Последствия старых ошибок (СИ)

Я ощутил биение мерцающего серого сгустка на линиях бытия, попытался соотнести это чувство со своим внутренним миром, где цвет был живой и красный. 
Не знаю, вышло что–то или нет, но это было не трудно. Просто контакт или возникал, или терялся. Может, я не умел прикладывать усилий, или усилие требовалось какого–то другого, непривычного порядка? Но как нагрузку я его не ощущал. И мне показалось вдруг, что у меня получилось. Пришла уверенность, радость. Я изменил что–то. Серый шарик откликнулся… 
Я открыл глаза и посмотрел на Влану: сероватое лицо, дыхание, заметное только аппаратам. 
Глупое, неумелое животное! 
На меня вдруг навалилась непонятная усталость. Не стоило разделять её с Вланой. Я осторожно поцеловал её и вышел. 
  
История двенадцатая. «Что угодно богам?»
 
1. Флагман командующего эскадрой Содружества эрцога Локьё «Леденящий»
–… только Беспамятным угодно такое самомнение, Аний. Ибо «Астаи э амоэ претопатротэ», что в приложении к современной ситуации я перевёл бы как «промедление подобно оскорблению». Тем более, пока ты разваливал здесь всё, что только можно было развалить, я нашёл нового союзника… 
— Ты искренне полагаешь, что фон Айвин — новый союзник? — усмехнулся Локьё, откидываясь в кресле. 
Бгоро Тауэнгибер с нервностью породистой лошади мерил шагами немаленькую, в общем–то каюту, но он был высок, порывист, и простора ему не хватало. 
— Фон Айвин… — начал регент на возвышенных тонах. 
— Проститутка, — с вежливой улыбкой осадил его эрцог. — Пользованная неоднократно и не только нами. Фон Айвин непоследователен и труслив. Невольным союзником он может быть, но не более того. За его спиной маячит военный министр, человек давно и безнаказанно продажный. Он уже сам не знает, кому служит. А ты, Бгоро, до этого времени даже с алайцами боялся связываться. И не представляешь, что значит иметь дело с людьми беспринципными и продажными в самой своей сути. 
Регент застыл посреди кабинета. Эрцог добился того, чего хотел — спутал приоритеты. Теперь Бгоро нужно будет несколько часов накручивать себя по новой, чтобы снова поднять тему фон Айвина и возобновления военных действий. Но, эрцог не сомневался, он — накрутит. 
Бгоро ещё пару секунд поторчал чёрной статуей посреди кабинета, потом дёрнул ушами и снова зарысил. На этот раз — к креслу. Разговор утомил его. Локьё не следил за тем, сколько нервной энергии вкладывал в слова, у него слишком болела голова. 
Бгоро мысленно продолжал спор, но аргументов не находил. 
Он выглядел излишне смуглым для доминанта. Кожа его была не просто коричневой от загара, она была черной. А лет пятьдесят назад эрцог знавал Бгоро жгучим, кудрявым брюнетом. Но теперь регент голову тщательно брил, а из–под черного пигмента пробивался нежный, золотистый тон. Тауингибер болезненно относился к нечистоте собственной крови. Ходили слухи, что он и волосы выпрямил, но скрывает это до поры, видимо, ожидая, когда хорошо знающие его сдохнут. 
Локьё вздохнул и закашлялся. Завтра этот разговор, скорее всего, повторится. Регента невозможно убедить в чём–то, расходящимся с его собственным мнением. Он затыкается не за тем, чтобы обдумать чужие аргументы, но чтобы подобрать свои. Впрочем, Пфайфер, тот — вообще не слушает никого, кроме себя. 
В висках заломило сильнее, и Локьё прикрыл глаза. 
Дверь разъехалась, вошёл молодой помощник Домато. 
— По вашему слову, мой лорд, — сказал он спокойно, понимая, что Тауэнгибер совершенно не в курсе взаимоотношений эрцога и свитских и не знает, что заходящие даже по приказу, никакого права голоса в кабинете Локье не имеют. 
Значит, Домато послал Элиера прервать этот разговор. Эрцог сбросил ему медицинское заключение, присланное имперским капитаном, так и не успев прочесть. Домато прочел, и он озабочен. 
— Извини, Бгоро, я должен на время отдать своё тело медицине, — сказал Локьё, поднимаясь. 
 
— Я не претендую на тело, — скривился регент, но не встал, чтобы уйти. Задушить его, что ли? 
Молодой врач тем временем готовил кресло для массажа головы. Потом стал зачем–то доставать совершенно ненужные сейчас медицинские инструменты. На Тауэнгибера он, казалось, не обращал никакого внимания, но регент вдруг заёрзал, глядя на блестящие железяки. 
Эрцог тоже взглянул на руки Элиера и понял, что тот, манипулируя предметами на столе, вводит Бгоро в трансовое подчинение, пробуждая в нем детские эмоции, боязнь медицинских инструментов, ожидание боли и дискомфорта… 
Регент нервно поднялся. 
— Да, Аний, я позабыл, что процедура может помешать тебе… — он хотел съязвить, но еле слышное, как бы случайное, звяканье заставило его вздрогнуть и поспешно откланяться. 
Эрцог с облегчением лёг в кресло. 
— Что там Домато? 
— Сначала — массаж, — возразил молодой врач. 
Эрцог вздохнул и расслабил мышцы. 
— Удавил бы… — пробормотал он, когда перед сомкнутыми веками всплыло лицо Бгоро. 
— Вам можно сказаться больным, — Элиер упорно общался с эрцогом на «вы». — Я бы даже рекомендовал это. — Он прошёлся сильными руками от основания шеи вверх. — Вам нужно отдохнуть. 
— Покой мне только снится, юноша… А Бгоро так и ждёт, чтобы я признал себя больной выжившей из ума развалиной, — беззлобно усмехнулся эрцог. 
— Вы думаете, временное командование добавит ему уверенности в себе? 
Эрцога пронзила боль. Пальцы Элиера, казалось, на долю секунды вошли в мозг. 
— Извините, — сказал он тихо, и Локьё ощутил, что последнее напряжение уходит, а тело становится невозможно лёгким. У парня золотые руки. Как он сказал? Временное командование? Вряд ли Элиер выражал свои мысли… 
— Так считает Домато? 
— Главный врач считает, что вам необходим отдых. 
— С какого конкретно года он мне не обходим, это не уточнялось? — пошутил эрцог. 
С Элиером было легко разговаривать. Парень самостоятелен в суждениях, но безукоризненно вежлив. Домато растил его «под себя»: он не любил ни тупости, ни разболтанности. Странно, но с молодым имперским капитанам Элиер сразу нашел общий язык. Или — НЕ странно? 
— Скажи, а капитан Пайел понравился тебе? 
— Да, — спокойно ответил Элиер. — Война его не испортила. 
— А меня? 
— Вы знали многое в жизни, он — ничего, кроме войны. 
— Уклоняешься от оценок? 
— Зачем сравнивать несопоставимое? 
— Разумно. Ты сам–то видел, что он прислал? 
— Вы настаиваете, чтобы я отвечал, мой лорд? 
— К сожалению, про отдых мы с тобой только шутили. 
— Да, я видел. Я согласен с главным врачом. Это информационная инфекция. 
Эрцог не смог справиться с напряжением, и Элиер покачал головой: 
— Я же предупреждал, что этот разговор не для сеанса массажа. Я делаю вам больно. 
— Если бы все, только вот так делали мне больно… — пробормотал эрцог. — Выходит, я не сумел… Чудовище выпустили на свободу и события пойдут по левой горизонтальной ветке… — он вздохнул и закрыл глаза. — Я не могу подозревать имперцев. Их поведение не дает мне таких оснований. Скорее всего, мы просто опоздали и какие–то хранилища уже были вскрыты… 
— Рано ещё судить, сумел ты или нет, — сказал, входя, Домато. — Но одну ошибку сделал. Нужно было рассказать ВСЮ правду, а не её часть. Болезнь, таким образом, не вынесли бы с планеты. 
Локьё вздохнул. Спорить — не хотелось. Он и так повёл себя, как не повёл бы не то, что эрцог… 
— Рискуя, нужно рисковать до конца, не на половину. Или — не рисковать вообще. Но, в любом случае — не жалеть. 
 
— Я и не жалею, — эрцог снова прикрыл глаза. Даже просто нахождение доктора рядом — успокаивало его. Пусть даже говорил он что–то болезненное и неприятное, но всё равно возникала уверенность, что всё, в конце концов, закончится хорошо. — Но ты опять забываешь, что я, прежде всего, командующий…