. Это ему, однако, не мешало вкладывать деньги в недвижимость, строить через подставных лиц подъемники, другие причиндалы, совершенно необходимые для покорения вершин, но такие уродливые с виду. Конечно, он стал генеральным советником. Комбаз подумывал и о Сенате, когда первый приступ парализовал ему правую руку, но, как он говаривал не без хвастовства, подписывать бумаги можно И левой рукой. Совершенно неутомимый, Комбаз загонял до смерти всех вокруг: домашнюю прислугу, служащих, секретарей, рабочих. Похоронил двух жен, пребывавших в его тени и сгинувших без шума. Осталась одна дочь, Берта, вылитый его портрет и вся в него характером. Воспитывали ее кое-как, то помещая в пансион, то возвращая к отцу и снова отправляя в пансион. Она росла дерзкой, упрямой, была горда фамилией Комбаз, но страдала оттого, что родилась девчонкой.
 
Берта рассказывала мне кое-что о детстве и юности. Она до сих пор не зализала свои раны. Поль, тебя — исследователя серого вещества — Берта должна заинтересовать. Перехожу к ее замужеству. Берта познакомилась с Марезом самым романтическим способом — сшибла машиной. Классическое продолжение: посещение клиники, встреча при выписке и так далее… Марез. занимался искусством, то есть не имел средств к существованию. Представь себе ярость старика, уже воображавшего, как дочь войдет в «рентабельную» семью (слово не мое, а Берты). Но делать было нечего, она влюбилась в своего художника и не желала уступать. Марез тогда был действительно обворожителен, я его хорошо знал, потому что он проходил курс реабилитации у меня. Симпатичный, умеющий поговорить, с хорошими манерами, талантливый, Берта просто помешалась на нем, и это объясняет все.
Для начала папа Комбаз перестал давать им деньги, чтобы доказать, что живопись — это очень хорошо, но недостаточно для содержания семьи. Тогда Берта сожгла мосты, ни одного визита к отцу, отворачивалась при встрече на улице. Старик был вне себя от злости, но потом смирился, и было заключено соглашение. Знаю об этом потому, что Комбаз лечился от ревматизма, и я лично занимался им. В то время я еще не был большим начальником, сам работал с основными клиентами, и они откровенно разговаривали со мной. У старика так накипело на сердце, что он выкладывал мне все.
Я до сих пор слышу его голос: «Никаких пут на ногах, ни жены, ни детей. Они причиняют одно горе». Едва расположившись на столе, он начинал: «Подумайте, какую очередную глупость выкинула маленькая Берта…» Я вежливо комментировал: «Да, верно… О, как плохо…» Я составил себе несколько преувеличенно пугающее представление о Берте, что меня даже к ней привлекало, но то уже другая история. Итак, старый Комбаз капитулировал, поселил молодых у себя и дал зятю значительный пост в отделе рекламы, но с условием: Марез останется служащим, он никогда не будет совать нос в дела предприятия. А прежде нотариус старика составил завещание, по которому Марез лишался всех прав наследования. Казалось, конфликт улажен, а в действительности продолжалась холодная война. Марез начал пить. Еще бы, на его-то месте! На фабрике все проекты, макеты Мареза систематически отвергались. Тогда он превратил свой кабинет на фабрике в ателье художника, снова взялся за кисти, писал неплохие картины. Он их выставил, и тогда — держись крепче, Поль, — тесть начал скупать их через подставных лиц и сразу же уничтожал. Марез вскоре разгадал этот маневр и швырнул полученные чеки в лицо Берте: «Мне не нужны его грязные деньги!» Они развелись через два года, и, разумеется, один Марез был признан виновным в том, что покатился по наклонной плоскости.