Всё, что у меня есть

Ян Улав и Элиза переночевали у Кристин и Ивара, им нужно было назавтра очень рано попасть в аэропорт Гардемуэн, они улетали на Гран-Канарию.
— Моника бросила курить, — объявила Элиза, и Ян Улав одобряюще кивнул в мою сторону. Ян Улав стал похож на моченое яблоко, смирился с тем, что шевелюра его уже никогда не обретет прежнюю густоту, и ультракороткая стрижка шла ему гораздо больше. Теперь уже Ян Улав и Элиза сидят в самолете.
— Вот этого я понять не могу, — сказала Кристин. — Ты ведь не так долго была одна?
— Нет, но именно теперь я понимаю, как мне хорошо одной. Насколько все было бы проще, если бы я поняла это раньше!
Кристин приготовила севиче из лосося и трески.
— Суши я уже пробовала, — заявила Элиза.
— В этом блюде рыба на самом деле не сырая, — объяснила Кристин. — Она маринуется особым образом в соке лайма и лимона.
— Вообще-то мы с Яном Улавом могли развестись много лет назад, — призналась Элиза. — Целую вечность тому назад.
Она привстала, склонилась над столом и приспустила жалюзи, как будто стараясь укрыться от посторонних взглядов.
— Но теперь уже слишком поздно, — добавила она.
— Почему? — спросила Кристин.
— Почему поздно? — повторила я.
— И почему ты хотела развестись? — допытывалась Кристин.
— Раз уж я смогла выносить эту семейную жизнь так долго, потерплю до конца. Не хочу стареть в одиночестве, — объяснила Элиза. — У меня есть подруги, которые развелись после того, как дети выросли и уехали, и все они такие… одинокие. Многие из них, я считаю, точно. Мне кажется, они сожалеют.
Мы выпили еще вина, и Элиза еще больше разоткровенничалась:
— Ведь между нами с Яном Улавом уже давно нет интимной близости, — и она внимательно посмотрела на нас с Кристин. — У нас вообще не было секса в последние пять-шесть лет. А как у вас? — спросила она, обращаясь к Кристин, и я заметила, что она уже сильно опьянела; казалось, Элиза и сама это понимала, потому что не стала дожидаться ответа. — Если я разведусь, — продолжила она, — как вы думаете, у меня еще есть шанс встретить кого-то другого?
Она пригладила блузку на талии, чуть подалась вперед и снова поправила блузку. Потом сморщила нос и посмотрела на меня, и мне ничего не оставалось, как кивнуть, подтвердить, что да, именно так я и считаю, да, она могла бы попробовать, использовать этот шанс. Кристин тоже кивнула.
В Элизе нет ничего такого, что могло бы заставить думать, будто она моложе своих почти шестидесяти двух. Но есть какие-то черты, которые подсказывают, что она пытается выглядеть моложе: подкрашенные волосы, блузка в молодежном стиле, за которой угадывается потерявшая упругость грудь. Бесформенные колени, обтянутые брюками. Она выглядит как пожилая женщина, медсестра, которая вот-вот выйдет на пенсию. Женщина с тремя взрослыми детьми, которая обожает печь пирожки, менять занавески и иной раз пить вино бокал за бокалом, наливая из картонной коробки. Она не выглядит старушкой, просто в ней не осталось женской привлекательности.
А рядом сидела стройная и моложавая Кристин — в новой квартире, которую они с Иваром купили после переезда Ньола и Гарда, с огромной спальней, широкой кроватью, вентилятором над ней, велотренажером и паркетом. На кухне барная стойка и современная газовая плита. Картину довершал Ивар с трехдневной щетиной, посеребренными волосами и широкими плечами. Кристин не выглядела много моложе Элизы, но в ней чувствовалось больше жизни; возможно, больше немного другой жизни, в которой было место радости совсем иного свойства и которая совершенно не походила на ту, к которой стремилась я.
Волосы Кристин, более благородного оттенка, чем у Элизы, смотрятся привлекательнее. Одежда выглядит дороже, и сама Кристин стройнее, у нее золотые часики на запястье и маникюр.
Элиза покрутила в пальцах бокал, сделала последний маленький глоток и отставила бокал в сторону. Казалось, будто она о чем-то пожалела или просто опомнилась.
— Мы проводим не так много времени на Гран-Канарии, как думали раньше, — сказала она. — Там быстро устаешь от такой жизни, и после того, как Ян Улав вышел на пенсию, мы гораздо больше времени видимся друг с другом. Раньше мне, как правило, удавалось побыть одной час или два после работы, и после того, как Сондре уехал от нас, эти часы стали доставлять мне удовольствие.
 
Я вспоминаю, какой была Элиза в день своей свадьбы. И что теперь: подвыпившая шестидесятидвухлетняя женщина, которой взбрело в голову разводиться. Но между этими двумя образами нет несоответствия, нельзя сказать, что ей не повезло, эти картинки связаны естественным движением от одной к другой, обычный жизненный цикл. Смирившаяся и потерявшая надежду, она идет навстречу своей старости, ее нетерпение и несбывшиеся ожидания чего-то иного порой похожи на всплески отчаяния. После смерти мамы она обрела свободу, последнюю возможность получить от жизни нечто большее. Она хочет еще вина, просит налить прежде, чем Кристин берет в руки бутылку.
— Когда прошлой зимой из-за проблем со спиной я оказалась на больничном, то старалась поскорее вернуться на работу, чтобы как можно меньше видеться с Яном Улавом, — сказала Элиза. — А что будет, когда я выйду на пенсию?
— Тебе не кажется, что к этому просто надо привыкнуть? — спросила Кристин. — Что не каждый испытывает радость от выхода на пенсию? Я помню, что ты предвкушала, как вы будете жить с Яном Улавом на пенсии.
— Разве было такое? — удивилась Элиза.
Гейр дружески подталкивает Майкен за плечи и просит ее помочь донести вещи. Она высокая, выше меня, думаю, примерно метр семьдесят пять. У нее ни грамма лишнего жира, ноги длинные. Я не задумывалась об этом, пока Кристин как-то не сказала: «Майкен стала настоящей красавицей».
Я несу вниз по лестнице ее стул. Теперь у меня будет свой собственный рабочий кабинет. Я куплю столешницу из цельного куска древесины и положу ее на деревянные козлы из ИКЕА. У меня появилось желание опять начать писать что-то кроме рекламных текстов.
До машины нам приходится идти два квартала. Прицеп небольшой и уже почти полностью загружен, особенно много места занимает кровать. Там уже лежит кресло, низкий столик, лампа, разобранный шкаф, множество ящиков и мешков с вещами.
Майкен уже открывает переднюю дверцу, но Гейр просит ее сесть назад. Мы с Гейром садимся каждый со своей стороны. Он заводит машину и аккуратно выруливает с парковки.
— У этой девочки одежды хватит, чтобы одеть целый школьный класс, — ворчит он.
Майкен возражает, что огромная часть вещей просто уродская, и что уже неизвестно, сколько времени ей не покупали новые вещи, и что половину из ее гардероба можно смело выбросить.
— А тебе не пришло в голову просмотреть всю одежду до того, как ты собралась переезжать? — интересуется Гейр.
— Прекрасная идея! — отзывается Майкен. — И почему она мне не пришла в голову?
А я чувствую упоение при мысли о вечере субботы, который я проведу в одиночестве на диване с бокалом хорошего вина и последним романом Иэна Макьюэна. Дело не в том, что я ощущаю себя старой или усталой, или утратила способность радоваться тому, что мне раньше доставляло удовольствие.
Я по-прежнему люблю ходить в кафе и рестораны выпить пива или вина, а мысль о том, чтобы встретить новую любовь, не кажется мне такой уж неприятной, но пока меня больше устраивает все как есть.
Меня не приводит в восторг мысль о том, чтобы вступить в новые отношения; я не могу представить себе отношения, частью которых я хотела бы стать, — хоть какие-нибудь. Я никогда не оставалась одна, и даже хуже: я никогда не хотела остаться одной. Но теперь мне это жизненно необходимо, и я не должна об этом забывать.
Загорелая, покрытая волосами рука Гейра лежит на рычаге коробки передач, он переключает скорость.
Сейчас у нас с Майкен хорошие отношения, лучше, пожалуй, и не надо.
Осенью, два года назад, мы ездили на дачу — только она и я, как раз накануне ее семнадцатилетия, настроение было легким и приподнятым. Майкен рассказывала мне о музыке, которая ей нравится, и о том, чему она намерена учиться дальше после окончания старшей школы: юриспруденции, как дедушка и тетя Кристин. Я чувствовала невероятную, до сих пор незнакомую уверенность в жизни и в тех решениях, которые я приняла, и в том, что я от них получила. Я рассказывала Майкен, что сама однажды выбрала юрфак, но провалила экзамены уже на первом курсе, бросила это занятие и стала изучать историю литературы. Не то чтобы мы без умолку болтали, были периоды, когда мы просто молчали. Майкен взяла iPod и слушала музыку. В небольшой деревушке мы заправили газовый баллон и съели по мороженому. Страх, что я позвала Майкен с собой, а она не смогла отказаться, уменьшился. Хотя я и не воспринимала Майкен как человека, который слишком уж обращал внимание на других и старался удовлетворить их желания, у нас возникло вежливое согласие, и дистанция между нами уже не казалась мне непреодолимой, появилось что-то новое, потому что Майкен становилась взрослой. Оттого я и опасалась, что она сказала «да», просто чтобы не обидеть меня.