Цена весны (ЛП)

Эя посмотрела на потрепанную кожаную сумку и потом опять взглянула на него, с вопросом в глазах.
— В моих рукавах много не помещается, — сказала она. — Я и так звеню, как инструментальная кладовая, каждый раз когда взмахиваю ими.
— Нет, ты носишь ее не поэтому, — сказал он. — Ты хочешь, чтобы люди видели лекаря, а не дочь твоего отца. Всегда хотела.
Маленькое наказание за ее возвращение в собственные комнаты. Было время, когда ее возмущала любая критика. Это время прошло.
— Спокойной ночи, Парит-кя, — сказала она. — Была рада опять повидать тебя.
Он принял позу прощания, а потом вышел вместе с ней за дверь. Над двором его дома висела осенняя луна — полная, блестящая и тяжелая. Воздух пах древесным дымом и океаном. Ее все еще поражала такая теплая погода поздней осенью. На севере, где прошло ее детство, сейчас стоял смертельный холод. Здесь она даже не нуждалась в теплой одежде.
Парит остановился в тени широкого дерева, свет луны окаймил его золотые листья серебром. Эя уже взялась за ворота, когда он заговорил.
— Это было то, что ты искала? — спросил он.
Она оглянулась, остановилась и приняла позу просьбы о пояснении. Он мог иметь в виду слишком многое.
— Ты мне написала, что хочешь посмотреть на необычные случаи, — сказал Парит. — Ты имели в виду что-то вроде этого?
— Нет, — ответила Эя. — Не такой. — Она вышла из сада на улицу.
Полтора десятка лет прошло с того года, когда сила андата покинула этот мир. Многие поколения до этого города Хайема защищали поэты-мужчины, посвятившие свою жизнь пленению духов, дававшие плоть идеям. Одним из таких андатов был Размягченный Камень, которого Эя знала в детстве; он выглядел мужчиной с широкими плечами и приятной улыбкой. Он сделал шахты вокруг северного города Мати величайшими в мире. Поколения назад Нисходящая Влага заставляла дожди идти или переставать, а реки — течь или пересыхать. Исторгающий Зерно Грядущего Поколения, иначе называемый Бессемянным, собирал урожай с хлопковых полей Сарайкета и тайно прерывал беременность.
Каждый из городов имел своего андата, и каждый город использовал его силу, чтобы помочь торговле и коммерции к выгоде своих жителей. Война никогда не приходила к городам Хайема. Никто не осмеливался сразиться с врагом, который может заставить горы течь, как реки, смыть ваши города, уничтожить ваш урожай или вызвать бесплодие женщин. На протяжении почти десяти поколений города Хайема возвышались над миром, как взрослые над детьми.
И именно тогда генерал Гальта Баласар Джайс сделал чудовищную ставку и выиграл. Аднаты ушли из мира, оставив его в руинах. В течении кровавых весны, лета и осени армии Гальта смыли города, как волны смывают песчаные замки. Нантани, Удун, Ялакет и Чабури-Тан. Великие города пали перед иноземными мечами. Хайем умер. Дай-кво и его поэты были преданы мечу, их библиотеки сожгли. Эя еще помнила, как ей было четырнадцать зим, и она ждала прихода смерти. Она была только дочерью хая Мати, но тогда этого было достаточно. Гальты, которые уже взяли все остальные города, подошли к ним. Их единственной надеждой оставался дядя Маати, опальный поэт, и его попытка пленить последнего андата.
Она была на складе, когда он попытался пленить. Она видела, как все пошло не так. Она почувствовала это своим телом. Она и все остальные женщины в городах Хайема. И каждый мужчина в Гальте. Разрушающая Зерно Грядущего Поколения, последняя андат, имевшая имя.
Неплодная.
С того дня ни одна женщина в городах Хайема не рожала ребенка. И ни один мужчина в Гальте не мог стать отцом. Мрачная шутка. Враждующие, воюющие между собой страны попали под дополняющие друг друга проклятия. «Вашу историю напишут полукровки, — сказала Неплодная, — или не напишет никто». Эя знала слова, поскольку была в комнате, когда мир сломался. Ее собственный отец принял имя Императора, когда добивался мира, и стал императором. Императором павшего мира.
Возможно Парит прав. Возможно она выбрала профессию — и сосредоточилась на ней — только потому, что хотела стать кем-нибудь другим. Кем-нибудь, а не только дочерью отца. Как принцесса новой империи, она должна была бы выйти замуж за какого-нибудь иностранного малолетнего принца, короля или лорда, неспособного иметь детей. Рухнувшая валюта тела определила бы ее жизнь.
 
Лекарь и целитель — роли получше. Пока она шла по темнеющим улицам Сарайкета, ее одежда и сумка обеспечивали должную меру уважения и защиты. Не каждый рискнет напасть на целителя, частично потому, что однажды ему самому могут потребоваться ее услуги. Бандиты и нищие, бродившие по прилегающим к набережной переулкам, встречались с ней глазами, когда она проходила мимо, быть может даже приветствовали непристойностями или замаскированными угрозами, но никогда не следовали за ней. Так что она не видела никакой необходимости в охране. Если ее защищает работа, нет причины призывать на помощь кровь.
Она остановилась у бронзовой статуи Сиана Сё. Последний император грустно глядел за море или, возможно, через столетия назад, в то время, когда его имя знал каждый. Эя потуже натянула платье и села у его металлических ног, ожидая огнедержца и его паровую повозку. Днем она пошла бы пешком по улицам на север и вверх, до дворцов, но набережная была не самым худшим местом в Сарайкете. Надежнее подождать.
На западе, в веселом квартале, горели огни ночного праздника. На востоке лежали бани и большие каменные склады, сейчас редко наполнявшиеся даже наполовину. За ними шли когорты домов для рабочих, более темные, но по-прежнему совсем не пустые. С одной стороны Эя слышала мужской смех, с другой пьяные женские голоса пели задорные песни. Корабли, наполнявшие причалы, стояли тихими, их мачты походили на деревья зимой; серый океан за ними окутался низким туманом.
Привычное зрелище, по-своему красивое. Именно в таких местах Эя занималась своими исследованиями, в каком бы городе она ни была. Она зашивала раны шлюх и воров так же часто, как успокаивала кашель и боли утхайемцев в их надушенных дворцах. В самом начале карьеры она решила не становиться придворным лекарем и лечить всех, а не только богатых и знатных. Отец одобрил и даже, как она считала, гордился ее решением. При всех их многочисленных разногласиях, она любила его, в том числе и поэтому.
Паровую повозку она сначала услышала: грубый грохот окованных железом колес по кирпичной мостовой, пыхтение котла, низкий рев печи. Эя встала, стряхнула с платья пыль и повернулась к широкой улице, которая называлась Нантань и начиналась от статуи. В свете печи он заметила семь-восемь фигур, прильнувших к бокам повозки. Сам огнедержец сидел наверху, управляя повозкой при помощи системы из рычагов и педалей, которая заставляла самый изощренный ткацкий станок казаться простым. Эя ступила вперед и, пока повозка катилась мимо, ухватилась за одну из кожаных лямок и поднялась на боковой полоз, рядом с остальными.
— Два медяка, — сказал огнедержец, не глядя на нее.
Эя порылась в рукаве свободной рукой, достала две медных полоски и бросила их в лакированный ящичек у ног огнедержца. Мужчина скорее кивнул, чем принял более сложную позу. Его руки и глаза были заняты. Налетел порыв ветер, клуб дыма и густого пара окутал ее, дыхнул ядовитым запахом, повозка рванулась, вздрогнула и по привычной дороге опять повернула на север. Эя вздохнула и устроилась как можно удобнее. Луна сдвинется по меньшей мере на ширину ее ладони, прежде чем повозка доберется до дорожки, ведущей к дворцам. Тем временем она разглядывала ночной город, пролетавший мимо нее.
На улицах, близких к набережной, высокие крыши складов чередовались с низкими крышами лавок. В подходящее время года стук ткацких станков наполнял бы воздух, даже так поздно вечером. Улицы сливались в широкие площади, на которых отбросы еженедельного рынка все еще загрязняли мостовую: сыры, упавшие на землю и превратившиеся в месиво, грязная капуста, бататы и даже освежеванный кролик, слишком испорченный, чтобы его можно было продать, и не стоящий того, чтобы с ним возиться. Один из людей на другом боку паровой повозки сошел вниз, слегка нарушив равновесие. Эя смотрела, как его красно-коричневый капюшон исчезает в темноте.