И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)

— Ты слишком грустный для такого прекрасного дня, мой друг, — нараспев протянул Люук, слегка вздёрнув бровь, отчего вид приобрёл до того ехидный, что хотелось немедленно ударить ему лбом в нос. — Тебе надо расслабиться.
— С тобой? Не смеши меня, — с презрением фыркнул летописец, хотя ситуация его и забавляла, и, что уж там греха таить, приятно волновала. Странно, но от оборотня вовсе не пахло мокрым котом или вообще шерстью, но эта мысль растворилась столь же быстро, как и появилась. Ему стало не до того.
Медленно вместо Люука перед ним стал появляться его собственный брат: волосы иллюзиониста темнели, лицо стало человеческим и столь родным, изменилось и тело, отчего у юноши перехватило дыхание, в горле встал ком, а сердце заколотилось непозволительно бешено.
— А с любимым братом? — потянувшись, возле его уха прошептал оборотень, затем мазнув по мочке и шее губами, нарочито шумно втянув носом воздух и прикусив кожу.
Лицо Миррора приняло ледяное выражение, взгляд стал холодным и колючим, а пальцы заломленной руки угрожающе сжались в кулак, никак собираясь встретиться с лицом Люука.
— Со своим братом я могу расслабиться и… со своим братом, — тщательно контролируя голос, произнёс хронист, поглядев на иллюзиониста сверху-вниз. С его стороны это был совершенно подлый и низкий ход, но вероломный шпион даже не думал раскаиваться по этому поводу, усмехаясь коварно и соблазнительно. Так, как никогда не делал Роккэн.
— Что ж, тогда ты, наверное, прямо сейчас пойдёшь туда и непременно развлечёшься? Вернёшь себе внимание?
— Оно у меня и так с собой, — огрызнулся Рурука, уязвлённый до глубины души излишней прямотой иллюзиониста, задевшей больную мозоль.
— Твоё «с собой» ушло у тебя из-под носа, — почти ласково мурлыкнул зверь, прижавшись к нему и свободной ладонью погладив по бедру, беспощадно возбуждая и всё больше склоняя на свою сторону. — Брось, Рурука, я чувствую, тебе надо выдохнуть и ненадолго забыться. От твоего напряжения у меня уже голова по швам трещит.
Тут он был беспардонно прав, и Миррор не нашёлся, что ответить, медленно моргнул и тихо вздохнул, протянул руку, неловко коснувшись щеки оборотня. Взгляд его рассеянно скользил по такому, казалось бы, знакомому лицу, что принадлежало абсолютно чужому человеку. Гладкая без каких-либо изъянов кожа, пушистые длинные ресницы, чуть светящиеся от магии полиморфа глаза — всё это смущало Руруку, сковывало, и он невольно хмурился.
— А кого хочешь видеть ты? — тихо поинтересовался он, склонившись к лицу мага и пристально посмотрев на него.
Оборотень дёрнулся, но попал в собственную ловушку: чуть вывернув руку, Миррор ухватил его, не давая так просто сбежать после того, как первые шаги были сделаны. Упускать своё юноша не любил.
— И что же, ты позволишь изменить себя? — с некоторым недоверием поинтересовался оборотень, едва заметно щурясь.
— Честный обмен, — невозмутимо отозвался юноша.
Несколько раз иллюзионист моргнул, взгляд его стал мягче, и, пусть никаких изменений Рурука не почувствовал, но понял, что тот уже видит кого-то совершенно иного, а потому с чистой совестью склонился к губам оборотня и крепко, даже требовательно поцеловал, пихнув к стене. Колено его вклинилось меж бёдер иллюзиониста, раздвинув и надавив на пах, заставив судорожно вдохнуть. Отпустив, наконец, запястье Миррора, оборотень ловко обхватил его руками за плечи, а ногами — за талию, позволив прижаться до неприличия тесно. Едва не ухнув на скользкий пол вместе с не самой лёгкой ношей, Рурука упёрся ладонью в стену, удерживая равновесие. Целовался полиморф развязно, жадно, то и дело совершенно отбирая инициативу и едва не насилуя рот хрониста языком, и тот был вполне доволен происходящим, отгоняя от себя назойливые и болезненные мысли.
— Забудь, — выдохнул оборотень ему на ухо, царапнув плечи с определённой силой и намёком. — Ты здесь и сейчас, а не там.
Летописец не ответил ему и, пошарив ладонью по полочке над головой, где держались средства гигиены, безошибочно взял с неё массажное масло, которое мог бы вслепую узнать среди тысячи бутыльков. Иллюзионист фыркнул на это, но смиренно стерпел подготовку, не забывая подбрасывать хвороста в костёр: целовал шею Миррора, слегка царапался, изредка тянул за волосы на затылке, когда тот был слишком груб или наоборот чрезмерно нежен. Пусть смысла ластиться со случайным любовником ни тот, ни другой не видели, но понимали, что лучше так, чем потом корить себя за некоторые вещи. Достаточно растянув оборотня, Рурука небрежно отбросил скляночку на пол, смазал остатками густого масла собственную плоть. Люук дышал часто и неглубоко, пусть выражение его лица и оставалось безразлично вызывающим. Но стоило хронисту проникнуть и начать неторопливо на пробу двигаться, как расплылся в улыбке, запрокинув назад голову, задрожав всем телом. Неуместное возбуждение охватывало хрониста при виде этой картины. Пусть он понимал, что перед ним вовсе не Роккэн, далеко не он, сознание его оказалось обмануто иллюзией, ликовало от подобного, заставляя сердце бешено колотиться в груди. На секунду от этого на глазах выступили слёзы, но Рурука удержался, впился жёстким поцелуем в выступающую ключицу, прикусил почти до боли, и оборотень застонал, дёрнулся. Младший Миррор не слишком любил, когда брат кусался, часто отвешивал за это подзатыльники, но в этот раз хронист мог дать себе волю, ни о чём не беспокоясь. Холодная вода совершенно не смущала любовников, скорее уж добавляла определённую пикантность своим контрастом, не давая окончательно забыться и потеряться. Люук не смущался собственного голоса, позволял себе стоны и редкие бессвязные междометия, которые приятно ласкали слух и порядком раненое самолюбие юноши. Но когда тот вдруг чуть толкнул его, а затем без всякого объявления войны слез с плоти, Рурука едва не захлебнулся от возмущения. Ухмыльнувшись, иллюзионист стал отходить от него спиной вперёд, поманив за собой пальцем, а затем нырнув в предбанник. Что это была за картина! Роккэн часто дразнил его, но никогда не сбегал посреди процесса, и Миррор не знал, разозлился он на оборотня или изнасилует его от переизбытка чувств. Зайдя следом за иллюзионистом в прохладную комнату, он с некоторым удивлением поглядел на устроившегося в кресле Люука и тут же решительно двинулся к нему, едва не скрежеща зубами.
 
— Это подло, — прошипел он, нависая над иллюзионистом, но тот лишь фыркнул и с самым невинным выражением лица забросил ноги ему на плечи, выгнулся, подставляясь под ласки, как игривый кот. Поглядев на это, Рурука медленно и очень выразительно приподнял бровь. — Что?
— Не продолжишь, я сам тебя трахну так, что неделю на зад не сядешь, — с ангельским видом сказанные слова совершенно не вязались, и на долю секунды Миррор вырвался из плена иллюзии, но тут же окунулся в него обратно, не желая вспоминать о том, почему находится здесь, а не в сауне, что он вообще делает.
Но не стал идти на поводу у оборотня и играть по его правилам: со сноровкой, нажитой частыми практиками, вынырнул из-под стройных ног и без лишних слов повернул к себе юношу спиной. Тот недовольно фыркнул, глянув на него через плечо с возмущённой и даже капризной гримаской. Ру ухмыльнулся и снова изломил бровь, затем толкнув иллюзиониста к спинке кресла, после вжавшись в ягодицы пахом, заставив вздрогнуть от совсем не нежного проникновения. Обхватив его локтем за шею, стиснув левое плечо оборотня, Миррор склонился к его уху и чуть куснул, задав сразу быстрый, сильный темп, с трудом сдерживая собственное дыхание и готовые вырваться стоны. Люук же закинул голову ему на плечо, сипло дыша от лёгкого придушивания, покорно прогнувшись в спине, хоть ноги и задрожали от излишней пылкости хрониста. Краем глаза Рурука видел, что происходит, в зеркале: видел темноволосого мужчину вместо себя с хищными синими глазами, и как-то на автомате поставил для себя галочку, пусть его и перекосило от того, что какой-то незнакомец смеет трахать его брата. Тихо рыкнув, летописец зажмурился и чуть прикусил загривок оборотня, потрепал, и тот заскулил, то ли от боли, то ли от удовольствия, дёрнувшись в объятиях Руруки. «Никуда ты не денешься», — про себя ухмыльнулся тот, лишь сильнее стиснув оборотня в руках.