Черное озеро (СИ)

– Знаю. – Шепчет Мален.
Намыливаю волосы, запутывая пальцы в отросших прядях.
– И ты за это поплатился.
– Я поплатился за глупость. Стоило догадаться, что заключенных постоянно перевозят.
Тщательно промываю волосы и обессиленно падаю возле друга. Мален протягивает мне веник, уперевшись невидящим взглядом в стену. Хлопаю веником по груди и ногам, удивляясь тому, как такие привычные ранее действия вдруг стали мне смутно знакомыми.
– До сих пор не верю. – озвучивает мои мысли Распутин. Киваю, считая, что слова здесь будут лишними. Мы молчим еще какое-то время, разглядывая поднимающийся и клубящийся пар.
– Почему Нева? – озвучиваю терзающий меня вопрос, откидываясь назад. Облокачиваюсь на горячую влажную стену. Мален плещет немного воды на раскаленные камни горбатой печи и те шипят в ответ, словно сотни, а то и тысячи змей. Пар сгущается. Становится жарче. Друг растворяется в белой пелене. Остаются лишь бледно-желтые огни ламп, парящие в тумане, как светлячки.
– Я не знаю. Она была…другой. С ней никто не хотел играть, она самая младшая из дочерей Романова. Она заметила, как я слежу за их домом, караулом, Днестром и его сыном Климентом, и…я не знал, что сказать…
– О, нет… – шепчу я, предвкушая продолжение. Мален звонко смеется в ответ.
– О, да, я сказал, что искал встречи с ней. От большой и неразделенной любви.
– Но это было не так?
Смеюсь, ощущая странную легкость во всем теле. Будто я наконец-то обретаю свободу, которую никому и никогда у меня не отнять. Словно я нашел глубоко в себе то, что, как мне казалось, было утеряно навсегда. Мален наигранно возмущается:
– Конечно нет! Но, потом… мы начали больше общаться и до меня дошли слухи, что ее выдают замуж. Я не мог оставить молодую девушку в такой беде!
– Ты не мог оставить себя без маленькой княжны. – недовольно поправляю я.
Все эти высоконравственные мотивы ни к чему. Всё равно всеми людскими желаниями правит их эгоизм.
– Мы хотели уйти от Днестра вдвоем. Она была готова сделать все, чтобы быть со мной, даже отказаться от титула, представляешь? Я слишком поздно понял, что люблю ее.
Открываю глаза и замечаю пристальный взгляд друга, ожидающего ответа.
Но что я могу сказать? Любовь, не строящаяся исключительно на желании, безусловно, – прекрасное чувство. Но я не ощущал его слишком давно, чтобы воспевать. Если вообще когда-то имел возможность столкнуться с ним.
– И что было дальше?
Мален разочарованно опускает взгляд. Он явно хотел услышать нечто другое.
– Ее жених помешал нам.
– И ты убил его? – подняв брови вопрошаю я, растирая мыльными руками плечи, плавно переходя на грудь и живот. Пальцы то и дело спотыкаются о шрамы.
Отвратительно. На ощупь они как корни, просочившиеся под кожу. Как предательство, глупость и эгоизм. Мои шрамы на вид и на ощупь как непростительная ошибка. Моя ошибка. Сколько не обвиняй во всём Идэр, я тоже виноват. Доверился, недосмотрел, не был готов.
– Да. – кратко отзывается Мален.
– Какая прелесть. – качаю головой, обливаясь теплой водой из ковша. Волосы липнут ко лбу. – А вы, Мален Распутин, гений в любовных вопросах.
– Я сказочный идиот. Влюблённый по уши. – обреченно подытоживает он, поднимаясь.
– О, безусловно.
– А потом нас арестовали. На пристани, когда мы собирались бежать от тебя.
Меня тошнит от той легкости, с которой он признаёт своё предательство. Но я улыбаюсь Распутину, погрязая в воспоминаниях о дне своего задержания. Тогда меня арестовали, потому что я искал его. Искал очередного человека, который предпочел сбежать от меня подальше, а не остаться рядом.
***
Постоялый двор уже затих. Игривый смех девушек, призванных развлекать гостей перестает резать слух. Дыхание выравнивается. Незнакомая девица подле меня лениво растягивается на мятых простынях, разглядывая свежие красные шрамы на моем обнаженном теле. Ее золотые волосы разметались по подушкам и, местами, прилипли к лицу. Махорка медленно тлеет в резной трубке, выторгованной на рынке за четыре серебряника. Смахиваю пепел, высыпавшийся на грудь, втягиваю едкий дым. Голова слабо кружится при каждой последующей затяжке. Ранее напряженные мышцы расслабляются. Бросаю взгляд на девицу. Я не знаю ее имени. Она терпеливо молчит, ожидая, когда я заговорю первым. 
 
Вспоминаю Идэр и ее звонкий смех, когда я заключал ее в крепкие объятья, подходя со спины. Все её клятвы в бесконечной любви и верности. Всё это было нашей маленькой лживой историей, закончившейся большой трагедией. 
Вдыхаю горький дым, кусая внутреннюю сторону щек. 
Представляю закатившиеся глаза матери и сестры, их сломанные шеи, как ступни в блестящих туфлях больше не касаются рассохшегося дощатого помоста виселицы. Вывалившиеся языки, разбухшие и надкусанные во время судорог, когда тело покидает жизнь. 
Простите меня, потому что себя я не прощу никогда.
– Ты такой грустный, может быть хочешь продолжить? Я не могу смотреть на твое убитое лицо. Не привыкла, чтобы после ночи со мной мужчины оставались такими. 
Ее голос высокий и капризный, ничем не примечательный и никоем образом не схожий с низким и загадочным тембром Идэр. Лицо действительно убито. Бугристые полосы шрамов побелеют еще не скоро. 
– Тебе не понравилось? – обиженно тянет девица, складывая свои руки на моей груди так, чтобы не касаться шрамов. Ее можно понять. Я противен сам себе и уж тем более не должен нравиться ей. Ей нравятся деньги. 
– Понравилось. 
Я не солгал. Наше уединение действительно прошло очень даже неплохо. Но чего-то все равно не хватает. Кого-то. Лежа на кровати повидавшей десятки, а то и сотни лиц, я лишь хочу вернуться на пепелище своего прошлого, дабы отыскать то, что не уцелело. Пора бы принять тот факт, что мне более некуда идти. 
Шрамы – проклятие, что будет ежедневно напоминать мне о моей ошибке. 
За окном слышится гомон голосов. Дверь слетает с петель и с грохотом падает на пол, поднимая за собой клубы пыли. Остаюсь лежать неподвижно, когда четверо вооруженных Красных солдат врываются в спальню. Девушка, с визгами валится с постели. Докуриваю и откладываю трубку на табурет поблизости. Двое дружинников утыкают меня лицом во влажные подушки, пропахшие мятными леденцами. Я не сопротивляюсь, когда один из них бьет меня по спине, выбивая воздух из легких. Молчу, когда к нему присоединяется второй и я чувствую, как в местах, где удары приходились на свежие шрамы, кожа вновь лопается. 
– Расступитесь! – знакомый голос прокатывается раскатами грома по крохотной спальне. Я не вижу его лица, но с легкостью могу представить как оно перекошено от гнева. Фиагдон, наклонившись, злорадно шепчет над ухом: 
– Ну здравствуй, чудовище. Теперь ты за всё ответишь. 
Глупцы. Никакое я не чудовище. Вы прислуживаете тирану, уподобляясь ему, беспрекословно исполняя его волю. Как и я когда-то. Все монстры – в ваших головах. Все монстры – это вы сами. 
***
Катунь и Мален отправились охотиться. Я и Хастах выдвинулись к картографу сразу после того, как оставили мальчишку Ландау за старшего. Идея глупая, но я оказался в безвыходной ситуации.
Прохладный осенний воздух пропитан свежестью, от которой я так отвык. Голые ветви садовых деревьев устремляются прямиком в серое небо, лишенное всяких красок. Завтрашним утром мы должны будем выдвинуться на запад. У нас есть еще день или два, до того момента, как конвоя хватятся и дружинники двинутся по нашим следам.
Мы добрались до города к обеду. Всю дорогу, проложенную через лес, Хастах перемывал кости воровки и Идэр. Я устало соглашался даже с тем, что шло вразрез с моим мировоззрением просто дабы не вступать в ненужный спор.
Нижняя часть городка при деревне кишит зеваками. Люди снуют абсолютно повсюду, делая и без того узкие мощеные улочки непригодными для повозок и карет. Слиться с бурными потоками жителей не составляет большого труда. Маленькое поселение, образующее город в самом неподобающем для него месте, становится отличным пристанищем для беглецов. Новости о последних событиях дойдут сюда в последнюю очередь, но это не значит, что меня не узнает особенно зоркий Алый плащ. Приходится осторожничать. Хастах тащился позади, шлепая по подмерзшим лужам.