Ловушка

Вики пошла с ним. У распахнутой входной двери к ним торопливо присоединился Брэд.
— По-моему, с ней все хорошо.
Вики спросила, запинаясь:
— То, что она говорила — правда, Джон?
— Более или менее.
— И вы собираетесь отказаться от предложения? — в голосе Брэда звучало легкое недоверие.
— Собираюсь.
Неожиданно Вики сказала:
— Не обращайте внимания на папу и на всех остальных. Их это не касается. Делайте то, что вы считаете правильным.
— Конечно, — поддержал Брэд, — вы должны решать это сами.
Джон обернулся, чтобы разглядеть их в темноте. Он тоже неожиданно обрел союзников?
Вики пожала ему руку и поцеловала в щеку:
— Доброй ночи, милый Джон. И позвоните, если мы понадобимся. Мы так любим Линду — и вас тоже.
Они стояли у дверей и махали ему вслед, пока он шел к Линде и к своему старому черному «седану».
  
5
 
По дороге домой — пока поднимались на холм и потом ехали через лес, туманный и непроницаемый при свете звезд, Линда молчала, съежившись на переднем сиденье. И он ощущал непримиримую враждебность, исходившую от нее. «Как бы мне еще выпить?» Вот о чем она думает. «Когда мы приедем, он запрет все бутылки». Или она все уже предусмотрела — купила бутылку в Питсфилде и припрятала ее где-нибудь?
Впервые надежда покинула Джона Гамильтона. Раньше у него всегда было чувство: если он очень постарается, если он будет всегда при ней, жизнь постепенно станет сносной, Линда немного поправится, настолько, что согласится встретиться с врачом, или все будет плохо, так плохо, что эта тяжесть сама упадет с его плеч. Но теперь даже эта хрупкая надежда исчезла, потому что он понимал, что выбивается из сил. Усталость парализовала его волю. Жена будет воевать до последнего, чтобы заставить его вернуться на службу. Он знал это. Именно сейчас ему понадобятся все внутренние резервы для этой изнурительной борьбы. А у него ничего не осталось. Что будет думать о нем Кэри, беспокоило его не больше, чем то, что думают о нем в деревне. Ему стала безразлична даже его живопись. Живопись? К дьяволу ее! Пропади она пропадом. Пропади все пропадом!
Около дома Фишеров, на вершине холма, он повернул. Они почти добрались.
Неожиданно она заговорила:
— Завтра я поеду к ним и скажу, что солгала, будто ты меня ударил.
Не получив ответа, она продолжала в более воинственном тоне:
— Я только изложила им свою точку зрения. А что в этом плохого? Ты наверняка весь вечер старался перетянуть их на свою сторону, а ведь они — мои друзья. И почему я не могу поделиться с друзьями, когда речь идет о таких серьезных вещах, когда…
— Линда!
— И я должна была объяснить насчет глаза. Я могла бы, конечно, сказать, что упала, когда шла через лес в темноте. Но мне просто не пришло в голову. Я подумала, что мне надо как-то объяснить, а ведь известно, ссоры бывают у всех.
Впереди показался их дом. Она не оставила ни одной зажженной лампы. И дом казался покинутым, нежилым.
— Ну, я не понимаю, — не унималась она, — почему ты так по-дурацки к этому относишься. Ведь ты вечно говоришь, что они тебе не нравятся, они такие скучные. Почему мы должны идти к этим скучным Кэри? — вот что ты всегда твердишь.
Когда он поворачивал на въездную аллею, она качнулась и ударилась об него.
— Ты ставь машину, — заявила она. — А я выйду. Я лучше выйду.
Ну и черт с ней, — подумал Джон. Не спеша, как-то странно отключившись от себя и от окружающего, он поставил машину в гараж, закрыл его и постоял немного, разглядывая очертания яблонь на фоне темного леса. Из темноты донесся слабый крик, будто человек кого-то зовет. Сова?
Сквозь неосвещенную кухню он вошел в дом. В гостиной тоже было темно. Включив свет, он поглядел на бутылки, стоявшие в баре. Их содержимое не уменьшилось. Может, она долила воды в джин? Или у нее наверху есть еще бутылка? Скорее всего — бутылка наверху.
Он слушал, как она ходит там над ним. Потом уселся в кресло. Вскоре на лестнице раздались ее шаги. Она спустилась. Похоже, новая доза алкоголя отрезвила ее. Она достигала и такой стадии. Причесалась и подмазала губы. Припухлость под глазом заметно темнела, несмотря на пудру. На губах — тайная улыбка.
 
Аналитическая машина работала в нем уже автоматически, хотя ему было все равно. Почему она улыбается — рада, что перехитрила его, спрятав бутылку наверху? Или что-нибудь еще?
Она подошла, села на ручку кресла, любящая, непринужденная, будто ничего не случилось:
— Ты все еще сердишься на меня? Я все улажу. Обещаю. Я же сказала им, что выпила. Будет очень легко объяснить, что я и сама не помню, что я там наболтала, и что я все перепутала насчет того, что ты меня ударил. — Она погладила его по голове.
Он поднялся:
— Ради бога, Линда! Пошли спать!
Она спрыгнула с ручки кресла и поспешно ухватила его за рукав, улыбаясь ему все той же тайной, взволнованной улыбкой.
— Милый, мы скоро ляжем, но еще не сейчас. Я хочу о чем-то рассказать тебе.
Он насторожился, словно по сигналу тревоги.
— О чем-то ужасно важном. И ты должен разумно отнестись к этому. Ты должен понять, что бывают такие минуты — в браке всегда так, — минуты, когда ты находится слишком близко, чтобы все увидеть в правильных пропорциях, когда… Милый, я звонила Чарли Рейнсу.
Он, остолбенев, уставился на нее.
— Я позвонила ему домой, — продолжала она. — Сказала, что тебя ужасно взволновало его письмо, и ты просил договориться о встрече. Так вот, ты встречаешься с ним завтра в шесть часов на коктейле в баре «Барберри Рум». Вы будете вдвоем и сможете обсудить все спокойно. Если выехать двухчасовым, как раз доберешься вовремя.
«Поверь мне, — вспомнил он. — Ну, хоть раз. Это так важно, чтобы ты верил мне». Значит уже тогда, через пять минут после того, как он сообщил свою новость, она решилась. Вот почему она не поехала с ним. Эта хитрость, чудовищность этого предательства вызвали в его душе гнев, вытеснивший усталость и безразличие. Глядя, как она улыбается, уверенная в победе, он понял, чего никогда раньше не понимал. Она его презирает. Несмотря на все притворство (Милый Джон, помоги мне! Что со мной станет без тебя?) — она и в грош его не ставит, относится к нему, как к куску глины, которому может придавать любую форму. «Я устала от Нью-Йорка. Я хотела бы пожить в деревне. Заставлю его бросить фирму «Рейнс и Рейнс». Вот как это было в Нью-Йорке. А теперь: «Хочу получить эти деньги. Здесь мне надоело. Заставлю его вернуться». Если бы она не выпила, не показала бы этого так откровенно.
В гневе он решил было: позвоню Чарли сейчас же. Скажу, что моя жена была пьяна, и — к черту всю эту службу. Но тут же понял, что не сможет сделать этого по телефону. Придется ехать в Нью-Йорк, чтобы как-то все исправить.
Сильное чувство поглотило его гнев. Теперь он больше ничего ей не должен, он освободился от нее наконец.
— Думаешь, ты уж такая умная?
— Нет, только разумная, вот и все. Конечно же, я понимаю, ты скорее умрешь, чем согласишься, что критики правы. И это естественно. Но на самом деле, в самой глубине души ты знаешь, что ничего не вышло: тебе не удастся добиться успеха. И отвергнуть единственное приличное предложение…
Внезапно он потерял контроль над собой и ударил ее по щеке. Она вскрикнула и схватилась за лицо, глядя с изумлением, бешенством и страхом.
Ни разу до этого он не бил ее, но не ощутил никакого потрясения. Пожалуй — даже некоторое удовлетворение.
— Ну вот. Теперь нечего объяснять у Кэри. Теперь твое выступление там на все сто соответствует действительности.
Она отпрянула от него и бросилась в кресло, все еще держась за щеку руками.
— Ты ударил меня!
Он подошел к бару и не спеша налил себе виски.
— Джон… — донесся из-за спины ее низкий неуверенный голос. — Джон… ты все-таки… не собираешься принять их предложение?
Он круто повернулся со стаканом в руке: