Король сусликов
Тем утром в гостиничном номере я рыдал так, словно где-то в глубинах моей души прорвалась плотина и наружу выплеснулась вся печаль и боль, что скопилась за долгую жизнь. За завтраком жена Эрла спросила, все ли со мной в порядке, и я кивнул, так и не оторвав взгляда от стоявшей передо мной тарелки с омлетом. Жена Эрла явно не собиралась так просто сдаваться.
Меня давно уже не мучили кошмары. В отеле они вернулись с новой силой, будто желая отыграться за долгое отсутствие. Они стали гораздо реалистичней и четче — будто я раньше смотрел старый, ламповый телевизор со стеклянной увеличительной линзой, а потом бац — и меня усадили перед современным жидкокристаллическим экраном, работающим в режиме высокой четкости.
Я прошел мимо запутавшегося в электропроводах красного воздушного змея, с которого капала вода.
При виде этой картины мой мозг снова пошел вразнос.
Мне вспомнилось, как много-много лет назад я увидел в джунглях нечто, свисающее с ветки.
Эта хрень покачивалась на пальмовой ветви словно большой стручок — чуть меньше чем в двух метрах над моей головой. Белесая. Свежая. Мясистая. Мы стояли на тропе, что петляла сквозь непролазные джунгли. Мало кто по своей воле сюда забредет, особенно ближе к вечеру. Издалека до нас донеслась пальба, словно щелкали клювами диковинные птицы. Бам! Бам! Ага, а вот сейчас пустили в дело калибр побольше.
Судя по тому, как выглядело подножие дерева и его нижние ветви, здесь явно кого-то ранило. На земле валялись мелкие осколки бутылочного стекла, обломки оружия, влажно набрякшие обрывки зеленой материи, обугленная деревянная рукоять пистолета и мокрое пятно, где-то с метр в поперечнике, к которому уже устремились насекомые.
Чтобы посмотреть на странный объект на ветке, мне пришлось так задрать голову, что заныла шея. Крови не наблюдалось. Непристойный пурпурнокрасный срез на плоти был таким четким и ровным, что сразу становилось видно, где находилась ныне отсутствующая ее часть. Складывалось впечатление, что передо мной некое произведение абстрактного искусства, вылепленное из глины.
Тем днем наш взвод отправили в джунгли прочесать место засады. Над головами слышался шум лопастей «хьюи». Они обеспечивали прикрытие с воздуха, ожидая прибытия очередной волны санитарных вертолетов. Один из «хьюи» с поврежденной хвостовой опорой шел так низко, что я смог даже разглядеть стрелка у открытых дверей, припавшего к гранатомету и державшего на прицеле верхушки деревьев. Стрелок был с непокрытой головой, с висящими как у моржа усами и в темных очках. Его не по уставу длинные волосы развевались на ветру.
Повсюду виднелись следы отгремевшего боя. Как обычно, создавалось впечатление, что кто-то здесь опорожнил контейнер с мусором. В изорванной листве — скомканная бумага, то тут, то там сиротливо лежали одинокие солдатские ботинки, валялись нераспечатанные консервы из сухих пайков, заскорузлые от крови бинты, оброненные армейские шляпы, пустые магазины, разорванные тканые ремни от рюкзаков, винтовки, саперные лопатки. Повсюду вспаханная разрывами мин земля. Вся эта картина красноречиво повествовала о горячке вспыхнувшего здесь боя. Джунгли полностью утратили свой изначальный облик. Везде валялись вырванные из земли куски красной почвы, отчего создавалось впечатление, что тут поработал пьяница на экскаваторе. Мелкая поросль деревьев и кустарника была скошена подчистую, что также говорило о том, сколь отчаянный тут шел бой. Обычно джунгли наполнены разными звуками: сводящим с ума жужжанием насекомых, стрекотанием и щелканьем птиц, воем животных. Сейчас же вся живность попряталась, отчего стояла непривычная для этих мест гробовая тишина.
А еще ни единого дуновения ветерка. Окружающему миру было совершенно плевать на то, что тут случилось. Влажный плотный воздух, казалось, можно было пощупать и отодвинуть руками в сторону, словно занавес.
Посреди всего этого хаоса виднелась небольшая прогалина, на которой лежало четыре аккуратных ряда застегнутых наглухо мешков, в которых, судя по очертаниям, находились останки тел. Мешки охраняла пара ребят из другого взвода. Они, нервно оглядываясь по сторонам, смолили сигареты.
В тот момент я был немного не в себе, а к горлу подкатывала дурнота, за что я корил подгулявшую лазанью и консервированные венские сосиски из сухого пайка, который я наскоро заглотнул, не жуя, как только получил приказ срочно явиться на вертолетную площадку: взлет был намечен на четыре утра.
И вот теперь я глядел, задрав голову, на дерево и гадал, кому принадлежат останки. Американцу? Сказать точно не представлялось возможным, хотя версии озвучивались самые разные. Подошло еще несколько солдат, и вскоре под деревом уже стояло пятеро вооруженных до зубов пареньков. Ни одному из нас еще не успело стукнуть двадцать. Задрав головы, мы сдвинули каски на затылки и сняли темные очки, чтобы разглядеть жуткую находку получше. Время от времени кто-то ненароком наступал в лужу запекшейся крови, которая по консистенции уже стала напоминать студень.
Откуда-то донесся вскрик одинокой птицы, и мы все повернули головы, радостные оттого, что услышали привычный, знакомый звук. Постепенно вокруг начала подавать голоса и другая живность, и в этом гомоне слышалась надежда, что когда-нибудь здесь все вернется на круги своя.
Гнулись к земле кроны оставшихся деревьев, в воздух поднимались лежащие на земле обломанные ветки: на посадку заходил «хьюи». В воздухе стоял запах изорванной пулями листвы. Мы огляделись по сторонам и прикинули по скошенной пулями поросли, где именно сидели в засаде вьетконговцы.
С рисового поля тянуло навозом. Там жевал жвачку вол, стоявший по колено в коричневой жиже. Я отер рукой пот, заливавший глаза. Солдаты стояли рядом со мной молча. Кто-то громко отхаркался и сплюнул. Зашел на посадку следующий тяжелый вертолет. Еще один из солдат закурил, а рядовой первого класса Хермон Гиллеспи из-под Атланты, что в штате Джорджия, присел на корточки и в изумлении устремил взгляд вверх, приоткрыв рот, словно лишился дара речи и преисполнился трепета при виде уникальнейшего шедевра изобразительного искусства.
— Никогда такого раньше не видел, — сказал он тихо-тихо, чтобы никто не услышал.
Солдаты, окружавшие его, как и он сам, были крутыми как яйца дембелями, им оставалось служить всего месяц. Такие со смехом обсуждали, как отстрелить башку человеку из ручного пулемета «браунинг», или с непроницаемыми, спокойными лицами рассказывали, что белый фосфор при попадании на человеческую кожу шипит совсем как яичница на раскаленной сковороде.
Но тут дело иное.
— Думаю, его специально туда подвесили, — произнес Гиллеспи чуть громче, достал из набитого нагрудного кармана пакетик сахара и с невозмутимым видом высыпал его себе во флягу.
— Я тоже такого никогда не видел, — подал голос Андерс. Он был ветераном и служил в нашем взводе медиком. Близилась к концу его вторая командировка во Вьетнам, а это означало, что навидался он тут такого, что его и вправду уже ничем не удивишь. Андерс достал маленькую жестяную баночку, отвинтил крышку, зачерпнул деревянной палочкой-шпателем белый антисептик, высыпал его на сгоревшую на солнце шею и принялся размазывать. Затем взял пластиковую бутылочку, которую таскал с собой под широченной резинкой, обтягивавшей каску, налил в ладонь репеллент и начал его втирать в посыпанную антисептиком шею. У Андерса было дичайшее раздражение на коже, напоминавшее корку пирога. Из трещинок сочилась сукровица. На его шее на шнуре висели три трахеостомические пробки. На шляпе мелом был накорябан пацифик — знак мира.
Андерс говорил как настоящий южанин, почти не шевеля губами, будто они у него парализованные, а растягивавшиеся, как жевательные резинки, слова во фразах липли друг к другу, словно перемазанные сиропом.
— Это-о-о-о… НАШ или это-о-о-о-о… ИХ? Вот в чем вопрос, джентльмены.
Он называл нас джентльменами, притом что в нашем отряде, состоявшем из рядовых первого класса, спецов и двух младших сержантов, самому старшему было двадцать два года.