И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)

Уловить музыку мира, звук его Сердца, способен далеко не каждый, и уж точно не всякий может передать эту симфонию остальным, донести по струнам и напевам. Они пели то по очереди, то вместе, заканчивали друг за друга слова и продолжали прерванную мысль. Не сразу Артемис осознал, что песня подошла к концу, и он заканчивает последнюю арию умирающего человека, музыка потекла совсем медленно, затихая. Замолкли гитары, замолчал синтезатор, и вновь тихо, едва различимо, пела одна лишь скрипка, пока и её звуки не растворились в полной тишине. После этого Акио не мог оставаться спокойным. Напряжение, давившее на его плечи, рассыпалось алмазной пылью, оставив в покое, и прежняя лёгкость и веселье окутали его с ног до головы. Его «ученики» смотрели на него широко распахнутыми глазами, когда он вдруг принимался совсем уж чудить, расхаживая туда-сюда по сцене или же вовсе начиная прыгать вокруг них так, как будто был заводной игрушкой с бесконечными батарейками. Народу в зале это, похоже, нравилось, и подобное внимание приятно льстило Охотнику. Он совершенно не думал о том, как выглядит со стороны, что о нём подумают — мгновения свободы юноша умел ценить, равно как и наслаждаться ими в полной мере.
Когда кто-то сбивался или терял ритм, Артемис перекрывал, подхватывал, ободряюще улыбался, и крошеных дыр в пространном полотне их музыки видно не было. Он был повсюду и при этом вроде бы больше не играл первую мелодию, не исполнял арий, этого ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя живым и счастливым. Другие тоже начали потихоньку раскрепощаться, входить во вкус и заражаться безбашенным настроением Охотника. Возможно, поэтому они и не заметили, как запланированная программа подошла к концу, песни закончились, а они сами, взмокшие, но счастливые, перекочевали в зал. С улыбкой от уха до уха Акио выслушивал радостные возгласы своих подопечных. Руперт эмоционально тряс его за плечи, ругая за то, что прежде не играл с ними толком; Ноэль благодушно помалкивал, но смотрел на Артемиса с глубокой благодарностью; Верена не уставала говорить подходящим людям: «Да, это наш учитель и спонсор, Артемис Акио! Представляете себе?! Артемис!». Несколько раз с ним самим пытались завести разговор распалённые концертом незнакомцы, но он смущённо отнекивался, невольно шаря взглядом по залу. Безумная мысль, неоправданная надежда, что увидит среди чужих силуэтов тот самый.
Они вместе выпили, обсудили выступление, разобрали ошибки, ещё немного выпили и заказали кальян, который быстро раскурили на четверых, и снова выпили. Словом, когда они уезжали из клуба, затаскивая в восьмиместное такси инструменты и собственные не слишком трезвые тела, настроение у всех было очень даже. Акио уже не слушал трёп молодёжи, улыбаясь самому себе и мечтая добраться до номера в отеле, упасть на кровать и проспать не меньше двенадцати часов к ряду. По комнатам они разбредались неохотно, сонно, всё ещё ворочая пьяными языками. Оказавшись же в своём номере, Охотник первым делом ушёл в душ. Пусть они и были на машине, но успели промокнуть под ливнем, да и на самом концерте Акио изрядно взмок. Приятная, ватная усталость прокатывалась по телу, в голове не было ни одной мысли, и эта пустота как раз-таки устраивала юношу после столь тяжёлого дня. Выбравшись из ванной в халате, он уже планировал завалиться на кровать, но едва не шарахнулся прочь. Гилберт стоял посреди комнаты, пристально глядя на него и не произнося ни слова.
— Что? — после длительного, неуютного молчания огрызнулся Охотник, боком продвигаясь к постели и пытаясь припомнить, как далеко убрал собственный стилет. — Что ты здесь забыл?
— Тебя, — как само собой разумеющееся с некоторым удивлением отозвался мужчина, изогнув брови. — Где ты был? Я волновался.
— Что? — снова выдохнул Охотник, но в этот раз с совершенно другой интонацией, в которой так и читалась матерная недосказанность. Лицо его выражало такую гамму недоумения, злости и обиды разом, что юноша не знал, к какой мимике сейчас лучше обратиться. А потому оставил лицо без особых изменений, но на Найтгеста посмотрел очень странно. — Ты заболел?
 
— Нет, с чего ты взял? — чернокнижник весело рассмеялся и двинулся к нему расслабленной, почти развязной походкой. — Что за глупости, Арти? Разве я не могу соскучиться по тебе?
— Скорее уж по моей заднице, — буркнул с подозрением Охотник, попятившись от него, делая небольшой полукруг и не выпуская вампира из вида. — Зачем ты пришёл?
— Проведать, зачем ещё. Может, вернёмся домой?
— Гилберт, ты нормальный вообще? — вскричал Артемис, дёрнувшись от протянутой руки, как от огня. В глазах его читалась паника. — Думаешь, можешь вот так просто явиться после всего и позвать меня с собой? Хера с два!
— А что не так? — Господин чернокнижников посмотрел на него, как на сумасшедшего. — Подумаешь, пару костей сломал, с кем ни бывает. Давай, Арти, хватить дуться. Время не будет стоять на месте ради нас с тобой, пусть мне того и хотелось бы.
Акио слегка повернул голову вбок и выдвинул вперёд правое плечо, будто прикрываясь от мужчины, снова сделал пару шагов назад, уперевшись поясницей в подоконник. Он не мог поверить собственным ушам и глазами, а меж тем чернокнижник неумолимо приближался. Взгляд его прошёлся по телу вампира, по его рукам, лицу, и в золотистых глазах на секунду промелькнул опасный и вместе с тем задорный огонёк. Втянув себя на подоконник, он закинул ногу на ногу, покачивая верхней и лукаво щурясь.
— Ну, давай, — ухмыльнулся он, опираясь позади себя на ладони. Стоило Гилберту придвинуться ближе, как Акио упёрся стопой ему в пах, слегка надавив — не болезненно, но с чувством.
Мужчина с непониманием посмотрел на него, и лицо его приняло выражение почти что детской обиды и недоумения. Акио неприкрыто скалился, расслабившись и успокоившись, и вместе с тем на замену страху пришла злость. Выдержав паузу, Охотник стал плавно поднимать ногу, нырнул пальцами под фибулу, скрепляющую воротник плаща, выжидающе глядя на чернокнижника. Он помедлил, но руку протянул и расстегнул плащ, сняв его и аккуратно сложив. Постояв с ним долю секунды в руках, он уложил его на колени Охотнику, и тот без особого уважения скинул одну из самых дорогих вещей фракции на пол, неотрывно глядя на Найтгеста. Тот проводил тяжёлую ткань плаща взглядом, снова посмотрел на юношу с немым вопросом в глазах.
— Давай, — поторопил его юноша с наигранным капризным нетерпением. — Ты же знаешь, как я это люблю. Или элементалисты из тебя выбили всю покладистость?
Насладившись растущим неразумением, Охотник чуть выше поднял ногу и остановил её на уровне губ чернокнижника. Кожа его пахла лавандовым гелем для душа, всё ещё была местами влажной, и Артемис про себя даже слегка обиделся. Неужели не хочется прикоснуться? Губы вампира скривились, он неуютно повёл плечами, и Охотник требовательно ткнулся в них ступнёй, произнеся уже с нажимом:
— Продолжай. Я не люблю повторять по три раза.
Брюнет как-то слишком неохотно поцеловал подставленную под ласку ступню, затем снова. Выждав пару мгновений, Акио нахмурился и с угрожающей интонацией поинтересовался:
— И это всё? А где же массаж? Помнится, тебя было не оторвать от моих ног.
Юноша наслаждался этим спектаклем и отыгрывался, как мог, с ехидством наблюдая за тем, как чернокнижник неловко берёт его ногу и начинает осторожно разминать. Он одёргивал его, порыкивал, поправлял, упиваясь несчастным выражением лица и глаз, взгляд которых так и бегал, пытаясь отыскать спасение. Но этого было мало, чтобы показать всю его злость, чтобы донести до Господина чернокнижников его ответ. Отобрав правую ногу, он грубо всунул в руки мужчине вторую, первую же уложив ему на плечо.
— Сейчас закончишь, — не терпящим возражений тоном проговорил он через несколько минут, — и мы займёмся нашим любимым досугом.
Чернокнижник вздрогнул и посмотрел на него с молчаливым ожиданием и обречённой покорностью. Акио ухмыльнулся и, потянувшись, спрыгнул на пол, затем открыл окно настежь. Холодный свежий воздух хлынул в номер, завывая на высоте многих этажей. Далеко внизу торопливо носились и шумели машины, их звуки едва долетали сюда. Охотник помедлил, затем поднял с пола плащ Господина чернокнижников и накинул ему на плечи, с сосредоточенным лицом застегнул белую брошь.