Сашка (СИ)

Удочку Виктор Германович не выпустил, и раз отступать некуда, стал подтягивать рыбину к берегу за леску. Подводный монстр упирался, но ничего поделать не мог. Вскоре он сдался, и Кох вытащил его на мелководье. Ну, почти мелководье. Берега крутые и глубины сразу аховые, возможно, и десятки метров. Кто их там мерил⁈ Как-то попробовал Виктор Германович леской, но шестиметровой не хватило. Так что точно больше. Тем не менее, вода подмывала прибрежную глину и образовалось за несколько лет узенькая в полметра полоска пологого берега. Вот на неё счастливый рыбак и вывел рыбину. Это у страха глаза велики. А так сантиметров тридцать пять. И не между глаз. А от носа до кончика хвоста. Это был карась. Вот только цвет был необычный. В озере водился серебристый карась, а этот был золотой. В первую минуту Кох его даже за карпа принял, но нет. Тело у карпа по-другому выглядит. Карась золотой или золотистый, не ихтиолог был Виктор Германович по профессии и образованию.
— Ух ты! Золотая рыбка! — обрадовался Кох, вытаскивая рыбину из воды. Та дёрнулась, но рыбак добычу призовую сумел удержать.
— А интересно, желание если загадать, то исполнишь? — глядя в глаза добыче, поинтересовался у неё «добытчик». — Молчишь. Ладно, проверю. Хочу быть князем, чтобы дворец и две деревни. А и молодым ещё. Ну, и чтобы… А это уже четыре? Ладно: князь, дворец и две деревни. Сказать волшебные слова надо? Сим-сим откройся. Тьфу. По щучьему велению… А Семён Семёныч… По карасьему велению, по моему хотению.
Карась дернулся, выскользнул из скользких рук Коха и булькнулся в воду, обдав лицо горе рыбака брызгами. Виктор Германович зажмурился.
Событие второе
Струил закат последний свой багрянец,
Еще белел кувшинок грустных глянец,
Качавшихся меж лезвий тростника,
Под колыбельный лепет ветерка.
Верлен П., пер. Эфрон А.
Глаза щипало. Даже жгло. Нет, всё же щипало. Виктор Германович разожмуриваться не спешил. Попробовал, но защипало ещё сильнее. Он рукавом ветровки попытался вытереть физиономию, но рука не пошла к лицу, ткнулась в грудь. Хрень какая. Кох сосредоточился и попытался еще раз. И заехал себе растопыренной ладонью, всеми пальцами в нос. Да прилично так. Больно. Получилось с третьей попытки. Виктор промокнул рукавом воду на лице и попытался вновь открыть глаза. Нормальная же вода, чистейшая, родниковая. А щиплет почему-то? В глаза ударило солнце и снова защипало, единственное, что успел увидеть, так это то, что вода в озере стала не голубой, а грязно-серой. А ещё запах непонятный от озера шёл, словно от болота. Ничего такого минуту назад не было, пахло креозотом от шпал железной дороги, что поблизости проходила. Дорога эта была не настоящая, а ответвление на шахту, и поезда по ней раз в несколько дней ходили, когда наберётся несколько десятков вагонов концентрата. Тем не менее, за дорогой следили и вовремя шпалы, если это требовалось, меняли. И вот напротив нового озера был их запас складирован. И запах креозота доносился, лёгкий и не раздражающий. Наоборот — запах детства. Когда озеро было одно и маленькое, они пацанами сюда на велосипедах приезжали покупаться и гальянов половить. А запас шпал уже и тогда лежал. Вот с тех пор, с детства, и вызывает этот кому-то неприятный запах положительные эмоции у Коха. Сейчас его не было. Его заменил противный запах гнили и нечистот каких-то. Навоза должно быть. Хрень какая, откуда тут навоз.
Виктор Германович ещё раз попытался протереть лицо и опять рукой ткнул в нос.
— Да что же это такое⁈ — вслух сказал Кох. — Уу-у буу туту. — Вот чего рот выдал.
— Сашка — дурень, — послышалось издали. Вроде как дразнилка писклявым детским — девичьим голосом.
Ещё и дети тут. Сашка какой-то и дразнилка эта. Что они делают в такой дали от цивилизации? Тоже на великах приехали искупаться?
Всё, нужно было разобраться с глазами и с запахами. Кох по отдельности медленно поднёс руки к глазам и протёр их. Странно, руки словно чужие, так и ладно бы чужие, они не слушались команд. Всё время поражала Виктора Германовича киношная или всамделишная больничная ситуация, когда врач заставлял больного задеть пальцем кончик носа. Как будто можно было промахнуться⁈ А вот оказывается можно, руки дергались совсем не туда, куда их Кох направлял. Чудеса какие-то происходят.
 
Виктор протёр глаза и попытался их открыть в очередной раз.
— Сашка — дурень! — вновь послышалось издали. Но поближе уже. Зовут как бы кого-то?
Глаза открылись, пощипывало и слёзы набегали, но открылись. Озеро и впрямь сменило цвет. Мутное, грязно-коричнево-серое с ряской по поверхности почти полностью воду скрывающей. Это однозначно было другое озеро. Да и берега другие — они были пологие. Не провал в земле, частично водой заполненный, а словно выкопанное в чистом поле, даже смотрится идеальным кругом, да и меньше раза в два. А вот заросли молодого прикольного ещё тонкого рогоза были на месте.
— Сашка — дурень, — послышалось уже совсем близко.
Почему-то этот крик — дразнилка эта раздражали Коха. Будто это его дурнем обзывают. Виктор сквозь слёзы огляделся, рядом лежала… Ну, удочка, наверное. Палка метра два в длину и около сантиметра в диаметре, а к концу привязана бечевка и на конце её что-то загнутое. Лежала, пусть будет — удочка, прямо под рукой и Кох решил её поднять рассмотреть загогулину, которая крючок изображала. Руки по-прежнему вели себя странно, они двигались вовсе не в том направлении, куда мозг должен был их посылать. Только с третьего раза Виктору удалось подцепить палку.
— Едрит твою налево! — Кох увидел всё ещё сквозь слёзы миленькую ладошку с кривыми пальцами. И они не хотели сжиматься, чтобы обхватить палку.
— Сашка — дурень. Клюёт? — девичий писклявый голос на этот раз прямо за спиной раздался.
Виктор Германович повернулся. Девочке было лет семь. Кроха. Одета была странна. Словно из мешка платье. Квадрат, в котором сделали дырки для рук и для головы. Потом покачали головой и решили, что рукава не помешают. И наживили их толстой серой ниткой, как уж получилось. На этом Пьер Карден местный не успокоился и сверху фартук повязал из вылинявшей сто лет назад голубой ткани. Шерстяной — толстой. Заканчивал наряд странно повязанный платок из того же серого мешка скроенный, и повязан он был крайне необычно. Так мусульманки носят. Полностью и голову, и шею прикрывает.
— Клюёт? Обед скоро, меня послала барыня. Пойдём, отведу, — девчонка протянула крохотную ладошку. Ну, розовой она была лет сто назад. А, да, девчонке лет семь, ну, семь лет назад она была розовой. Сейчас чёрно-коричневая.
— Руки мыть надо, — ничего не умнее не нашёл Виктор Германович, что-то же надо говорить.
А услышал он: «Уу ммыы наа».
— И не говори. Баня сегодня, мамка отмоет, — согласно тряхнула веснушчатой головой создание, изуродованное Карденом.
— Что со мной? — непонятно у кого спросил Виктор.
— То моно? — произнесли губы.
— Ух, ты разговорился сегодня. Пошли обедать. Барыня зовёт. Сашка, пошли! — создание снова сунуло Коху грязнущую ладошку.
— Куда?
— Ада?
— В терем понятно. Пошли, а то Наталья Адревна ругаться будут, — Не дожидаясь пока Кох протянет ей руку девчушка схватила его за два пальца принялась тащить от озера поднимая.
Зрения во время диалога этого почти наладилось и появилась панорама. Метрах в трехстах, может, чуть ближе виднелся на самом деле рубленный деревянный терем. Не такой красивый, как в сказках рисуют, но всё же даже с луковкой, как у церкви и острым коньком чем-то украшенным. Отсюда было не видно, но по законам жанра должен л был быть петушок — золотой гребешок.
— Пошли, — Кох начал вставать и завалился на колени.
— Опирайся об меня, — рука девчушки стала его поднимать. Неожиданно для семилетней девочки крепкая ладошка оказалась.