Ножом в сердце - и повернуть на сто восемьдесят (СИ)

Возможно, сегодня её последний день. А может, ещё есть завтра? А может его и не быть.
Говорят, животные чувствуют свою смерть. Это дымкой витает вокруг. Всё кажется нереальным, воображаемым. Подкупает своей ненатуральностью. Будто списано из самых фантастических сказок. И животные тянутся к нему, как мотыльки на свет. Уходят далеко, оставаясь лишь в компании этой дымки. А после умирают, готовые к этому. Гермиона тоже это ощущала. Это поднимало мурашки вдоль позвоночника.
Если конец и правда близок, наверное, она хотела бы провести его спокойно.
Драко пошевелился, а после открыл глаза. Гермиона не отвела глаз. Пока её мысли полнились воспоминаниями, она рассматривала спящего Драко. Его длинные ресницы, мелкие морщинки под глазами, прямые брови и нос, ровные пухлые губы и острые скулы. Невероятно красивый мужчина, который сумел заставить её почувствовать себя хорошо, хоть ненадолго. Этого ей было достаточно, чтобы с улыбкой и теплотой в пока ещё живом сердце думать о нём.
— Любуешься? — Малфой повернулся на бок, растирая пальцами сонные глаза.
— Думаю.
— О чём?
Гермиона протянула к нему руку, запуская пальцы в мягкие платиновые волосы. Протянула пряди, а после невесомо провела подушечками пальцев от уха до подбородка.
— Знаешь, за последние несколько лет я чувствовала себя хорошо только в одном месте и только с одним человеком, — она улыбнулась краешком губ. — Это было в Альпах, с тобой.
Драко перехватил её ладонь, немного сжимая, а после поднёс к губам, целуя костяшки пальцев. Не спеша. Он смотрела на неё своими серыми глазами, в которых бушевал ураган и бурлило море, давая Гермионе ещё немного времени, чтобы чувствовать себя живой.
Когда на последней костяшке был оставлен невесомый поцелуй, Драко встал с кровати, обводя глазами комнату в поисках своих брюк. Найдя их, он сунул руку в карман: выуживая оттуда маленькую вещицу. Он подошёл к кровати, присаживаясь на колени около Гермионы.
— Хочу, чтобы это было у тебя, — на его ладони лежал брелок в форме плитки шоколада. — Это портключ в мой дом в Альпах. Если тебе правда там хорошо, я хочу, чтобы у тебя всегда была возможность воспользоваться этим.
— Драко, это…
— Перестань, — он поднялся на ноги, разворачиваясь в сторону ванной, — я не предлагаю тебе съехаться. Просто хочу, чтобы ты знала, как дорога мне, Грейнджер, — напоследок он бросил в её сторону свою фирменную ухмылку, а после скрылся за дверью, откуда через секунду донёсся его крик.
— А где зеркало?
Гермиона сглотнула.
— Разбилось.
Послышался шум воды. Грейнджер выдохнула. Драко не должен знать. Ему это ни к чему. Если на что-то и была воля Гермионы, то она бы не хотела запомниться ему вот такой.
Солнечного света стало не хватать. Гермиона поднялась с кровати, подходя к плотным шторам, и резким движением одёрнула их в стороны, пуская лучи вглубь комнаты. Она закрыла глаза, подставляя лицо под яркое тепло, и глубоко вдохнула.
Небо было чистым, а белый снег ослеплял своими искрами, играясь всеми цветами радуги на солнечном свету. Что-то сильно блеснуло, заставляя Грейнджер зажмуриться. Уже через мгновение перед окном постепенно увеличивалось голубое свечение в форме…собаки. Это был Патронус. Патронус Рона.
Терьер забежал в комнату и заговорил голосом Рона:
— Нужно поговорить, Гермиона. Это срочно. Буду ждать тебя у себя дома. Одну.
Грейнджер глубоко вдохнула, убирая чары взмахом руки, а после посмотрела на дверь ванной. Она успеет вернуться до того момента, пока Драко начнёт волноваться. Взгляд упал на брелок, лежащий на тумбочке. Она успеет.
Одевшись, она закинула портключ в карман брюк и аппарировала в квартиру Рона Уизли, совершенно не подозревая, что, возможно, видела Драко в последний раз, а в её кармане лежал её единственный шанс на спасение.
***Tragic — Fleurie ft. Tommee Profitt
В комнате было душно и темно. Окна были плотно закрыты шторами, не пропуская не то что солнечный свет, а даже воздух, которого было катастрофически мало в этом помещении.
 
Гермиона огляделась, оттягивая ворот шёлковой рубашки. Здесь было пусто. Она прошла дальше по коридору, заворачивая в гостиную. У окна стоял Рон.
— Пришла, — он стоял к ней спиной.
— Ты звал.
Он медленно развернулся, устремляя на Гермиону свой пустой взгляд. Она всматривалась в его глаза, подходя ближе, предугадывая, что будет дальше. Пока её взгляд не опустился ниже, на его руки, в которых лежал маленький кожаный мешочек. Вязкая слюна застряла в глотке.
— Ты… — Гермиона не верила собственным глазам. Но ей не требовались объяснения. Она знала наперёд, готовила себя к этому. Но готовность оказалась ничтожной.
Острая боль пронзила сердце. Это не было действием проклятья. Это было следствие предательства. Очередного, губительного для неё предательства. Она стала перед ним, как стоят преступники перед казнью. Точно зная, что впереди ждёт Смерть. Наблюдая за своим Палачом. Теряя надежду. Веру.
Глаза обожгло горячими слезами. Чернота внутри не поднималась, не просыпалась и не протягивала свои когтистые лапы. Она не рычала и не скалилась. Она вышла с достоинством, высоко подняв голову, чтобы смотреть и наслаждаться, как прах Гермионы Грейнджер развеивается на ветру ускользающей жизни.
Солёные капли сорвались с ресниц, обжигая кожу. Это больнее самых мучительных пыток. Её Палач же стоял с пустыми глазами, ожидая последний акт. В груди защемило, заставляя Гермиону крепко сжать кулаки. Единственное, что она смогла прошептать, было самым громким криком в её умирающей душе.
— За что?
Лицо Рона вмиг изменилось, рисуя кривые линии злобы и ненависти.
— Ты заслужила. Заслужила всё, что происходит с тобой сейчас. Заслужила смерти в самых страшных муках, — каждое слово било наотмашь, заставляя колени подгибаться. Он подходил ближе, брызжа слюной. — Тебе и твоей Тьме место в аду, не здесь. Не рядом с нами.
— За что, — одними губами. — Для этого ты вернулся? — слёзы ручьями текли по щекам, мешаясь с чёрной жижей, что по каплям поступала в слёзные каналы. — Чтобы снова предать меня? Чтобы снова убить то, что родилось во мне с тех пор? — она срывалась на рыдания, не в силах больше контролировать себя.
— Ты заслужила, — он говорил зло, а в глазах по прежнему было пусто.
— Я знаю, что была тёмным пятном в твоей жизни, Рон, знаю, что мне нет места здесь, — неужели она правда так считала? Неужели ты не хочешь жить, Гермиона? — Но ты правда считаешь, что я заслуживаю смерти без шанса на спасение?
Она подходит близко. Смотрит в некогда до боли любимые глаза. Стеклянные, пустые глаза. Его рука с мешочком упирается ей в живот.
— Когда, Рон? Когда ты успел стать таким безжалостным? Таким…равнодушным…
Он наклонился так близко, касаясь своим дыханием её ресниц, и зло выплюнул:
— Мне просто плевать на тебя, — ножом в самое сердце. Осталось повернуть на сто восемьдесят градусов и с рывком вытащить, чтобы не оставить ни единого шанса на выживание. — И всегда было плевать с того самого дня.
Грейнджер ломается. С треском и криком. Это выкручивает вены, ломает рёбра, дробит каждую кость и рвёт мышцы. Эта боль пронзает миллионами осколков. Они режут, рвут, вонзаются. Без жалости, с огромной силой. Грейнджер тонет, захлёбываясь болью. Лёгкие горят адским пламенем, а мозг взрывается картинками былой жизни, беспощадно подкидывая самые счастливые воспоминания.
В поле зрения появляется мешок, который Рон сдавливает в ладони, и Грейнджер накрывает новой волной. Волной больного подчинения. Теперь её горе мешается с ненавистью. Оно заражает, поднимаясь всё выше и выше. С каждой новой клеткой вызывая покорность и смирение. Гермионе больно дышать. Каждый вдох иглами пронзает тело. Она падает на колени, а из горла вырывается истошный крик. Она больше не вынесет.
Это распутье. Развилка, где предстоит сделать выбор. Умирать в муках, смотря в глаза Палачу, где нет места состраданию, но остаться верной самой себе. Или отпустить себя, урвав каплю снисхождения, и умереть предателем в собственных глазах. Что ты выберешь, Гермиона? Бороться или сдаться?