Записки фотомодели. Стразы вместо слез
Ядовитый дым продолжает наполнять то, что осталось от разгромленной резиденции королевы Виктории Дольче. Интересно, можно ли отравиться продуктами горения люкс-брендов? – думаю я. Это, пожалуй, могло бы стать одной из самых нелепых смертей, за которые присуждают Дарвиновскую премию… В моей голове выстраивается полный рейтинг самых нелепых смертей за последние три года… Но сейчас мне не до этого. Мне нужно торопиться.
Зеркальное великолепие холла требует от меня особой сноровки и осторожности. Любое из огромных зеркал, достающих до подсвеченного скрытыми светильниками потолка, может легко отрубить мне руку, ногу или даже голову, как невероятная сюрреалистическая гильотина. Но умирать не входит в мои планы. Как укротитель, работающий с крупными хищниками, выставив вперед свою сияющую металлическую пику, я делаю стремительные выпады и отбегаю, уворачиваясь от сотен острых осколков, выстреливающих после того, как очередной зеркальный айсберг низвергается на каменный пол. Зеркальные иглы впиваются мне в ноги, из них течет кровь, и я оставляю неровные широкие следы. Когда-то я видела репродукцию старинной картины, на которой полуголый молодой и очень эротичный святой был прикован к столбу. Его тело было пронзено множеством торчащих стрел, и из ран аппетитными сиропными подтеками стекала рубиновая кровь. Сейчас я напоминаю себе этого святого, имени которого не запомнила.
Покончив с зеркалами, я стою посреди квартиры, задыхаясь от усталости, напряжения и ядовитого дыма. Я не сразу понимаю, что за посторонний звук пробивается сквозь мое шумное дыхание, дым и тишину. Но тут до меня доходит, что это телефон. Не выпуская из рук свой молот-пику, я возвращаюсь в гостиную, где на чудом уцелевшем консольном (естественно, стеклянном) столике надрывается аппарат.
Сняв радиотрубку, я молча подношу ее к уху.
– Алло, Виктория? – слышу я знакомый голос и пытаюсь не верить самой себе.
– Нет, это не Виктория. – Я превращаюсь в слух. И понимаю, что я все-таки не напрасно проделала всю сегодняшнюю сложную работу: это голос моего отца.
– А кто это? – Легкое непонимание пополам с недовольством. О, какое знакомое настроение! Именно с таким настроением, папочка, ты шпынял меня и отвешивал подзатыльники, когда я прибегала к тебе вечером в кабинет, чтобы ты почитал мне.
Я начинаю хохотать, как буйнопомешанная.
– Это твой самый страшный кошмар, папочка! Твоя потерянная совесть, нашедшая тебя! Твой судный день!
Я чувствую, что настал его черед не верить собственным ушам.
– Карина?! – Остается только легкое непонимание. – А где Виктория?
– Она умерла, папочка! – Весело и дико кричу я в трубку, отвечая только на второй его вопрос. – Она лежит в постели с проломленной башкой и ждет, когда ты приедешь и привезешь ей немножечко денег, чтобы купить новую голову.
Мне совершенно неинтересно услышать, что он на это ответит. Поэтому я просто кладу трубку рядом с аппаратом, отхожу на некоторое расстояние, необходимое для удара, и, размахнувшись своим волшебным молотом, опускаю его на телефон. Удар получается более чем удачный и эффектный, потому что под тяжестью моей железной дубины разлетается не только телефон вместе с трубкой, но и стеклянная поверхность столика, установленная на кованом основании.
Ощущая, как легкие жжет от ядовитого дыма, я спешу покинуть место расправы. Но напоследок с наслаждением еще раз размахиваюсь своим орудием и обрушиваю его на переливающуюся круглую люстру. Тяжелый град из кристалловSwarovskiи того, что от них осталось, обрушивается на меня сверху, смывая боль, ярость и злобу.
Вечером я прихожу в дом Саши. Он встречает меня, сидя с книгой в кресле. Изредка он поднимает глаза от страниц и задает дежурные вопросы. Односложно и как будто нехотя отвечает на мои. Напряженно молчит.
Когда мы ложимся спать, он отодвигается на свою половину кровати и поворачивается ко мне спиной. Я долго лежу в темноте с открытыми глазами, чувствуя, как медленные горячие капли стекают по щекам на подушку, оставляя за собой жгучий след.
Наконец я не выдерживаю.
– Почему ты так поступаешь? – Мой голос в темноте звучит глухо и призрачно.
– Как? – отзывается он эхом.
– Так! Так, как ты сейчас ведешь себя со мной. Может быть, мне лучше вообще встать и уйти?
Вместо ответа он садится на кровати, опустив ноги на пол, и, нашарив где-то в темноте пачку с сигаретами, закуривает. Сделав несколько затяжек, не поворачиваясь ко мне, Саша выдыхает вместе с дымом:
– Скажи мне честно, ты отдалась ему? Там, на яхте, – добавляет он, уставившись в темноту.
Мне почему-то снова становится дико смешно, как будто я действительно окончательно спятила.
– А… Вот, оказывается, кем ты меня считаешь… Конечно, именно так и сделала: там отдалась, теперь к тебе приехала…
– Да ладно, не юродствуй… Просто мне трудно поверить, что мужик не добился того, чего хотел…
Теперь я смеюсь уже в голос. Нервно и зло.
– Жаль, что тебя там не оказалось. А ты позвони этому уроду, спроси у него! Может быть, он тебе расскажет. Только ведь ты не позвонишь… И знаешь почему? Даже если бы он меня оттрахал там, прямо на палубе, на виду у всех, тебе бы все равно никто ничего не сказал. Потому что тебя все боятся. И на самом деле тебя беспокоит не то, что меня кто-то оттрахал, а то, что тебя поимел какой-то козел и что об этом теперь кто-то знает…
И тут меня прорвало. Уткнувшись лицом в горячую мокрую подушку, я колочу кулаками по постели и кричу, кричу, кричу дико и бессвязно, не находя подходящих слов, чтобы высказать все, что кипит у меня внутри. Меня рвет словами и невысказанной обидой, болью, любовью, надеждой… Когда этот поток заканчивается, мне кажется, что от меня остается только тонкая, непрочная и пустая оболочка, которая лежит в постели среди скомканных простыней и одеял.
Глава семнадцатая
В мире рекламных слоганов и раскрученных брендов слова, не подкрепленные многомиллионными бюджетами, перестают что-либо значить. И без того стертые до дыр, как старые шлепанцы, все эти «люблю», «верю», «мечтаю», «помоги», «счастье» становятся пустыми и бесполезными, как надутый ради забавы презерватив… Поэтому я не вполне уверена, что знаю, что значит «любовь». Я избегаю этого слова, потому что боюсь неправильно употребить его. И еще я боюсь, что любовь это совсем не то, что я чувствую по отношению к Саше. Трудно любить, не зная, что это такое… Трудно любить, будучи мясом, которое оценивается по степени свежести, наличию или отсутствию жира и цвету поверхности.
«Они общаются», «у них отношения», «мой партнер», «удачный союз», «общие дети» – практичный язык диснейленда… Язык поколения киборгов.
Сидя перед телевизором, на экране которого разворачивается очередная семейная драма из жизни «золотых» обитателей диснейленда, я почему-то думаю о своей жизни. В кадре прекрасный образец достижений пластической хирургии и эстетической косметологии доказывает свое право на «общих детей», ссылаясь на то, что если они будут жить с ней, то им удобнее будет ездить в элитную школу… В следующем кадре уже другой партнер, сидя в дорогом кожаном кресле, говорит о том, что именно с ним дети чувствуют себя КОМФОРТНО.
Вот оно! То слово, которое я так долго искала и которое все объясняет! Вот в чем смысл всей этой картонной цивилизации под названием Диснейленд!
Что там кто-то занудно бубнит под нос? «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, любовь никогда не перестает…» Как все это сложно и уныло! Зачем все это, если есть прекрасное слово КОМФОРТ, которое все расставляет по местам и сразу позволяет понять, когда отношения теряют смысл…
Еще какое-то время я вполне могу быть комфортным партнером: гладкой, теплой, соблазнительной куклой, которая забавно хлопает глазами, смешно злится и трогательно плачет, когда ей больно… А потом? Вы хотите знать правду? Правда заключается в том, что каждый из нас мечтает О КОМФОРТЕ. Принцессы, официантки, секретарши, учителя, дорогие содержанки… Все мы хотим не думать о том, где взять денег, чтобы заплатить за квартиру, купить новую красивую вещь… Все мы хотим иметь возможность отдыхать, делать покупки, баловать детей. Как бы там ни было, каждый из нас обеспечивает себе ту или иную степень комфорта.