Черное озеро (СИ)

Распутин запинается, виновато глядя на меня. Выпрямив спину, я делаю глубокий вдох и, разбиваясь на куски, прячу кисти в складках сарафана.
Безумно ненавижу себя за то, что люблю его даже сейчас. Предателем, плохим другом, отвратительным мужчиной. Я всё равно его люблю.
Хватит распускать сопли. Вдох и медленный, едва слышный выдох. Пар оседает на ресницах, скрывая подступившие слёзы.
– А, так это говорит твое ущемленное эго?
– Нет!
Он и вскидывает руки, будто сдается. Разворачиваюсь к Распутину лицом и заглядываю в глаза цвета векового льда, скрывающего за собой неизведанные глубины. Мален замирает. Ощущаю призрачное прикосновение его губ, даровавших мне первый поцелуй. Губ, отравивших меня своим ядом. Мягко улыбаюсь и провожу кончиками пальцев по холодной впалой щеке. Прикосновения обжигают.
– Единственное, что ты реально мне «должен был», так это оградить от самого себя.
 Глава 10. Вскрытие в храме Богини Смерти. Инесса. 
Лес сгущается над нашими головами. Руку приятно обдаёт жаром от масляной лампы. Кругом пахнет хвоей и сыростью. Темные, вымокшие деревья выглядят жутко, протягивая когтистые ветки, словно пальцы. Золотой свет пляшет под стеклянным колпаком, отбрасывая повсюду причудливые тени. Они танцуют, растворяясь за нашими спинами.
Всячески стараюсь отогнать воспоминания о сегодняшнем утре, но крики и кровь просто не хотят покидать мои мысли. Запах мертвого тела, кажется, навсегда впитался в мою кожу.
Возможно, скоро я сойду с ума.
В дневнике этот день был описан одним словом и то – нецензурное. Не быть мне писателем!
Ноги промокли. Холод разливается по всему телу, заставляя ежиться при каждом редком дуновении ветра. Амур плетётся сзади, тяжело дыша.
Зря он пошел со мной.
– Тебе стоило остаться в лагере.
Амур прислоняется к вымокшей сосне, с черной потрескавшейся корой, напоминающей чешую огромной рыбы. Разумовский опускает голову, с шумом втягивая ртом воздух. Подхожу ближе. Амур не обращает на это никакого внимания. Плечи медленно вздымаются и опускаются.
Дышит. Уже неплохо. Ведь так? Безумцы тоже дышали. И говорили. Если бы не вид, как у зомби, я бы ни за что не подумала, будто с ними что-то не так. Как быстро развивается эта зараза? От укусов? Я не заметила ни одного на телах сумасшедших. Воздушно-капельно? Тогда бы их Райриса уже полыхала огнём. В попытках отвлечься от навязчивых мыслей и образов, протягиваю руку к Разумовскому.
– Мне не нужна нянька всякий раз, когда твоя дама истерит. –аккуратно трогаю его кисть, скрытую под перчаткой. Амур поднимает глаза.
Я не предлагаю ему помощь, ведь если бы он в ней нуждался, то сказал бы. Не обязательно мне. Но, уверена, он бы не стал ничего делать в ущерб себе.
Крепче сжимаю холодную и сырую перчатку.
Никогда не любила, когда меня жалеют и относятся как к немощной. Родиться девушкой – обречь себя на такую жизнь без права выбора. Украшение, хрупкий цветочек, отрада для глаз. Может, я никогда не сравнюсь в силе с мужчиной, но это не отменяет того, что я должна хотя бы попробовать. Надеяться на кого-то, вверяя себя ему, как хрусталь – безрассудно. Не всё решается грубой силой.
Я не собираюсь ласково напевать ему о своей жалости, потому что он не жалок. Подаю ему руку, чтобы помочь идти дальше на равных.
Разумовский выдергивает ладонь.
Наверное, это было глупо. В любом случае, нам всем суждено ошибаться.
Я вообще, вероятно, скоро умру, если кровь шизика попала на меня. И эта мысль не пугает. Я до смерти устала.
Лицо Разумовского болезненно белое, даже губы отдают синевой. Он выглядит, будто жизнь пережевала его и выплюнула обратно.
Его подстрели из-за меня. Или я надумала это? Пытался ли он закрыть меня собой или же это простое совпадение?
В такой суматохе разобраться было нереально. Если он пытался меня спасти, то это странно, ведь ему абсолютно плевать на мою жизнь. Как и на всех остальных. Разве что, исключением могут быть Хастах и Катунь. Только в их сторону он не кидает злобных взглядов. За исключением того дня, когда Хастах надавал мне лещей и его выгнали за дверь, как школьника.
 
С другой стороны, поведение Разумовского вполне логично. Я нужна, чтобы совершить ограбление века. Он рисковал жизнью не ради меня, а во имя своих великих злодейских замыслов. Я не должна искать хорошее в поступках мерзавца, что чуть меня не утопил.
Разумовский стягивает с руки перчатку и аккуратно сплетает наши пальцы. Давлюсь воздухом.
Хорошо, хорошо, Инесса, а как ты объяснишь это?
Его ладонь большая и ледяная, наощупь почти ничем не отличается от перчатки. Пальцы тонкие и длинные, как у пианиста. Покрытые мелкими шрамами, как у меня. Амур слабо улыбается, задумчиво закусывая губу.
– Идэр не моя дама. Больше – нет.
Мы медленно идём вперед, огибая деревья и облетевшие кусты.
– Хочешь, расскажу о моем мире?
Он усмехается, но ничего не отвечает, лишь крепче сжимает мою ладонь. Может, это я тоже сама это придумала. Не намереваясь больше молчать, я выдаю первое, что приходит в голову:
– У нас есть телевизоры. Но их никто не смотрит.
– Что это?
Амур говорит тихо, как шелест ветра в кронах. Ветка под ногами хрустит. Разумовский спотыкается и тянет меня в сторону. Делаю вид, будто не замечаю этого.
– Это…– протягиваю, на ходу придумывая как объяснить, чтобы человек из средневековья понял. Это же средневековье, да? Ну почему я прогуливала историю? – коробки с записью людей. Фильмы там, концерты всякие, шоу.
– Запись? Как книга?
– Нет, как в жизни, только мы можем видеть это в любое время.
Останавливаемся. Амур озадаченно глядит на меня сверху, с трудом формулируя вопрос.
– Они говорят правду? Эти люди.
– Это как в театре. – коряво объясняю я, уже жалея о том, что завела это разговор. – Это как представления.
– А. – коротко выдавливает из себя Разумовский.
Разговор можно считать провальным.
Амур наклоняется, но, резко выдохнув, так же быстро распрямляется. Хмурится, маскируя приступ неприятных ощущений под сиплый кашель. Гляжу под ноги, чтобы не смущать его. Еще зеленые кустики усыпаны маленькими листиками. Присаживаюсь на колени и надираю красные ягоды вместе с кустами и корнями. Сырые и холодные.
Суставы ноют не хуже Стивера.
Запихнув побольше травы в мешок, беру фонарь поднимаюсь на ноги. Амур выглядит неважно. Вдруг он умирает?
– Не хочешь вернуться?
Я не беспокоюсь. Он вообще пытался меня утопить.
Амур хмыкает, будто прочел мои мысли и приглашающе протягивая мне ладонь.
– Нет. Я еще не рассказал тебе притчу о злом короле, который любил охотиться.
Игнорирую его надменный тон и берусь за холодную руку. Как лягушка.
– Ты своих дам тоже кормил байками?
Обхожу завалившееся на бок дерево. Оно сгнило наполовину и густо обросло темно-зеленым мхом. Перелезаю, жду Амура и разглядываю удручающий пейзаж. Слабый свет мечется по черным контурам растений, бережно укрытым от глаз густым туманом. Они, словно чудовища, устрашающе покачиваются из стороны в сторону.
– Даму. Да. – без особого энтузиазма поправляет меня он. Мы останавливаемся, и я отдаю Амуру фонарь. Тот крутит его в руках, проверяя количество масла.
– Расскажи что-нибудь. – умоляюще тяну я, предвкушая умопомрачительные подробности его личной жизни.
– Нет.
– Ну, давай. Я устала тебя развлекать.
Забираю фонарь и тяну Амура вслед за собой. Стараюсь максимально аккуратно обходить узловатые корни, тут и там торчащие из вымокшего грунта.
– Устала? А ты начинала? – изогнув одну бровь, ту, что разделена пополам шрамом, издевается Разумовский. Встречаю его развеселившееся лицо недовольным взглядом, и он сдается. Опускает голову, будто смотрит под ноги, но я слышу, как он переводит дыхание, прежде чем заговорить вновь.
– Идэр любила слушать, как ты их называешь? Байки? – пытаюсь подтолкнуть его в интересующее меня русло. Что может быть забавнее неудавшихся отношений?