Род Корневых будет жить! (СИ)

Я отвешивал удары направо и налево. Шёл сквозь толпу нукеров, как в утреннем упражнении проходил сквозь толпу деревенских, только не уворачивался, а встречал кулаками каждого, кто хотел ударить меня. Я захватывал обрушившееся на меня давление так же, как это делал, когда строил каналы, и вкладывал захваченное давление в каждый удар. Я прорывался к тому, кто это давление создавал, к тому, кто руководил нукерами, к тому, кто насиловал девочку и покусился на мою женщину, к тому, кто посмел испортить мой праздник.
— Убью! — рычал я, расшвыривая ненавистные рожи по сторонам.
До тех пор, пока рож перед глазами не осталось.
И тогда сила оставила меня, а чёрная пелена спала, и я пришёл в себя.
Понимая, что сейчас упаду, я на негнущихся ногах дошёл до кресла с дубом на спинке и сел в него.
Деревенские в молчании смотрели на меня. Они были потрясены, и никто не шевелился. А на красной дорожке валялись тела нукеров, приехавших с разукрашенным молодчиком. Сам же ублюдок лежал чуть дальше с проломленным черепом.
Опустив взгляд, я увидел сбитые казанки. Получалось, это я один уделал тех мразей? Но как? Я практически не помнил боя. Помнил только охватившую меня ярость, и затуманившую мой ум черноту. Как будто это был я и в тоже время не я.
И тут подала голос Матрёна.
— Чего стоите? — крикнула она деревенским. — Принесите вина Роду. Да уберите отсюда этот мусор! — и она указала пальцем на бездыханные тела. — И давайте продолжать праздник!
Я благодарно кивнул ей. Она улыбнулась в ответ.
Люди тут же оживились, забегали, засуетились.
Под руководством Егора Казимировича загрузили тела в кареты и, поставив лошадей на дорогу, хлестнули их хворостиной — пусть везут тела домой!
А мне подали большой кубок вина.
Я одним махом осушил его и ничего не почувствовал.
Укрытая принесённым кем-то одеялом девочка сидела на коленях у Матрёны и смотрела на меня со страхом и восхищением.
— Ты как? — спросил я у неё.
Она непроизвольно покосилась туда, где ещё совсем недавно лежали тела попытавшихся испортить праздник ублюдков.
— Не бойся, — сказал я. — Они тебя больше не обидят!
Девочка всхлипнула, и Матрёна, поплотнее укутав её одеялом, прижала к себе и начала напевать колыбельную.
Тем временем Егор Казимирович, посматривая на меня, распорядился продолжать прерванный праздник.
И тут я почувствовал, как из меня тонким ручейком потянулась ци.
Я сразу понял, что пришёл дед Радим.
Поэтому я поднял руку, останавливая начавших было дудеть в рожки и бить в бубны скоморохов.
— Дед Радим? — крикнул я. — Поди сюда!
Толпа расступилась и вперёд вышли дед Радим, а следом за ним — парни, которых я не нашёл, когда искал в толпе.
И тут же один из них выскочил вперёд с криком:
— Даринка! Живая!
Девочка дёрнулась было:
— Папа!
Но сникла и осталась сидеть на коленях у Матрёны.
— Вы где были? — задал я вопрос.
Вперёд вышел дед Радим, отчего ручеёк утекающей ци немного расширился.
— Простите, Владимир Дмитриевич, что не встретили. Даринку ходили искать. А она вот она.
Я тяжело вздохнул:
— Вы опоздали. И не только на праздник.
Отец девочки с недоумением посмотрел на меня, на дочь, снова на меня. Потом нахмурился и протянул к девочке руку:
— Даринка, пойдём домой!
Но девочка по-взрослому покачала головой.
Я не вмешивался, предоставив девочке самой решать, как ей быть — остаться с Матрёной или пойти к отцу. В принципе, если останется с Матрёной, то в доме работа для неё найдётся. Ну а пойдёт к отцу — так тому и быть.
Но Даринка прижималась к Матрёне и плакала. А её отец стоял и сжимал кулаки так, что они побелели.
Выждав немного, я сказал:
— Давайте решим этот вопрос после праздника. А пока пусть девочка побудет с Рожаницей, дайте ей время прийти в себя. — И добавил погромче: — Праздник продолжается! Что там у нас дальше?
Мужики с дедом Радимом отошли в сторону. А их место тут же заняли скоморохи. Вот только затянули они не весёлые песни, не потешки а что-то больше похожее на боевой пляс.
 
Посыпались частушки…
Разрешите поплясать, * 
Разрешите топнуть! 
Неужели в этом доме 
Половицы лопнут? 
Мы гуляем брат за брата 
И умрём за одного. 
Али нас бояться станут, 
Али мы убьём кого. 
А по лесу мы идём – 
Не стукаем не брякаем. 
А кто навстречу попадёт, 
Того и отхеракаем. 
Мы с товарищем не пьяницы, 
Не курим табаку, 
Мы свою деревню любим, 
Не поедем за реку… 
(* частушки взяты из интернета)
Скоморохи пели. К ним присоединились парни. Пошёл боевой пляс, когда не понятно — мужики уже дерутся или ещё танцуют.
Они вроде по сценарию должны были показывать удаль молодецкую, во всяком случае Егор Казимирович так говорил. А тут прям всё было по-взрослому, всё было всерьёз. Видимо то, что мужики не смогли защитить девочку из своей деревни, наложило свой отпечаток.
Но постепенно заканчивается всё. Начал сходить на нет и боевой пляс. И тогда девушки затянули песню. Сначала негромко, но потом постепенно захватывая всех.
Они пели о снеге и о том, что природа до весны умирает. И о том, что весна будет непременно! А значит, нужно жить!
Потихоньку напряжение отпустило. И тогда ко мне подошёл отец Даринки и поклонился в пояс:
— Я не смог уберечь дочь от беды. И не смог отомстить за неё. Спасибо, барин, что вы не бросили мою Даринку и позаботились о ней. — И глянув на девочку, добавил: — Я плохой отец… я недостоин…
Даринка тут же соскочила с рук Матрёны и с рёвом кинулась на шею отцу:
— Папочка, папа!
Мужчина прижал ребёнка, неловко смахивая слёзы, и повёл её в сторону, что-то негромко говоря ей.
Ну что ж, всё вроде бы разрешилось. Оставалось надеяться, что у девочки всё сложится хорошо.
Солнце уже почти ушло за горизонт, когда ко мне подошли вдовы. Среди них была и Бажена.
Мне почему-то сразу стало неловко.
Женщины поклонились мне и Матрёне.
И мы с Матрёной, не договариваясь, встали и поклонились им.
— Спасибо вам за то, что растите детей и простите нас, что не уберегли ваших мужей, — сказал я.
Женщины закивали. А Бажена вышла вперёд и сказала:
— Барин, Владимир Дмитриевич, не судите Юру, что он за Даринкой не углядел. Тяжело ему, вдовец он. Жена по весне померла…
И тут до меня дошло, что матери девочки я не видел. А оказывается, её у неё и нет. Бедный ребёнок — сначала матери лишилась, потом через такое прошла.
Бажена тем временем оглянулась и шагнула к толпе.
Там стояли Даринка с отцом.
Бажена взяла за руку мужчину и девочку и вывела их вперёд. А они и не сопротивлялись. Смущались только сильно.
— Благословите, барин! — сказала Бажена. — Мы решили жить одной семьёй. Вместе растить детей.
Сказать, что у меня стало легче на душе, ничего не сказать. Я понимал, что Бажена сможет позаботиться о Даринке. Естественно, я с чистым сердцем благословил и эту пару.
А потом объявил вдовью ночь.
Молодёжь тем временем за частоколом развела огромный костёр. Хворост и дрова были приготовлены заранее, естественно, сухие, смолистые. В результате дымок приятно пах, дрова потрескивали, в небо летели искры, а жар от костра грел не только тело, но и душу.
Принесли скамейки и брёвнышки. И те, кто хотел, пошли к костру — там продолжались песни, игры, хороводы, смех, шутки…
У меня звенело в голове, и я уже плохо соображал что к чему, потому что ручеёк моей ци по-прежнему тёк к деду Радиму.
И тем не менее, я тоже пошёл к костру. И совсем не удивился, что Глеба и Данилы у костра не было. Как и Егора Казимировича. А вот Мо Сянь был рядом со мной, и никто больше не прогонял его.