Химеры (СИ)

— Издали! А что издали-то? Тут устье в двух шагах. Иди погуляй по берегу, пособирай камушки. Посмотрим, что тебе морские скажут. Если сразу голову не откусят.
Ньет не ответил, уставился в темноту, обняв колени руками.
Кого ни спроси, все кричат в один голос, что морские — огромные, как горы, злые и никого не пускают в свое море.
Но море такое просторное…
— Я тебе так скажу, у каждого своя судьба. И у нашего народа она кончилась. Нечего ко всем с расспросами приставать. Родился в реке — живи в реке, а нет больше реки — сиди на берегу людям на посмешище. Одно беспокойство от тебя, Осока.
Клацнули огромные челюсти, и Мох с головой ушел на дно; скользкая широкая спина бревном маячила на поверхности.
Говаривали, что Мох когда-то был свободным морским скитальцем, странствовал с места на место, нигде не останавливаясь надолго. А потом нашел свой приют здесь. И теперь не хочет двигаться с места, даже вспоминать ничего не хочет. Всем доволен.
Ньет вдохнул запах сырости и плесени и закусил губу.
* * *
Он сдвинул со стола заплесневелые бумаги, постоял, проводя пальцами по пыльной дубовой столешнице.
Тяжелые бархатные занавеси скрывали окно, в их складках скопилось само время. Поблекли и пожелтели шпалеры с райскими птицами.
Он отвернулся от окна и зашагал по комнате, мерно постукивая каблуками.
Пыль покрывала все здесь — позеленевшую бронзу вьюшек и дверных ручек, прихотливые изгибы карниза, ореховую обшивку нижней части стен.
Зеркала прикрыты тканью, убран ковер на лестнице, в вытертых каменных ступенях остались ушки от прижимных стержней.
Сагайская напольная ваза сохраняла в себе сухие стебли; драконы вились по тонкому фарфору, являя из-под серого налета яркие усы, оскаленные пасти. Он отвлекся, разглядывая их, и застыл в задумчивости.
Часы ― массивные, высокие, с маятником — остановились, казалось, столетия назад.
«Культурный фонд Лавенгов», гласила табличка над входом.
Спуститься с лестницы, постоять в просторном темном холле, слепо глядя в занавешенное зеркало. Усмехнуться.
Снова подняться наверх, в комнату с эркерным окном, где на столе истлевшие записи, в шкафу — заскорузлые от времени книги.
Потом он опустился в старое гобеленовое кресло с неразличимым почти гербом, закинул ногу на ногу, привычно потер щемившее левое плечо.
Снял с древнего, с рожками, телефона трубку, покрутил диск.
— Госпожа Лара? Это заказчик. Да… нет… вы получили деньги?
Молчание. Неразборчивый женский голос.
— Конечно. Берите все самое лучшее. Я… буду очень благодарен.
  
Часть первая. Глава 3
 
3
Ньет некоторое время вглядывался в лицо госпожи Кресты Карины, стараясь понять — человек ли это. Танцовщица — старая, сухая, костистая, с тяжелыми кольцами на птичьих пальцах — слушала разговор. Наконец взгляд огромных, черных, густо подведенных глаз остановился на нем. Ньет вздрогнул — будто обожгло.
Человек. Но с колоссальной личной силой, впору альфару какому-нибудь неслабому.
— Рамиро, — сказала черноглазая. Голос был низкий, грудной. — Отпусти мальчика, пусть погуляет пока.
— Ньет, и впрямь… — Рамиро очередной раз потянулся к пачке, выбил папиросу, покрутил в пальцах и со вздохом сунул обратно. — Погуляй, мы тут быстро все решим, и я тебе потом театр покажу.
— «Быстро»! — черноглазая фыркнула.
Ньет кивнул и умелся от греха подальше.
В коридор он идти побоялся, поэтому спрятался в тени на последнем ряду и оттуда разглядывал едва освещенное зеркало сцены — пустое, увешанное черной тканью пространство, молчащее, как осенний лес. С первого ряда доносились оживленные голоса, Ньет перестал прислушиваться и начал задремывать, как дремал, бывало, в безопасной тиши придонных вод.
Легкое движение рядом, шелест, кто-то тронул его за плечо.
Фолари вскинулся, оскалил зубы и на всякий случай зашипел. Потом опомнился, отпрянул, сел обратно в кресло.
— Ого, да ты из наших, — на него в упор уставились прозрачные глаза в черных ресницах. Бледное личико, высветленные добела волосы. — Где такие клыки нарастил?
 
Девчонка стояла рядом, легкая, стройная, черно-белая, как рисунок углем на белой бумаге.
— Я… — фолари смутился. — У меня так всегда было.
Спутала. Хорошо хоть не убежала с визгом.
— Ну да, конечно, — легкая улыбка. — Ладно, не хочешь говорить — не надо. Меня Десире зовут.
— Ньет.
— Ты господина Илена ученик? — Десире покосилась в сторону сцены.
— Что-то вроде. Помогаю ему с работой. Временно.
— Говорят, у него такой характер тяжелый, что на стенку залезть можно, — подковырнула девчонка. — Упрямый — жуть! Одно время я боялась, что они с матерью поженятся. Я бы тогда из дома сбежала.
— Почему это тяжелый, — Ньет обиделся за своего человека. — Нормальный характер. Не дерется, еда у него вкусная. Картинки красивые. А кто твоя мать?
— Лара Край, режиссер. Воон она сидит, — Десире сморщила носик, и темные нарисованные круги под ее глазами показались совсем уж неуместными. — Полезли на крышу? А то она меня щас увидит и примотается к чему-нибудь. Пусть они с госпожой Кариной твоего Рамиро терзают, а мы сбежим.
Ньет поднялся и пошел за ней, осторожно пробираясь меж креслами. Она, похоже, так и не сообразила, с кем познакомилась. Люди так легко обманываются, только если все делать, как они привыкли.
Десире вывела его в просторный холл, увешанный гербами и портретами, свернула, пошла к высокой двустворчатой двери под арочным сводом, задевая вытянутой в сторону рукой круглые бока колонн.
— Тут лестница на ложи и бельэтаж, поднимемся по ней и вылезем на колосники. Никогда не был над сценой?
— Я тут вообще первый раз, — честно сказал Ньет.
— А ты разве не на театрального художника учишься?
— Нет.
За дверью оказался красивый светлый коридор, а потом и впрямь лестница, мраморная, с красной ковровой дорожкой и деревянными перилами, отполированными тысячами рук.
Десире полетела вверх по ступенькам, Ньет поспевал за ней, умудряясь еще и головой по сторонам вертеть. Этажа через три красивая лестница сузилась, ковер исчез, мрамор сменился бетоном. Еще пара пролетов.
— Вот, нам сюда.
Следующая дверь оказалась совсем простой, окрашенной в бежевый, с обычной круглой ручкой — никаких завитушек.
— Проберемся над сценой, только ступай осторожней, не топай там особо.
Десире распахнула дверь, Ньет с любопытством заглянул внутрь и тут же отпрянул.
Железо. Много злого, жаркого, пахнущего опасностью и смертью железа.
Как в печь шагнуть.
— Ты что это? Высоты боишься?
Десире с легкостью спорхнула на железный помост, пробежалась вперед — металл даже не загудел под ней. Обернулась, поманила за собой.
— Не дрейфь, давай руку. Эх ты, а еще химера…
— Я не химера.
Из бархатной глухой тьмы перед и под ними шел ровный жар, вынуждая отвернуть лицо. Фолари сощурился, стараясь не дышать.
— Мы не боимся высоты, — серьезно сказала Десире. — Мы не боимся высоты, тьмы, смерти и Полуночи. Мы ничего не боимся. Только так можно стать свободным.
Ньет выдохнул и шагнул вперед. Побрел за своей проводницей, стараясь не смотреть вниз, не дышать, не оглядываться.
Если попривыкнуть… можно пройти. Тем более, что дальше металл сменился решеткой из деревянных брусьев.
Злое железо окружало его со всех сторон: гигантская тяжеленная клетка, решетчатые железные мостки, черные тросы, свисающие вниз, в пропасть, спящие машины, ряды слепых прожекторов, огромных, как в порту, металлические реи и растяжки ― бегучий такелаж сухопутного судна.
 
Клетка, выстроенная людьми для их непонятной магии, занавешенная бархатным занавесом, переслоенная черным сукном, полная стоячего пересушенного воздуха, саднящего горло.
Колеблющийся пол.
Смазка, горелая пыль, металлическая стружка. Ничего. Ничего страшного, все равно, что машина, рамирова “Фриза”, только больше.