Черное озеро (СИ)

– Я хочу переодеться. – капризно тяну я. Мне приходится приложить немало усилий, чтобы разжать кулаки. А руки всё трясутся от перенапряжения. Идэр понимающе кивает и покидает спальную комнату в компании Хастаха, оставив меня наедине с Маленом и перепуганной Невой.
– У меня была тяжелая ночь. – Тихо отзываюсь я, стаскивая мокрую одежду. Ответа не последовало. Распутин вывел маленькую княжну и остался со мной. Он уснул ещё до того, как я застегнул все пуговицы на манжетах.
Что-то внутри меня надломилось, и я не уверен, что вернусь в прежнее состояние.
 Глава 4. Вино и кукурузный хлеб. Идэр. 
Я всегда боялась. Сначала – мира за стенами монастыря. Он жестоко отнял у меня родителей, не дав их узнать. Потом – Богов, что карают за неповиновение. И делали они это далеко не всегда справедливо, ведь кроме меня при храме росло еще две дюжины девочек, ни в чём неповинных. Мы были детьми и наказывать нас было особо не за что. После я боялась мать настоятельницу Агуль. Ровно так же, как можно полюбить совершенно чужого человека. Она стала мне настоящей матерью, и я просто не могла потерять и её тоже. Потом я перестала испытывать страх. Он был моим спутником днями и ночами, пока однажды я не встретила свою любовь. Любовь всегда побеждает. Она укрепляет веру, учит принимать людей такими, какие они есть. Любовь учит нас видеть красоту и дарит крылья.
Поэтому мне было больно падать. Любовь щедра, но, если оступиться – она никогда не останется в долгу. Ей не нужны шелка и самоцветы. За ошибки – одна цена для богача и нищего – разбитое вдребезги сердце.
***
Усаживаюсь за узкий прямоугольный стол, поставив пред собой черную бутылку вина и предварительно нарезанный аккуратными кусочками кукурузный хлеб. Я ждала этого вечера слишком долго. Сменила рясу на сарафан цвета глаз любимого и уложила волосы в две косы, оставив пару прядей игриво болтаться у лица.
Он точно оценит.
Амур не заставил себя долго ждать. Как всегда. На нем, словно мешок, висит черная рубашка без пары верхних пуговиц, ее полы доходят парню до колен, обтянутых брюками. Хлопаю по трехногому стулу возле себя, улыбаясь.
Я буду бороться за свою любовь.
– Присаживайся, дорогой.
Он недовольно окидывает маленькую кухоньку взглядом и усаживается напротив меня.
Что-то не так? Его так злит то, что мы наконец-то остались наедине?
– Это рубашка Катуня. – безэмоционально шепчет мой мужчина, взъерошивая копну темных волос. Наливаю вино в две глубокие глиняные суповые тарелки.
– В доме не оказалось чашек. – поясняю я, видя, как он с негласным вопросом разглядывает красную посуду. Услышав это, он берет тарелку и бубнит что-то под нос, похожее на слово «свиньи». Отпив, Разумовский наконец заговаривает:
– Мы ничего не узнали. Конверты у Хастаха, но я не уверен, что он сможет что-нибудь разобрать.
Амур говорит тихо, виновато опустив глаза. Он никогда не умел признавать поражение. Делаю глоток кислого пойла и отставляю тарелку в сторону. Горло приятно обожгло, и я слабо улыбаюсь, чувствуя окрыляющую легкость.
– Это же была первая вылазка. В чем проблема?
Проблема есть и, определенно, не в бездарно потраченном времени.
Наконец-то мой жених понял, что Инесса ничтожество. Он вышвырнет её ещё до рассвета.
– Я чуть не убил ее.
Жаль, что не убил. На одну головную боль было бы меньше.
Расползаюсь на единственном стуле, имеющим сразу четыре ноги и спинку, а не то или другое по-отдельности. Амур, бледный, как тень, теребит пуговицы на рукаве.
– А ты хотел?
– В какой-то момент – да.
Жених делает большой глоток и отставил вино в сторону. Острые края челюстей ходят ходуном. Мой возлюбленный задумчив и пасмурнее обычного.
– Если бы хотел, то тебя бы ничего не остановило.
Пожимаю плечами, хватая с доски желтый хлеб. Амур следует моему примеру.
Мне не хватало наших посиделок, когда мы просто оставались вдвоем, пили и обсуждали все, что только могло прийти в наши головы. Он всегда был лидером, но, то ли времена ухудшились, то ли проблемы стали более существенными. Не важно что, но это привело к тому, что и ранее раздражительно угрюмый Амур совсем ощетинился и замкнулся.
 
– Последнее заключение далось мне, так скажем, не просто. Я не хочу терять Смертников, когда на кону стоит так много.
Амур всегда брал на себя слишком многое. Он никогда ничем не делится. Замкнутый и угрюмый – таким он будто бы был всегда, и именно так его запоминали все, с кем он когда-либо пересекался. Но не я.
Я люблю его таким, потомку что давно забыла каким еще он может быть.
Еще он ненавидит проигрывать, в особенности, мне.
Встаю и обхожу его со спины. Разумовский не оборачивается и мне это на руку.
– Все будет хорошо. Ты сделал все, что мог, и даже больше.
Амур подливает алкоголь в супницу, разглядывая узор древесной столешницы. От него пахнет речной водой. Кладу руки на плечи моего мужчины, пока он отрешенно отхлебывает настойку из миски. Чувствую мышцы, изуродованные шрамами под кончиками пальцев. Что же они с тобой сделали? Волган отнял у тебя всё и даже больше.
– Тебе стоило бы немного отдохнуть. – ласково протягиваю я, разминая его шею. Любимый не сопротивляется. Я двигаюсь еще ближе, так, что едва не прислоняюсь к его спине. Руки скользят вдоль позвоночника.
– Ты наверняка устал носиться с этой мелкой блохой.
Чувствую, как его спина напрягается и с большим усилием разминаю мышцы, попутно добавляя:
– Бросил бы ее там, никто бы и не вспомнил.
Возлюбленный резко оборачивается, испепеляя меня взглядом. Амур вскакивает на ноги, опрокидывая емкость с остатками настойки на пол.
– Ты подобралась ко мне поближе, чувствуя, что я уязвим? – зло бросает он, глядя на меня исподлобья. Отшатываюсь, чувствуя, что перешла некоторую грань, о наличии которой ведает лишь сам Амур. Мой мужчина выпрямляется. В изумрудных глазах – ничего, кроме презрения. Сердце пускается в галоп в ожидании его следующего шага.
– Это не так. – лгу я, невинно хлопая глазами. – Как ты мог обо мне такое подумать?
– О, Идэр, – Амур издает истеричный смешок, хватаясь за свою влажную голову руками – ты не представляешь как я о тебе думаю. Но всё это неважно.
Спину обдаёт холодом. Пячусь, но отвести взгляд от разъяренного Разумовского позволяю себе лишь оказавшись в дверном проеме. Шрамы отбрасывают отвратительные тени на родное лицо, делая его совершенно чужим.
– Я убил служительницу в Лощине. Я звал её твоим именем, ласково, с любовью, когда отрезал кусок за куском. Она так ничего и не поняла, лишь постоянно повторяла: «Господин, вы обознались, я не знаю никакую Идэр». Зло красиво, Идэр, лишь поэтому я впустил тебя в свою жизнь.
На глаза наворачиваются слёзы, и я совершаю то, что умею делать лучше всего – сбегаю.
Он не мог этого сделать. Амур бы не стал… Вот что с ним сотворило моё предательство? Или он был таким всегда?
Останавливаюсь у приоткрытой двери женской спальни. Из-за нее доносятся голоса. И пускай мои руки дрожат от страха, я не могу себе позволить упустить возможность знать чуточку больше, чем все остальные. Утираю слёзы рукавом сарафана.
Я всегда была той, кого без устали карают Старые Боги. Ничего, если к моим провинностям добавится любопытство.
Две фигуры стоят по разные стороны комнаты. Княжна, раскрасневшаяся от злости, вскинула подбородок. Мален, держась за голову, стоит поодаль, спиной к двери.
– Мне жаль.
– Мне плевать. – кратко отвечает девчонка, усаживаясь в старое кресло. Княжна держится уверенно, чего не скажешь о ее собеседнике. Мален растерян и его голос сквозит отчаянием.
– Княжна, давайте обсудим это.
– Хочешь послушать как они насиловали меня в тесной камере?
– Нет!
– А я расскажу, Распутин. Хотя, уверена, ты слышал. – деловито произносит княжна, будто собралась читать проповедь. Мален подходит ближе к ней. Его крепкие руки безвольно повисают в воздухе, так и не коснувшись Невы. Сгорбленная спина и повинно опущенная голова наглядно демонстрируют его сожаление. Княжеской девчонке этого мало.