Уэлихолн

Бабушка, говорят, спятила еще до войны, а до того была весьма почитаемой в Уэлихолне дамой. Будто бы даже городской совет не смел и шагу ступить без ее слова, а за непочтительное к ней отношение могли ни много ни мало вышвырнуть вон из города. Но с тех пор прошло много лет. Теперь старая госпожа Кэндл редко покидала свою комнату и совсем не разговаривала.
Мама говорила, что у бабушки редкая помесь сонного паралича и сомнамбулизма и она не понимает, что не спит. И Виктор, и Кристина, когда были детьми, частенько спрашивали: «А когда бабушка проснется?» На что мама неизменно отвечала: «Бабушка не проснется, потому что у нее на груди сидит ведьма, и, пока та не слезет, она будет заперта между сном и явью…»
Виктор всегда боялся бабушку — причем больше, чем ту мнимую ведьму, что примостилась на ее груди. В детстве всякий раз, как он встречал бабушку на лестнице, спешил поскорее прошмыгнуть мимо. Когда видел ее в коридоре, вжимался в стену, дожидаясь, пока она не пройдет. А вообще, он старался не оставаться с ней в одном помещении надолго. Со временем, правда, Виктор, как и все домочадцы, научился делать вид, будто ее и вовсе нет рядом, поэтому во время ужина он мысленно заставлял себя просто не обращать внимания на бабушкин немигающий взгляд и не смотреть в ее сторону.
У Джины Кэндл и ее покойного мужа Седрика было три дочери: Мегана, Корделия и Рэммора. Все они присутствовали на ужине. Мегана, царственно поглощая пирог с грибами и жаркое, как обычно, в чем-то обвиняла супруга; при этом дядюшка Джозеф, вынужденно сменивший халат на коричневый костюм, старательно выглядел несчастным. Корделия Кэндл, мама Виктора, угрюмо наставляла Кристину, которая ее совсем не слушала. В словах матери проскальзывало: «…вульгарность… тебе это просто так с рук не сойдет… наказание… не забудь выпить лекарственную настойку…» Что касается Рэмморы, то та основательно налегала на джин, при этом не стесняясь смешивать пирог и сигарету. К слову, за столом каждый время от времени призывал ее к порядку, прося не курить за ужином. Тетушка Рэммора была верна себе: громко ругалась в ответ, выпускала еще больше дыма и постоянно над кем-то потешалась. Чаще всего объектом ее насмешек становилась родная мать. Пользуясь бессилием госпожи Кэндл и собственной безнаказанностью, Рэммора поднимала на смех различные аспекты сонного паралича и громко возмущалась, отчего это не с ней все так возятся.
Также за столом были дети: уже упомянутая Кристина, придирчиво выбирающая из нелюбимого пирога любимые грибочки; Томми, который тут же начинал смотреть в свою тарелку, стоило Виктору на него взглянуть; и Марго, которой было семь лет и которую Виктор видел ранее еще младенцем. Румяная и вертлявая девочка крутилась на стуле, ожидая смены блюд, уже давно прикончив и первое, и второе. Она явно не понимала, отчего взрослые медлят со сладким и о чем можно столько препираться.
И все же кое-кого за столом не хватало. Отец на ужине не появился. Если вспомнить те скандалы, которые устраивала мама, когда кто-то из семьи только намеревался пропустить общий ужин, можно было предположить, что у отца возникли весьма и весьма важные дела.
Виктор был растерян, сбит с толку и взволнован, но больше того — огорчен. Если отец только ушел, когда Виктор приехал, то это значило, что его не было целый день. Дядюшка сказал, он пошел в лавку к Стивенсу. Но как можно так долго пропадать у Стивенса? Неужели нужно столько времени, чтобы выбрать приправы для курицы? Где же он на самом деле? Виктор отмечал равнодушие матери к отсутствию папы, и ему на ум почему-то пришло недоброе: «Она свела его в могилу…»
Мама всячески избегала общения с Виктором — отвечала она холодно и односложно, а если и глядела на него, то скорее периферическим зрением. При этом, снисходя до разговора с ним, она смотрела в сторону, на младшего сына, который ее не разочаровал.
А что касается Томми… Что ж, встреча с ним стала для Виктора еще одной неожиданностью в череде стремительных, как осенний ветер, воссоединений с родственниками. Мальчик так его испугался, будто Виктор был ему не братом, а каким-то чудищем, вылезшим из чулана.
 
Виктора посетила мысль, что Томми настроили против него: вероятно, ему много чего понарассказывали о старшем брате — то, чего на самом деле не было… Оскорбленная женщина способна на любую ложь. Особенно если она — мать. Особенно если она не желает для своего младшего ребенка повторения того, что случилось со старшим. На маму это было весьма похоже, да и обе тетки, Виктор мог ручаться, в стороне ни за что не остались бы: у каждой из них фантазии, злословия и недоброй воли всегда было хоть отбавляй. Нельзя забывать и о мелкой бытовой подлости дядюшки…
Джозеф Кэндл всячески старался показать, как он рад приезду племянника, но все дело было именно в том, что старался. Дядюшка пытался неумело скрыть, как он недоволен, словно Виктор, вернувшись, одним махом нарушил все его планы. Предположить, что именно он отправил ему письмо, подписавшись «Бетти Сайзмор», было попросту невозможно.
Разумеется, Виктор не замедлил проверить слова Джозефа касаемо встречи на вокзале. Перед ужином он развернул и подробно изучил скомканную записку с прикроватной тумбочки тетушки Меганы, которую дядюшка дал ему в библиотеке.
В записке было написано:
«С добрым утром, мой крапивный коржичек!
Я сегодня съезжу к портному, мистеру Кленси, заеду в Клуб и немного прокачусь по центру. Как обычно, оставляю тебе список заданий и пожеланий. Ничего не упусти, ничего не перепутай. Если ты снова попытаешься сделать из меня дурочку и сыграешь на своем любимом “но ты ведь написала “пожелания”, а пожелания могут и не выполняться”, то лучше побереги мои нервы и свое здоровье. Ох этот твой насморк — как бы он не разыгрался с новой силой…
Итак:
• Не забудь сегодня заказать еще яду для жаб Рэмморы — их все травишь, а они постоянно где-нибудь да отыскиваются, живехонькие и самодовольные.
• Купи мне свежих пиквикских бисквитов. И проверь, нет ли в них какой-нибудь дряни. Рэммора на все пойдет лишь бы мне досадить. Может даже прокрасться в лавку кондитера и отравить бисквиты еще на противнях — с нее станется.
• Поменяй шторы в спальне. Старые похожи на саван.
• Ответь на письма наших дорогих отпрысков. Мне на самом деле все равно, что они там пишут, и времени жалко. Пусть бы и не писали. Но раз пишут и раз уж я занята тем, что пишу тебе, то сам им и отвечай. Тем более что они приедут к празднику. Вручим письма лично — сэкономим на марках. Не забудь о поздравлениях с помолвкой Сирилу и его невесте… И, дорогой, умереннее с любезностями от моего имени. Я не должна выглядеть слишком слащавой.
Постарайся, чтобы к моему возвращению ты еще твердо стоял на ногах, — этот твой сироп от кашля дурно на тебя воздействует. И к слову о дурном воздействии: чтоб никаких “книжек по анатомии земноводных”. Не хочу, чтобы тебя опять стошнило в мои ночные тапочки. И чтобы не ходил в своем дрянном халате, пока я отсутствую. Поверь, я знаю, что ты его напяливаешь, стоит мне ступить за порог. А еще не спорь с Корделией. Ты ведь не забыл, на что она способна, если разозлится? Я не хочу снова вытаскивать вязальную спицу из твоей лопатки.
С нежностью и привычкой в сердце,
твоя жена Мегана Кэндл
P. S. И да, чуть не забыла! Сегодня приезжает — ты не поверишь! — этот проходимец и бессердечный подлец Виктор. Кто бы мог подумать! Вот уж праздничек нас ждет: Корделия будет просто в ярости. Еще бы, за семь лет она прожужжала мне все уши об этом неблагодарном мальчишке, как будто мне не все равно. Ничего не перепутай! Первый утренний поезд. Тринадцатый вагон. Встреть его, только никому не говори ни слова. И встреть его лично — это важно. Не хочу, чтобы эта зазнавшаяся малявка его встречала: она и так слишком много себе позволяет, раз в Канун ее ждет особый подарочек, тоже мне…