Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ)

- Я его найду, - спокойно сказала я.
Кивок.
И судорожный вздох.
Ниночка прижимает руки в белых перчаточках к губам. Она… бесит.
Вот этой вот сахарностью, нарядностью бесит. И еще тем, что я такой быть не смогу. Даже если наизнанку вывернусь. А я бы вывернулась. С удовольствием.
И зависть, темная, душная, поднимает голову.
Бекшеева слегка хмурится.
- Я… домой, - говорю это Медведю, старательно Ниночку игнорируя. По-моему, её это тоже бесит. – К Софье. Она со вчерашнего одна, считай.
Есть, конечно, Магда. И Софье случалось оставаться, но все равно не порядок.
Кивок.
И хмурое выражение лица у него. А на её личике – страх. Не меня Ниночка боится, а того, что Медведь останется.
- Не дури, - я по его глазам вижу, что страх её не беспочвенен. – Когда уезжаешь?
- Вечером, - отвечает за Ниночку Медведь. – А я через два дня.
Хорошо.
Или нет.
- Может, сейчас?
- Нельзя, - Бекшеева подает голос. – Я должна завершить хотя бы первый цикл регенерации.
И голос её ворчливый вдруг успокоил. И сама она… все-таки сволочи они, целители. Лечат, успокаивают… кто их просит-то лезть?
Но киваю.
И да, наверное, Медведю повезло. К целителям её уровня очередь даже не на месяцы – на годы. А кроме того стоит консультация столько, что… в общем, Ниночка поспешно кивает.
- Нужно завершить… - и смотрит на меня. Сейчас в круглых ярко-синих глазах её мольба. И я понимаю. И впервые, пожалуй, она перестает раздражать.
- Завершим, - говорю, глядя в глаза Медведю. Только попробуй дернуться. Я и остальных в известность поставлю. А то и вовсе к кровати привяжем. Если вместе, то справимся.
И Ниночка выдыхает.
А потом…
- Может, вы чаю выпьете? Мы пирожных принесли. Я сама пекла. Эклеры. Свежие.
А пирожные у нее вкуснючие. Знаю. Родители Ниночки из местных, но уехали. А Ниночка вот вернулась, когда война началась. И тетка не прогнала сироту, но к делу приставила. Может, от доброты, а может, лишние руки понадобились. В пекарне-то работы хватает.
Так Ниночка и жила.
Пекла хлеб, булки, а потом, когда тетки не стало, и пирожные. А Медведь захаживал. Не только он, правда. Пекарня же. И сама Ниночка. Здесь, на Дальнем, женщин немного, а уж красивых и того меньше… и, в общем, потом оно что-то там случилось, что пекарня сгорела. А Ниночка…
Ниночка осталась жить у Медведя.
И пускай себе. Он ведь смотрит на нее так, что… нет, это уже не зависть. Это просто больно, под сердцем. И радостно тоже. Потому что он заслужил.
Но чай я взяла.
И пила. Улыбалась. Что-то даже такое говорила, не помню, что именно, наверняка вежливое и моменту соответствующее. А пирожные… что сказать, пирожные были чудесными.
…тетка Зима, малинки…
А потом, когда нервы вышли на предел, появился Бекшеев и спас меня.
  
Глава 12. Сила
 
Глава 12. Сила
«Как правило изображение на этой карте символично: чистая дева, волей своей подчинившая чудовище. И символизирует карта Силы не физическое, но духовное превосходство…»
«Малый толкователь карт и гадальных арканов», выпущенный под редакцией Общества любителей Предсказаний и рекомендованный для домашнего применения лицам, не обладающим истинным даром Прозрения.
Выбравшись из дома, я раздраженно подняла капюшон куртки. Бесит.
Иррационально бесит.
Нет, я все понимаю. И что эмоциональная нестабильность вполне закономерна после трансформации. И… и не только это. Но все равно.
Вдох.
Выдох.
И маленький нож, который надо показать Софье.
- Все в порядке? – осведомился Бекшеев, который сменил костюм, но вот физию не сменишь, как была мятой, так и осталось.
- Более-менее. Это просто нервы. Когда меняешь физическую структуру тела, то потом отходит…
Помнится, Элечка плакала всегда. Потом. Причем слезы из глаз катились крупные, красивые. А она могла улыбаться, говорить, но плакать не прекращала. Майка, та впадала в тоску и просто лежала, уставившись в одну точку.
 
А я вот злилась.
Всегда.
Мозгоправ сказал, что дело даже не в трансформации, что это пережитая, непроработанная травма так сказывается. Я его послала… послала бы, если бы не это вот.
- Хотите, - из кармана кашемирового пальто появилась шоколадка. – Мне помогает. До сих пор не могу отделаться от привычки таскать сладости в кармане.
- Спасибо.
Как ни странно, шоколадку я взяла. Есть привычно не хотелось, более того, к горлу подкатывала дурнота.
- Вы… - я понюхала. А шоколад-то отличнейший. Только все одно тошнит. Не от шоколада. Отходняк. И жизнь такая.
Мишка вот.
- Вы во дворе подождите, ладно? Софья… она чужих не любит. И отвлекаться станет. А мне надо, чтобы она попробовала.
- Надеетесь, что-то увидит?
- Надеюсь, - я все-таки откусила кусок. Сладкий. И горький. Шоколад расползался по языку темным бархатом. И злость не то, чтобы исчезла.
Расступилась.
- Хотя, конечно, вряд ли. Дар у нее заблокирован… сами понимаете.
- Честно говоря, не очень, - он пристроился сбоку. И к шагу моему Бекшеев, несмотря на трость, приноровился. Идет. Стучит. И держится так, прямо, словно ничего-то этакого нет, словно мы просто гуляем по улице, как нормальные люди.
Вот это меня всегда и удивляло. То, что со стороны меня вполне можно принять за нормального человека.
- Мы получали сводки. Выдержки. А вот провидиц, как таковых… редкость, знаете ли.
Еще какая.
Только вот… сейчас их не осталось. И дело не в том, что фрицы выбили. Отнюдь. Сами они.
- Этот дар сводит с ума. Если слабый, тогда еще ладно. Можно как-то удержать, но…
Но кому нужны слабые? На войне-то? Вот и появился очередной проект.
И новые лекарства, которые Софье кололи. Она об этом говорила редко, нехотя. Впрочем, что она могла бы сказать? Ничего нового. Главное, что помогали. Лекарства. И дар раскрывался. Развивался. И захватывал разум.
- Вы видите цифры или что там еще. А она картинки. Много-много картинок разных событий. И чем дальше, тем более… как она как-то выразилась, реальных. Постепенно становится сложно выбирать, какие из них более реальны. И провидцы теряются. Множество вероятностей. И якоря не выдерживают. Кто-то спустя год, кто-то позже, но…
Я развела руками.
- Софье повезло. Она вступила в Программу уже в последний год. Когда и ту изменили, сделали мягче, наверное, поняли, что люди не вывозят. Да и война близилась к финалу. Вот и… дожила.
Как-то.
Мы шли. И тросточка Бекшеева звонко цокала о камни. А я смотрела… нет, не на него. Чего я там не видела. На поселок. Мощеные дороги. Тротуары.
Фонари.
К вечеру загорятся желтым теплым светом.
Крыши. Дома. Улицы.
Кот вот бродит у ограды, то просачиваясь сквозь прутья на ту сторону, то обратно. Люди… люди здесь есть. И вот прогуливается Хавронская, купчиха второй гильдии, с дочерью, зятем и двумя внучками. Почтенное семейство, в городе известное. И я с ними знакома. Кланяюсь.
А мне в ответ…
И ничего это не значит. Ровным счетом ничего. Как и мое отражение в витрине. За стеклом – шляпки на паре деревянных болванов и кружевная шаль.
Ридикюль с вышивкой.
Пара перчаток. Еще какие-то мелочи. Лавка-то весьма известная. Сюда все модницы заглядывают. А я отворачиваюсь.
- Её тогда тоже накрыло, - зачем я снова и снова возвращаюсь к оборванному этому разговору?
Идти недалеко. Но мне почему-то не хочется возвращаться. Опять не хочется. И не потому, что дома не ждут. Скорее… Софья пока не знает. А сказать придется.
И попросить.
Зная, что для нее мучительно это, с запертым даром, что и опасно, потому что запоры могут рухнуть. Зная, что не откажет. Просить.
И потому замедляю шаг. А Бекшеев, кажется, вздыхает с облегчением. Ну да, его хромота стала заметнее. Но мог бы и сказать. Только… не скажет.