Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ)
И писать он не любил не из-за артрита и почерка? А потому что… Медведь его писанину лично забирал. Потом вообще все на Ник-Ника свалил. Тот злился, но не перечил.
«Он гаварит я ухадил. А вазвращался с кровью. Кровь была. Но я никаво не убивал. Я знаю. Я не мог. У меня руки бальные. И балит сильно. Он вадил внис и балеть пириставало. Руки. А галава начинала. Я спрашивал чиго мне делать. Он гаварит нельзя никому гаварить. Что если кто узнаит то запрут меня в доме для сумасшедших».
- Это…
- Накопительный эффект. Подавители – сложные игрушки, тем более Лютик…
- Его звали Дар.
- Дар, стало быть? Тогда знаю. Дар Игнатов.
- Знаешь?
- Его… скажем так, искали, хотя и официально считается погибшим.
- Его и вправду пытались убрать?
- Зачем? Скорее уж человек, который работает ликвидатором, рано или поздно приходит к мысли, что ликвидировать могут и его.
Ну да. Логично.
Профессиональная паранойя.
«Я стал слидить за ним. Он уходит. И возвращаится. Я пошел по следу. И потерялся. Я никогда не тирялся в лису. И потом еще очнулся уже дома. А он ругался. Сказал, что у меня руки в крови. Я посмотрел. Вправду была кровь. Но я не убивал. Что-то с ним»
- Он подавил мальчишку, но со временем давление ослабло. Организм приспосабливался, тем более, если он таскал Молчуна в шахты. А он должен был. Внизу же альбит.
- Нашли?
- Нашли.
- И… что теперь? Опять откроют шахты?
«Я хотел пагаварить с Мидведем. Но не смог. Рот не аткрылся. И ни с кем тоже. А вот писать могу. Тут неладно. Приежайте. Я думаю что сашел с ума или я. Или он. Но дальше так не могу».
- Сложно сказать. Вряд ли. Синтез дает неплохие результаты. А то, что там - уникальное природное явление. Сильный источник и альбит. Хотя пока ведется следствие, вниз никого не пустят.
А вестись оно будет ровно столько, сколько потребуется службе безопасности Империи.
Молчуна жаль.
И Ник-Ника… Барина, каким бы он ни был. Мишку. Женщин тех.
- Бекшеева уверена, что там можно открыть лечебницу. Что краткосрочное воздействие полезно. Стимулирует организм. Восстанавливает.
То-то я себя такой восстановленной чувствую.
- Но это, конечно, нужно будет исследовать. Скорее всего поставят закрытый научный городок.
Хорошо. Наверное.
- Дар там не работал. Ни у меня. Ни у остальных. А подавитель – работал. И не только он. Само ментальное воздействие. Почему?
- Тоже будут выяснять. Скорее всего дело в диапазоне излучения. Источники ведут себя по-разному. Может, этот подавлял физические проявления дара, а вот ментальные – стимулировал.
Ясно. Сами не знают.
Но объяснение найдут. Для отчетности. В принципе, сойдет и такое.
Я же думаю.
О том, что было.
Молчун… делал, что ему скажут. Или не делал. Но день изо дня, год за годом под прессом. И в какой-то момент сорвало. В тот ли, когда он выстрелил в нас с Бекшеевым…
- Машина. На мине?
- Да.
- Со стороны выглядело бы так, словно это он. Сперва стрелял. Потом подорвал.
А дорога, по которой мы двинемся, одна. Игнатов все просчитал. И Молчуна он в живых оставлять не планировал… а вот в пещере, вместе со всеми, да.
Хороший кандидат на роль виноватого.
И если Молчун до этого не убивал, то стрельба по своим могла стать тем триггером, который пробудил бы его разум? Могла… но не легче.
- И… что теперь?
- Следствие. Медведя в отставку отправят. Сама понимаешь… ему давно надо было бы. Тихоня пусть сам решает, если что, силой удерживать не будут. Да и в остальном…
- Бекшеев уедет?
Одинцов отвел взгляд. Понятно. Я только-только привыкла.
- Ему здесь не место, - Одинцов встал. И сел. И снова встал. Совесть грызет? Эта его суетливость – верный признак. – Мне повезло его отыскать. Ты знаешь, что он разработал алгоритмы оценки криминальной напряженности? И для поиска серийных преступлений? И сколько всего мы по этим алгоритмам откопали…
- Угомонись, - я завернулась в халат. – Никто его держать не станет.
- Кроме него самого.
И снова этот напрочь виноватый взгляд, за который так и хочется по лбу треснуть.
- Давай уже, выкладывай…
В дверь постучали. И когда Одинцов открыл, в палату вкатилась тележка, прямо ресторанная. И накрыта, как в ресторане. Серебряные колпаки. Кофейные чашки белого фарфора. Молочник тоже фарфоровый. И в животе заурчало.
- Держи, - Одинцов подал кофе. И пирожное. Крохотные корзиночки с фруктами. А сверху белым облаком – сливки. Знает, гад, мои слабости. – Проблема в том, что он не хочет уезжать. Говорит, воздух на Дальнем очень уж свежий.
- Не врет, - корзиночку я откусила и зажмурилась. – Свежее некуда. От меня чего надо?
- Бекшеевы довольно упрямы… когда-то, веке этак в четырнадцатом, их предок заявил права на островок. Махонький. Скала, на которой ничего-то не было, кроме птичьего дерьма. Но на нее претендовали… другие рода. В общем, война длилась сорок пять лет, еще девятнадцать – судебные тяжбы. И островок остался за Бекшеевыми.
- Хочешь сказать, что редкой дури человек?
- Боюсь, что так… здесь он не усидит. Найдет новую…
- Статистическую погрешность?
- Её. И в итоге вляпается. Сам. Без прикрытия. А мне его светлая голова нужна в целости и сохранности. Так что… возглавишь отдел?
- Чего? – предупреждать надо. Я пироженкой подавилась. А Одинцов вежливо постучал по спине.
- Он отказался. Да и понимаю. Это скучно на самом деле. Там… документы, бумаги всякие. Согласования. А ему работать хочется.
- А мне не хочется?
- А хочется?
И я поняла, что да. Хочется. Что… просто не смогу и дальше. На Дальнем. Жить и делать вид, будто все хорошо. Будто… как всегда.
Как те годы, что до.
- Временно, - Одинцов протянул еще одну корзинку. – Пока я не найду кого-нибудь, кого можно назначить старшим…
- А кто в отделе? И что делать надо?
- Охотится.
- На кого?
- На таких, как Игнатов и вроде него. Безумцев. Или не совсем. Тех, кто умеет скрываться среди людей, притворяться нормальным. Отдел экспериментальный. И не факт, что не закроют, но год, чтобы доказать полезность, будет.
Год – это много.
Мы вон за пару дней чего наворотили.
- А кто еще?
- Ну… ты же начальник. Выбирай.
- Тихоня? Если согласится, конечно…
И если разрешит Бекшеева. Но она запрещать не станет.
А Одинцов улыбается, зараза этакая. Я же… я вдруг поняла, что больше не злюсь. На него. И на себя. И на мир этот. Что не чувствую ни вины, только горе, но и оно привычное, подернутое пеплом времени.
- Прости, - сказала я то, что должна была сказать давно. – Там, в Петербурге… я хочу навестить её.
Нашу дочь.
Еще тогда её похоронили в семейном склепе. А рядом с ним встала фигура беломраморного ангела. Я видела на снимках, но так и не смогла заставить себя войти.
И помнить.
И…
Будто спряталась. Не столько от мира, сколько от этих воспоминаний.
- И ты меня, - он протянул руку, а я осторожно коснулась ладони. – Если ты не сможешь… если тебе будет тяжело со мной работать…
Будет.
Но смогу. Куда я денусь.
А вот вернуться в прошлое не получится. И не потому, что он женат, что с детьми, просто… просто это совсем чужой мужчина. Близкий в чем-то, от прошлого не откреститься, но чужой. И он это понимает. Он всегда меня понимал, все же связь – такая штука… хотя и её больше не ощущаю.
- Кстати, по-моему, Бекшеев к тебе неравнодушен.
- Чего?
- Иначе не упирался бы так…
- Иди ты… ты меня сватаешь?
- Нет, - соврал Одинцов. – Предупреждаю. Я же говорил, что они упертые…
- Сватаешь!
- Кстати, Бекшеевы – очень хорошая семья, пусть и несколько своеобразная…
- Точно сватаешь!
Руку я убрала. И… проклятье, я чувствую себя странно.
Свободной?
Эпилог
Эпилог
Сон.
Пробуждение. И снова сон. Снова пробуждение. Дни разрезаны на эти короткие периоды бодрствования и длинные – сна. Кажется, что времени прошло много, но на деле – чуть более суток.