Цена весны (ЛП)
— Но все-таки когда-то было, — сказала Эя.
— Война. Та самая, которая уничтожила Вторую империю. Когда это было… десять поколений назад? Андаты телесны, потому что мы дали им тела, но они также и идеи. Абстракции. Воли поэтов могут заставить их сражаться друг с другом. Что-то вроде соревнования борцов, но через андатов. Побеждает тот, чей ум сильнее и андат более подходит для борьбы. Или, возможно, идеи обоих андатов абсолютно не сопоставимы, и они будут сражаться физически. В мире, где обитаем мы. Или…
— Или?
— Или случится что-нибудь еще. Грамматика и смысл одного пленения могут иметь отношение к структуре или нюансам другого. Представь себе двух соревнующихся певцов. Что, если они выберут песни на похожие мелодии? Что, если слова одной песни смешаются со словами другой, и из них получится нечто третье? Песни — плохая метафора. Нет ничего странного, что слова двух наудачу взятых песен можно произносить друг за другом. Но если пленения связаны общей концепцией, если идеи достаточно близки, может произойти что-то вроде резонанса. Случайно.
— И что тогда?
— Не знаю, — ответил Маати. — И никто не знает. Но я могу сказать, что там, где когда-то была земля с пальмовыми рощами, реками и сапфировыми дворцами, сейчас раскинулась убивающая пустыня. Я могу сказать, что люди, которые путешествовали к развалинам Старой империи, обычно там и умирали. Быть может от каких-то физических явлений, вызванных старой борьбой. Или, быть может, от влияния пленений. Ни в чем нельзя быть уверенным.
Эя промолчала. Она стала перевертывать страницы медицинской книги, пока не достигла иллюстрации, которую Маати узнал. Глаза с разрезами посредине, глаза, разрезанные сзади. Он видел их тысячи раз, когда Ванджит готовила свое пленение, и ему всегда казалось, что они хранят страшные тайны. Но тогда он не задумывался, было ли каждое изображение результатом настоящего, физического опыта, когда скальпель исследователя пронзал зрачок, или все эти глаза рисовались не с натуры.
Он скорее почувствовал вздох Эи, чем услышал его.
— Что там произошло? — спросил он. — На самом деле, а не то, что ты сказала остальным.
Эя наклонилась вперед. На мгновение Маати показалось, что она плачет, но тут она опять выпрямилась. Глаза сухие, подбородок выставлен вперед. Она вытащила из-под койки красивую шкатулку, сделанную из дуба, и протянула ему. Маати открыл ее, крышка повисла на мягких кожаных петлях. Внутри лежали шесть сложенных листов бумаги, зашитые по краям и запечатанные личной печаткой Эи.
— Ты не послала их?
— Про ярмарку все правда. Мы нашли ее. Она была не слишком хорошей, но хоть какая-то, так что мы остановились. И там повсюду были гальты. Они приехали из Сарайкета, так что, скорее всего, советники и двор все еще там. Но там были другие, повсюду. Те гальты, которые верят, что план моего отца сработает.
— Те, кто видит в нем выгоду. Работорговцы?
— Брачные посредники, — сказала Эя таким тоном, словно это было одно и то же. — Они ездят по предместьям и составляют списки мужчин, которые хотят, чтобы гальтские крестьянки стали племенными кобылами на их фермах. Восемь полосок меди, если хочешь, чтобы твое имя включили в список тех, кто поедет в Гальт. Или две серебра для другого списка, если хочешь, чтобы девушку привезли сюда.
Маати почувствовал, как живот скрутило. Это пошло дальше, чем он осмеливался думать.
— Конечно, большинство из них мошенники, — продолжала Эя. — Берут деньги у отчаявшихся людей и исчезают. Не знаю, сколько их там. Сотни, мне кажется. Но, Маати-тя, ты знаешь, что произошло той ночью, когда я уехала? Все гальты ослепли. Все, одновременно. Больше никто не беспокоится о том, что произошло с моим братом и девушкой, на которой он собирался жениться. Больше никто не говорит об императоре. Все говорят об андате. Они знают, что какой-то поэт пленил Слепоту или что-то в этом роде, и напустил его на гальтов.
Из комнаты словно выкачали воздух. Маати внезапно почувствовал себя на верхушке горы. Он дышал быстро и неглубоко, сердце стучало. От радости, страха или от обоих.
— Я понял, — сказал Маати.
— Дядя, они ненавидят нас. Все. Фермеры, торговцы и пастухи. Все эти люди думают, что у них могли бы быть жены и дети. И все женщины, которые считают, что могли бы иметь детей, о которых можно заботиться, даже если те выйдут не из их тел. Они считают, что мы украли их. Я никогда не видела большей ярости.
Маати почувствовал себя так, словно его ударили, словно он оказался в мгновении между ударом и вспышкой боли. Он что-то сказал, слова бессмысленно нанизались одно на другое, потом замолчал и спрятал лицо в руках.
— Ты не знал, — сказала Эя. — Она тебе не сказала.
— Это сделала Ванджит, — сказал Маати. — Она может все исправить. Я могу… — Он замолчал, пытаясь отдышаться. Он чувствовал себя так, словно бежал. Руки дрожали. Потом Эя заговорила спокойным и размеренным голосом, которым целитель объявляет о смерти:
— Второй раз.
Маати повернулся к ней, его руки приняла позу вопроса. Эя поставила руку на стол, страницы зашуршали под ее пальцами, словно песок по стеклу:
— Второй раз, Маати-тя. Первый с Ашти Бег, и вот опять… Боги. Теперь это все гальты.
— Именно поэтому ушла Ашти Бег? — спросил Маати. — Это настоящая причина?
— Она боится Ванджит, вот настоящая причина, — сказала Эя. — И я не смогла ее разубедить.
— Дети, — сказал Маати. Боль в груди ослабла, потрясение от новости сгладилось. — Я поговорю с Ванджит. Она это сделала. Она может и исправить. И… и это говорит о цели. Мы хотели объявить, что андат вернулся в мир. Она это сделала, и очень громко.
— Маати-тя, — начала было Эя, но он продолжал говорить, быстро и громко.
— Вот почему они все это делали, знаешь ли. Все эти проверки, обманы и возможности показать себя. Или потерпеть поражения, пытаясь показать себя. Сначала они ломали нас, превращали в сталь, и давали силу только тогда, когда знали, что мы можем ей управлять.
— Если это альтернативная стратегия, то, похоже, более мудрая, — сказала Эя. — Ты думаешь, она тебя послушает?
— Выслушает, да. Могу ли я приказать? Не знаю. И не знаю, что я от нее хочу. Она учится ответственности. Она изучает собственные пределы. Даже если я расскажу ей о них, она не поймет моих слов. Она… исследует себя.
— Она убила тысячи людей, по меньшей мере.
— Гальтов, — сказал Маати. — Она убила гальтов. Мы никогда не собирались спасать их. Да, Эя-кя. Ванджит зашла слишком далеко и, поскольку в ее руках андат, мы имеем последствия. А когда ты убиваешь целый город? Когда посылаешь армию, чтобы убить семью маленькой девочки прямо у нее перед глазами? И после этого появляются последствия. Или, во имя всех богов, они должны появиться.
— Ты говоришь, что это справедливость? — спросила Эя.
— Мы заключили с гальтами мир, — ответил Маати. — И никто из семьи Ванджит не отомщен. Для них нет никакой справедливости, поскольку для Оты проще проигнорировать их смерть. Точно так же, как проще проигнорировать всех женщин в городах. У Ванджит есть андат, так что сейчас ее желание важнее, чем желание твоего отца. И я не вижу, что делает ее желание более справедливым или менее.
Эя приняла позу почтительного несогласия, потом опустила руки.
— Я не спорю, она зашла слишком далеко, — сказал Маати. — Она убила овода кузнечным молотом. Но это не так плохо, как поначалу кажется. Она еще молода. И только начинает узнавать свою силу.
— И это прощает все? — иронически спросила Эя.
— Нет, — ответил Маати более резко, чем собирался. — Но не суди ее так быстро. Ты очень скоро будешь в ее положении. Если все пойдет хорошо.
— Интересно, а что я забуду? И не пойду ли слишком далеко? — сказала Эя и вздохнула. — Почему мы никогда не думали, сможем ли делать добро, имея в руках такие орудия?
Маати какое-то мгновение молчал. В его памяти всплыли Хешай и Бессемянный, Семай и Размягченный Камень. Мучительное воспоминание о Неплодной проскользнуло через его сознание, как угорь через мутную воду.