ПАЛАЧи (СИ)

«Закон тишины» был введён в силу сразу после гибели Скребка. В этот раз это была не рекомендация, а строгое распоряжение администрации, нарушение которого влекло наказание в виде штрафов. Большие штрафы грозили всем, кто по какой-то причине нарушает «Закон тишины». Этим законом были приняты временные ограничения на: езду на транспорте с неисправным глушителем, езду на мотоциклах, мотороллерах и мопедах, пользование газонокосилками, перфораторами, дрелями, в общем всеми инструментами, которые издают мало-мальский неприятный звук, громкое прослушивание музыки какой бы то ни было и где бы то ни было, пение, крики, в общем на всё что могло быть источником шума.
Самое интересное, что закон этот стал работать как часики, сразу же после вступления в силу, чего не случалось наверное ещё ни с одним законом. Телефоны полиции и администрации города стали разрываться от звонков чьих то соседей, случайных прохожих, очевидцев, которые рассказывали о вопиющих фактах нарушения закона. Жаловались на всех, от откровенно нарушающих закон, до играющего на скрипке мальчика, или прибивающего плинтус соседа. Квитанции со штрафами посыпались на жителей осенним листопадом. По городу ездили грузовики, собирающие конфискованные у злостных нарушителей мотоциклы, газонокосилки, электроплуги и отбойные молотки. Ни что так не придаёт закону такую силу, как неотвратимые и незамедлительные карательные меры. Через пару дней в городе стало тише, ещё через день — гораздо тише, а ещё через день — гораздо тише, чем за день до этого. Уровень шума снижался с какой-то геометрической прогрессией и причиной этому был не только введённый закон.
Со временем жители города будто бы вошли во вкус. Так бывает, что ты отчаянно сопротивляешься, каким-то нововведениям, чему-то новому, боишься и не хочешь каких-то перемен, но когда эти перемены наступают, ты не понимаешь, как вообще до этого жил без них. Слух — один из важнейших органов чувств, и изменения в воспринимаемых им источниках оказывает изменение на восприятие картины мира в целом.
— Вот сейчас совсем непонятно, дедушка. — плачется Вера.
— Посмотри в окно. Что ты видишь?
— Ничего особенного, дом напротив, деревья, прохожих, мальчик на качелях, собака перебегает через дорогу… — монотонно перечисляет Вера.
— Сейчас вечер, на улице сумерки. А теперь представь, что стоит день, весь двор залит солнечным светом, листья тополя блестят зелёным глянцем и играют на ветру, окна соседнего дома весело подмигивают, отражая солнечные блики. Сейчас в сумерках он видится серым, но на солнце он будет смотреться жёлтым и даже чуть позолоченным. А теперь представь, что на улице пасмурно, идёт дождь. Листья тополя понуро висят, роняя слёзы, окна дома напротив унылы и черны и сам он станет грязно серого цвета. Небольшое изменение внешних условий, влечёт за собой изменение картины в целом. Понимаешь?
Вот так же и со слухом. Только звук, это субстанция ещё более тонкая незаметная. Но его воздействие на нас порой колоссально. Вот это самое воздействие и ощутили жители города. Точнее сказать, они ощутили отсутствие вредного воздействия, которое приносит шум. Они полюбили тишину, она им стала нравиться. Они не могли сказать, что конкретно изменилось, но то, что что-то изменилось и в лучшую сторону, они явно ощущали. Они стали видеть не сумерки а залитый солнцем двор. И это было начало, старт перемен. Появились инициативные группы, которые предлагали ужесточить закон. Эти предложения быстро находили поддержку, за ними появлялись новые и прирастали подобно снежному кому. Конечно, все изменения проходили постепенно, но уже через год мы имели то, что ты можешь наблюдать сейчас. В городе запрещено передвигаться на автомобилях, разговаривать на улице, громко хлопать дверями, использовать любые устройства, будь то магнитофон, или даже телевизор без наушников. Все жители обязаны делать в домах усиленную шумоизоляцию, чтобы лишние звуки не выходили за периметры стен. Есть ещё более сотни ограничений, которые я не буду перечислять, ведь история не про них.
 
***
Вернёмся же к нашему расследованию. С момента первого совещания с участием Виктории, до объявления «Закона о тишине», следственная группа работала не покладая рук. Мы позабыли про сон и еду, днями и ночами просиживали на работе. Наша небольшая группа на время стала семьёй. Это была, разумеется, не самая благополучная семья, а вроде тех, где сварливая жена постоянно пилит мужа, дети норовят отбиться от рук, а присутствия в этой семье тёщи, которая может только лишь раздражать всех одним своим видом, вообще никто не выносит. В роли жены, понятное дело, была Виктория, а роль мужа была уготована мне.
Она сразу же выделила меня из всех. Все предложения, идеи и версии мы обсуждали с ней тет-а-тет, прежде чем они доносились до всей группы. Как похвалу за хорошие мысли, так и недовольство мне приходилось принимать на себя. Недовольства было больше, внешняя обстановка к этому располагала и очень часто мы с новой начальницей ругались переходя на крик. Но милые бранятся, только тешатся.
Я не зря привёл аналогию мужа и жены. Со временем наши с Викторией отношения перешли в другую плоскость. Она была молодой свободной женщиной, я молодым одиноким мужчиной и совместная работа, конечно же, не могла стать нам помехой.
Зарождение нашего служебного романа пришлось на самую жаркую пору, когда шла вторая волна убийств. Каждое убийство очень сильно било по нашим изношенным нервам, хлестало по щекам обидными оплеухами. Каждое убийство приближало нас к краху, сводило чувство собственной значимости к нулю. Не знаю, что конкретно толкнуло нас в объятия друг друга. Может постоянное нахождение бок о бок, может наличие общей цели, а может быть даже чувство безысходности.
Но случилось то, что случилось. Теперь мы с Викторией были вместе и ни от кого этого не скрывали. Наверное, мы поступили непрофессионально, обозлив остальных членов группы, но что с нас взять — мы были влюблены.
«Развели тут шуры муры! Её скоро с должности турнут, а она развлекается» — злобно бурчал в свою пухлую губу Рымин, он же тёща нашего семейства, а Ваня, наш единственный сынок просто замкнулся в себе и теперь, кроме как по работе, ни с кем ни о чём не разговаривал. Мне было жаль его. Было ощущение, что я предал своего друга, оставил его в одиночестве. Иногда я ловил на себе укоризненный взгляд его больших карих глаз и видел в них грусть брошенного пса, тоскующего по своему хозяину. Было в этих глазах ещё что-то. Позднее я понял, что это ревность. Ваня был влюблён в Викторию, и, может быть, даже питал какие-то надежды на её счёт. Словом, наш союз оказался для него двойной потерей, потерей товарища и надежды…
***
Старик, будто спохватившись бьёт ладонями, по прикрытым пледом бёдрам.
— По моему я снова ушёл в сторону от главной истории.
Вера одобрительно кивает. Ей не нравится этот момент в рассказе. Эта Виктория будто бы встала между дедом и её, ушедшей год назад, любимой бабулей.
— Вместе с наступлением «Закона о тишине», затих и наш потрошитель. Убийства прекратились, как по взмаху волшебной палочки. Он будто говорил: «Ну наконец-то вы поняли, чего я добивался. Вот теперь можете расслабиться…».
Но расслабляться мы и не собирались, и продолжали работать с удвоенной силой хоть были и благодарны этому затишью. Вместе с трупами, прирастало количество пазлов, тех деталей, благодаря которым мы должны были воссоздать портрет убийцы.
Но сделанное однажды Викторией открытие доказало поговорку, что количество не означает качество. Если бы эта догадка, точнее сама Виктория появилась у нас раньше, нам бы не было нужды ждать последующих трупов. Но мы с Ваней были неопытными, Рымин глуп и заносчив, а Виктория появилась в этой истории и в моей жизни, когда ей суждено было появиться.
Однажды она растормошила меня прямо среди ночи.
«Дима! — шептала она захлёбывающимся от радости голосом, — Я кажется поняла!» — Её глаза горели в темноте, как у кошки, растрёпанные волосы струились по плечам, а щёки рдели, как у подростка…вот прямо как у тебя.