Пути и перепутья (СИ)
— Было дело. Под пиво хорошо шло.
Митос наконец-то сумел прикурить:
— Ну, тогда счет три-три, Леголас.
Ни один из них не заметил, когда солнце успело скрыться за горизонтом. Впрочем, обоим сейчас было на это плевать.
— Два с половиной — три с половиной. В мою пользу, Гимли хренов.
* * *Они развели костер в лесу, неподалеку от того самого места, где им пришлось остановиться. Когда мир людей умер, природа, судя по всему, этого даже не заметила. Лес остался лесом. Огонь — огнем. Даже звезды, и те не попадали на грешную землю, раньше времени познавшую ад.
Всадники? Мир сумел уничтожить себя и без них. Ему это было нетрудно.
— Мой брат когда-то любил говорить, что хаос — это естественное стремление человечества, — Митос потягивал третью банку пива, глядя куда-то вглубь леса. Буря внутри утихла, как утихала всегда. Дарий считал, что и в ее появлении не было ничего противоестественного. Что она была частью их природы. Митос верил. Но легче от этого не становилось.
— Твой брательник был тем еще философом. Мой просто считал, что во всем этом дурдоме сильный наконец-то получает возможность взять свое в полном объеме. Твой до или после?
— До. Твой?
— После.
Тишина снова стала естественной частью мира. Она не пугала. Когда-то именно такая тишина могла помочь создать нечто прекрасное, была неотъемлемой частью его рождения. Прекрасное кануло в Лету. Беззвучие осталось, но теперь оно просто давало возможность глубоко дышать и помнить, что ты жив. Но хватало и этого.
Митос смотрел на крылья, раскрытые на жилете готовившего реднека. Ангел и Смерть. Только в этой новой реальности они могли просто сидеть у костра, думая каждый о своем, пока где-то далеко Мор усмехался, глядя как мир следует к концу безо всякого его участие. Митос видел, как Дэрил убивал, но аналогии с Ангелом Смерти не было. На сегодня смерти хватит. Хватит его самого. И даже он сложит оружие и будет молча смотреть на огонь, надеясь, что когда-нибудь из него фениксом появится новый мир. Для него. Для этого реднека и его друзей. Для Мака, Аманды и Джо.
Или найдется очередной новый наивный Прометей. А уж орлов хватит на всех.
— Я приехал в Штаты на каких-то пару дней. Черт, я не раз видел, как все летит к чертовой матери. Но не за каких-то пару дней! — Митос рассмеялся. — Теперь и такое видел.
— Не за пару дней. Мир всегда туда летел. А мы сидели с пивом и смотрели на это.
— Селфи на фоне апокалипсиса?
— Чего? — Дэрил обернулся.
— Ничего. Вас много?
Реднек, блеснув глазами, оскалился. На секунду он опять напомнил Митосу, что и среди людей бывают хищники.
— А тебе какое дело?
Митос развел руками:
— Я — врач, в конце концов. Могу пригодиться.
— Это уже не мне решать. Посмотрим, что скажет Рик.
— Рик? — Митос деланно приподнял бровь. — Он ваш… Вожак?
— Наш шериф.
Вряд ли реднек понял, почему его попутчик согнулся в приступе истерического гогота.
* * *Он никогда не умел останавливаться, если дело касалось его собственной шкуры. «Гнилой» — как говорили одни. «Родной и единственный» — как парировал он сам.
Именно этому он учился у каждого, кого встречал на этой щербатой от трещин пыльной дороге. У любившего павлиньи перья египтянина, давшего понять, что сарказм и ирония не только делают жизнь ярче, но и могут стать отличным доспехом. У его личного «черного человека», лучше всех научившего взвешивать каждый шаг и слово. У брата, не дававшего забыть, что такое улыбка.
Именно все эти гребаные, сраные, трижды проклятые учителя и «гнилая» шкура привели его на эту дорогу и заставили ползти по ней, скребя пальцами сначала землю, потом песок и отплевывая скапливавшуюся во рту кровь из почти оторванной губы.
Он же не умел останавливаться, да? Из-за (ради? благодаря?) улыбчивого, бледного мальчишки, навсегда вбившего в его голову то, что нужно хранить свой огонь. Священника, с такими родными морщинками в уголках глаз, объяснившего, что огонь необходимо еще и дарить.
Само собой, из-за женщины с линией жизни мотылька, показавшей, что зажечь его проще, чем потушить.
Теперь, спасибо разве что не почерневшей руке, каждое движение которой мутило сознание и выворачивало душу, слово «огонь» превратилось в самое грязное ругательство.
Он продолжал ползти. Ученики. Учителя. Женщины. Дети. Все было позади. А могло вырасти впереди, пышным цветом алого мака на залитых кровью полях.
Впереди. Шериф. Не Рик (кто такой Рик?) — другой. Его шериф и судья в одном лице. Свой шериф и свой судья. Он был где-то на этой дороге. И не он один.
Но пока перед ним была лишь пыль и темнота. Боль и жар. И крылья.
Крылья, припорошенные пеплом и пылью, залитые грязью и кровью.
Так не стоило ли ему посчитать их знаком и наконец-то притормозить? Вот только сначала следовало доползти до них.
* * *— Подъем, болтун. Наша остановка.
Митос протер глаза. Первый ночной кошмар среди кошмара реального закончился. Тело ломило, спасибо сну в позе «хрен-тебе-а-не-вытянуть ноги» на заднем сидении. Он посмотрел на свои руки, на которых почему-то отчётливо ощущалась влага. И песок. Влага была реальной.
Все бывает в первый и последний раз. И частенько мы сами решаем, первый этот раз или последний. Истина наивна. Истина банальна.
Митос соскочил с подножки машины и огляделся вокруг.
— Не туда смотришь, — Дэрил взял его за плечо и аккуратно развернул.
Лицо Митоса на мгновение застыло.
* * *Он смотрел на ворота города, жмурясь от яркого солнца. Крепкие стены, фигуры часовых на башнях. Люди любили, да, наверное, и до сих пор любят повторять, что история идет по спирали. Доповторялись, что тут еще сказать. Привет, стражники. Здравствуйте, города, окруженные стенами. Давно не виделись.
— Как называется эта ваша крепость? Вылетело из головы.
Дэрил, вытаскивавший из машины вещи, бросил на него раздраженный взгляд:
— Я тебе и не говорил. Александрия.
Митос вскинулся. Похоже, и он сам дошутился насчет повторений. Он вновь один, он вновь бежит. И он вновь у стен Александрии.
— Да уж. Это была очень долгая дорога. И у вас тут есть добрый шериф и женщина с катаной?
— Да. И не очень-то любят болтунов. А как же твой Париж?
Впервые после его просьбы Дэрил упомянул былую цель Митоса. И это было оправданно. Старик бросил еще один взгляд наверх. Когда-то он считал этот жест символом отчаяния. Знаком того, что больше выхода искать негде и неоткуда ждать помощи.
Мог ли он перепутать отчаяние и надежду?
— Париж умеет ждать. Теперь-то уж точно. А ты, значит, не имеешь ничего против, если я у вас задержусь? Ненадолго.
— Твое дело. Но если ты хоть что-то выкинешь…
Митос поднял руки, показывая, что сдается:
— Шею мне свернешь, я понял. С первого раза. К слову. У вас есть библиотека?
На лице Дэрила мелькнула улыбка:
— Александрийская? Блядь, почему мне кажется, что теперь будет?
Митос только пожал плечами. Для себя он всего лишь еще раз убедился, что этот парень далеко не так прост и недалек, как кажется.
Париж умел ждать. Митос — тоже. И еще он умел останавливаться, когда становилось ясно, что дальнейший путь не имеет смысла. Они были живы — это не обсуждалось. Но нужно было быть совсем уж наивным идиотом, чтобы всерьез верить, будто Мак и остальные все еще в Париже. Ему просто нужна была цель, и он сделал ею город вместо людей. Что же, он получил город. А люди… Все может случиться. Когда-нибудь. Где-нибудь. И имя этого места давало надежду, что, может быть, даже здесь. Значит, он просто будет ждать.
Впервые за долгое время он радовался людям с оружием и толстым стенам.
Впервые его не пугал Зов, идущий из-за стен. Плевать, кем был его хозяин. В этом мире такое чувство было чем-то новым.