Легенды о проклятых 4. Ослепленные тьмой

Одейе завязали рот веревкой, которая впилась в нежные щеки. Данат раздул ноздри и поджал губы, наслаждаясь этой картиной, а когда с нее содрали одежду, он закрыл глаза, стараясь успокоиться. Не смотреть на тело ее проклятое. Не смотреть, не дышать им.
Вокруг распятой женщины ходили астрели с кадилами, чадили святым ароматом, освещали связанное тело ниады, окропляли водой с ледяной реки, посыпали пеплом с Паучьей горы, лили ей в открытый рот зелье из флакона. Черная вязкая жидкость стекала по подбородку шеаны и тут же впитывалась ей в кожу. Палач точил нож, и этот скрип отдавался возбуждением в чреслах Даната. Представил себе, как наклонится к паху ниады и будет срезать клеймо, глядя на розовые складки вожделенной плоти, и от одной мысли об этом трясти начало.
– Давай, моли о пощаде… я еще могу передумать. Ну же… еще не поздно.
– Гореть тебе в пекле саананском, – процедила сквозь зубы.
И перед глазами та сцена…
Астрель наблюдал за ней из-за дырки в стене. Маленькое отверстие, которое для него прорезал один из подмастерьев, чтобы наблюдать за ниадой в любое время суток. И он приходил сюда почти каждую ночь. Перед тем, как она отходила ко сну. Смотрел, как стягивает с себя одеяния, как моется в ванной, слышал, как рыдает в подушку или шлет проклятия Иллину. 
Смотрел и дергал себя за член, пока не кончал в потную ладонь, закусив кулак и сотрясаясь всем жирным телом от оргазма. А потом стегал себя кнутом по спине и истово замаливал всю ту грязь, что совершал снова и снова. 
Но в эту ночь…в эту ночь астрель испытал суеверный ужас. Впервые за всю свою жизнь он покрылся холодным потом, видя, как ниада извивается на постели, раздвинув ноги и обнимая руками кого-то невидимого, но огромного… кого-то, кто вдирался в ее тело и заставлял кричать от наслаждения. 
Именно тогда Данат понял – она ведьма. Ниада продала свою душу Саанану, и от нее нужно избавиться. Иначе сам Данат будет проклят Иллином за то, что приютил в Храме саананское отродье. Вместе с приплодом. Как только Маагар выполнит свою часть сделки, Данат сожжет ниаду на площади. Так будет правильно. Он должен вернуть себе святость, иначе гореть ему самому на вечном костре. 
Он специально заставил убрать веревку изо рта, чтобы слышали все, как кричит ниада, лишаясь клейма. Чтобы начала просить и молить его о пощаде.
Верховный Астрель срезал клеймо с особым садизмом, не жалея, уродуя нежное бедро, сдирая кожу. А она… шеана не кричала. Проклятая сука кусала губы до крови и не издала ни звука.
Толпа орала, рукоплескала, топала ногами, вопила и хохотала.
– Ну вот и все… шеана, кончилась твоя власть… моей теперь будешь.
Не шевелится, лежит с закрытыми глазами, бледная, как полотно, руки расслаблены, ноги тоже. Кажется, не дышит. Наклонился, чтобы проверить, и от дикой боли хотел заорать, но не смог.
Пальцы ниады впились ему в грудь. Одной рукой она держала его за затылок, а второй прожигала ему сердце.
– Никто… слышишь, никто не может лишить меня метки… не Иллина я. Не он мой господин. Я принадлежу Рейну Дас Даалу. И никто, кроме него, не может лишить меня сил. А ты…ты встретил свою смерть.
С неба обрушился снегопад, а из прожжённой грудной клетки Даната хлестала кровь, заливая алтарь. Ниада не отпускала его, держала мертвой хваткой, пока пальцы не сдавили сердце и не сожгли и его тоже.
Астрель пылал, лежа на ней, и никто не смел подойти, чтобы спасти его. Доносился вой ветра и смех обезумевшей ниады.
Тучи закрывали небо, лучи солнца стремительно таяли во мраке.
– Шеана… навлекла тьму. Сожгите ее. Сожгитеееее! Она…она убила Верховного Астреля! О, Иллин, спасиии нас!
– Бежииим! Тьма идет!
Когда люди Маагара стянули полуобугленное тело Даната и сбросили его на землю, хватая извивающуюся женщину за руки и за ноги, накрывая одеялом и вытаскивая из толпы, которая шарахалась в разные стороны и осеняла себя звездами, священнослужитель все еще полыхал и дымился.
 
Это был последний солнечный день… Больше утро не настало.
Освещая путь факелами, войско Маагара направилось на юг. Ниаду везли в клетке, скованную по рукам и ногам. Людей в замке больше не осталось. Они бежали с проклятого места. Только тело Даната валялось на площади возле алтаря.
В деревне хозяйничали только мародеры. Один из них, озираясь по сторонам, подкрался к телу Верховного Астреля, потянулся, чтобы снять с толстых пальцев кольцо. Он не видел, как расползся по земле туман, как окутал клубами алтарь, подбираясь к мертвецу, забираясь к нему под одежду, под тиару. Мародер сдирал кольцо, даже пытался отрезать палец, и так увлекся своим делом, что не увидел, как распахнулись глаза астреля с черными ямами вместо радужек, а из посиневшего рта взвилась струйка черного дымка, и рот широко распахнулся, открывая внутри себя темную бездну.
 
ГЛАВА ВТОРАЯ. ОДЕЙЯ
 
«Лети, маалан, лети, маленькая,
Высоко лети, прямо к солнцу!
Лети, маалан, лети, маленькая,
Высоко лети, выпорхни из оконца.
К свободе лети, песню пой
О закате кровавом и о ночи,
О цветах, о грозе весной.
Громко пой, что есть мочи.
Солнце прячется за карниз,
Плачет небо дождем…
Не успела.
Маалан камнем падает вниз
Маалан к солнцу не долетела».
Внизу камни острые и вода замерзшая. Вот я и в Тиане. В заточении. Там, куда так хотела, куда так стремилась… В проклятом Тиане. Одна. Заперта в келье. На окнах решетки, на дверях замки железные. Ем из деревянной миски руками. Ни ножа, ни булавки, ни веревки, ни шнурка. Чтоб не могла лишить Людоеда возможности продать меня подороже, как только подвернется возможность. И нет у людоеда имени… и никогда не будет. Но когда-то я называла его братом Маагаром. Когда-то он был человеком… а может, и не был вовсе.
От тоски голос пропал, от боли тело онемело, без слез глаза высохли. Только пальцы, израненные зазубренной железкой, трут и трут на окне решетку, трут и трут. Днями, месяцами, годами….. Когда удастся сломать – взлетит маалан в небо. Навсегда свободной будет. Улетит к своему гайлару. Он ведь ждет ее там… на небе, или куда уходят все, кого она потеряла.
***
 Ранее… 
Отряд остановился на ночлег в деревне, опустевшей после набега валласаров и отбитой несколько дней назад обратно. Улицы усеяны трупами людей, лошадей и даже собак. Дымятся некоторые дома. Мне слышен женский вой скорби, несравнимый ни с чем вой ужаса и боли, знакомый лично до адской пены в крови, которая каждый раз превращается в кислоту, когда я вспоминаю, как сама выла по своему сыну… Мне швырнули шкуру и кусок хлеба. И на том спасибо. Укуталась в вонючий мех. Посасывая корку и прикрывая глаза. Посреди уныния и смерти мне было сейчас хорошо. Я все еще смаковала смерть Даната. Моя одежда пропиталась его кровью, мои волосы пахли его агонией, а мои руки помнили трепыхания его гнилого сердца. И нет ничего слаще этих воспоминаний.
Даже истерические вопли Маагара, его пощечины и обещания удавить меня на месте, не могли унять моего счастливого смеха.
– Сука! Ты что сделала? Как ты смела? Тыыыыы! Ты приговор подписала себе! Приговор! И…. нам всем! Это Данат!
– Дааааа! Это Данат! Будь это не Данат, я бы перегрызла себе вены!
– Идиотка! Шею бы свернуть тебе прямо здесь!
 
– Сверни. Нет ничего слаще смерти. Теперь я точно знаю. Слаще и желаннее.
– Нет… никакой смерти не будет. Пригодишься еще. Дорогой и нужный товар. Найду, кому предложить. Даже такую… позорище семьи Вийяров. Лучше бы сдохла сама в Валласе.
Да, лучше бы сдохла. Прав он. В этом точно прав.
– Аааа ты, ты брось меня. Оставь на дороге и иди дальше, – с надеждой заглядывая в глаза брата, – брось, Мааги, брось меня. Слышишь? Оставь ему… он накажет. Заклинаю. Иллином молю, пожалуйста, брось. Оставь! Зачем я тебе. Испорченная, опозоренная, непрощенная. Отцу скажешь – сбежала… Ну же, Мааги, вспомни, как раньше с Анисом… вспомни, как играли вместе, как обещали защищать меня.