Наследие белого дракона (СИ)
— И её дитя, — кивает златовласый Люциан, сложив руки за спиной. В зелёных глазах его горит решимость, когда он глядит в окно на убегающую прочь безродную девушку. — Император совершил сразу три ошибки, нарушил три клятвы, и за это его не простят ни Совет, ни наш народ. В этом ребёнке его погибель, госпожа.
— И её дитя, — вторит ему Ламора, невидяще смотря в стену. В ушах шумит, и сквозь этот шум не в силах пробиться даже голос матери. Она прикоснулась дрожащей рукой к своему плоскому животу и вздрогнула. Как бы хотелось ей хоть немного счастья. Немного любви.
Снова треск.
Глаза её императора давно померкли. Тоска съедает его душу, терзает сердце, и не в силах Ламора унять его боль. Он давно перестал замечать её, а она перестала притворяться и избегать холод в попытках скрыть свою природу. Теперь император был безразличен ко всему и к самой жизни. Кровь его утихала. А императрица больше не спала. В редкие минуты её дремоты в голове взрывалась несмолкающая череда криков. Они не умолкали, пока Мора не теряла сознание от боли.
− Я думаю, она сумела оставить дитя здесь, − говорит Люциан, стоя рядом со своей госпожой. — Клянусь, нам сообщили об их кончине в тот день. Виновные уже наказаны. Сегодня я всё исправлю.
Ламора поднимает голову, всматриваясь в окна под крышей детского дома. Она помнила его хлипким и покосившимся, а теперь он возвышался над домами города, рядом цвёл сад, а возле входа начинали строить учебную комнату для сирот. Первое, что бросается в глаза — символ её Рода, заменивший в себе дракона на императорское солнце супруга. Серебро его сияло над окнами верхнего этажа. Матушка выбежала из дверей и посеменила к Ламоре, начиная кланяться издалека.
− Госпожа, какое счастье! — кричит она, запыхавшись. — Если бы я знала, что вы нанесете визит сегодня…
− Императрица прибыла проверить, как продвигается работа, − говорит Люциан, а Ламора идёт вперед, осматривая бегающих рядом детей. — Всё ли хорошо?
− Ну что вы, всё чудесно! — ахает Матушка, взмахивая руками и подзывая к себе детишек. — Мы вам так благодарны, госпожа! Дети еще малы, но они знают, благодаря кому условия жизни здесь так изменились.
Дети бормочут слова благодарности, но Ламора уже направляется к дверям. Служанки семенят следом и распахивают двери.
− Госпожа проверит лично, − слышит она голос Люциана за спиной и заходит внутрь.
Шумно. Вокруг дети, они смеются, плачут или бегают друг за другом, и Мора с тоской смотрит на них.
− Императрица Ламора, − робко зовёт сзади служанка, когда они упираются в стену, и женщина останавливается. В голове её гудит, она раскалывается на части.
− Импела…тлица? Ла… — произносит рядом детский голос с придыханием, картавя её титул. — Мо−ра?
Ламора застывает на месте, слыша имя, похороненное в веках. Все, кто когда−либо звал её так — были мертвы. Одновременно с этой детской ошибкой к ней пришло тепло от воспоминаний и боль.
Дверь захлопывается за маленьким мальчиком, и Ламора моргает, чтобы картинка поменялась, но глаза не обманывают её — рядом с ней стоит её маленький император. Её принц, которого она так любила. Тот же прищур глаз, серьезное выражение лица и взлохмаченные волосы. Только вот черные, отдающие синевой при солнечном свете. И ничего от матери.
Если бы Дремор только мог любить её, как ту женщину… Так, как Ламора полюбила его со дня первой встречи. Этот мальчик мог бы называть мамой её, Мору. Их сын мог бы выглядеть так же, если бы только…
Ламора не отвечает малышу и стремительно разворачивается, покидая детский дом и оставляя сонное дитя позади.
− Госпожа моя, − советник кладёт руку на сердце и выжидающе смотрит на неё. Зелёные глаза его пожирает темнота.
− Мы уходим, − говорит Ламора, и мужчина хмурит светлые брови.
− Позвольте мне доказать верность, моя госпожа, − шепчет он и протягивает руку, чтобы помочь Ламоре забраться в коляску. — Вы во всём убедились? Я отдам приказ сейчас же.
Императрица долго смотрит на него сверху вниз, пока Люциан не начинает перебирать пальцами свои чётки.
Ламора моргает и прячет руки в складках платья:
− Его здесь нет.
Глава 42. Праматерь
Ламора сделала глубокий вдох, вырываясь из боли воспоминаний. Последняя картинка показала её сына. Златовласый и зеленоглазый. Не похожий ни на мать, ни на Дремора. И сохранивший её жизнь.
— Унесите.
Ламора не любила его. Не любила его первый крик и первые, неуклюжие шаги. Не любила его смех. Не любила завитки на светлой макушке и как солнце играет в его волосах. Его улыбку, интерес к книгам, оружию и всему новому. Когда он приходил к ней в покои и приносил игрушки. Когда пытался развеселить императора, не замечая его потухший взгляд.
— Уведи его, — говорила она снова и снова, не смотря в детское лицо. У Лавиума было три няни и двенадцать учителей. И не было матери.
— Уведи его.
— Уведи его в покои.
Последняя картинка была самой долгой и мучительной. Мучительнее предательства мамы, бесчисленного очищения огнём, смерти Люси, смерти брата и всех слуг в её родовом замке. Мучительнее предательства мужчины, которого она любила всем сердцем. И его долгой болезни, что скоро отнимет его у Ламоры. Его нежелания бороться и жажды скорой смерти.
— Уведите принца.
Ламора не любила его. Не любила смотреть за его тренировками из своего окна. Не любила есть рядом с ним и слышать его звонкий смех.
Все, кого она когда-либо любила — умирали. Поддавались её проклятию и уходили навсегда. И принца она не любила сильнее всех в этой Сфере и двух мирах.
— Милостивая Праматерь, — девичий голос заставил Ламору вздрогнуть и открыть глаза. Дракон теперь был совсем рядом, но и близко не похож на тех, что населяли Сферу. Там, где была пропасть, искрилось сияющее длинное тело, покрытое грубыми голубыми чешуйками и переливались они подобно жемчугу. Ламора схватилась за сердце: огромное тело взмыло ввысь, и на долю секунды прямо перед её лицом появился огромный глаз с вертикальным зрачком. В нем отражались они: девочка с цветами в волосах и Ламора, а позади бескрайние белые поля с летающими вдалеке драконами.
Ламора повернулась к пропасти спиной и теперь смотрела вверх, раскрыв рот. Потянула руку и поймала в неё что-то белое, стремительно исчезающее на коже. Холодное и мокрое. Оно падало с небес, и девочка рядом кружилась меж белоснежных хлопьев и ловила его руками, подбрасывая вверх. Так много, что становилось больно глазам.
Императрица посмотрела вверх, на драконов, и сглотнула. Они беззаботно парили, лавируя между высокими ледяными горами. Казалось, их не страшит холод. И не было в этих землях места солнцу.
— Это она, — сказала девочка с благоговением, и Ламора проследила за её взглядом, чтобы увидеть высокую фигурку где-то вдали. Женщина была частично покрыта белой чешуей и терялась в падающих с неба холодных хлопьях. А потом… Голос пронзил их головы одновременно, и девочка вскрикнула вместе с Ламорой.
Десятки, сотни, тысячи, миллионы, года пролетали перед глазами так стремительно, что Ламоре стало больно. Чужие мысли, чувства, рождение новых миров. Глаза девочки закатились, и императрица поддержала её за плечо, уложив на укрытую снегом землю.
Ламора поднялась. Женщина стояла всё там же и смотрела на неё. Драконы вокруг — её дети. Такие же, как Ламора и любой другой в Сфере. Мир, укрытый в снегах — её излюбленное место среди множества других.
— Великая Праматерь, — сорвалось с губ Ламоры, и Ламархиэя нежно улыбнулась.
Сердце императрицы едва не выпрыгивало из груди. То, что называла проклятием её мать — дар Ламархиэи. То, что Ламора годами вытравливала в себе и презирала — дар Ламархиэи. То, из-за чего она хотела сжечь мир, показав преданность Праотцу и верность жару пламени, — было даром его Ламархиэи. Дар его пары и спутника в веках. Слёзы потекли по лицу Моры. Они замерзали, не долетая до земли, и падали в пушистый снег. К-н-и-г-о-е-д-.-н-е-т