Пионерский гамбит (СИ)

— Что это сегодня такое с мелкими? — спросил я у лениво приседающей рядом со мной Цицероны.
— Конфеты предвкушают, — дернула плечом девушка.
— А? — не понял я.
— К тебе что, никто не приезжает сегодня? — Цицерона бросила на меня недоумевающий взгляд. — Родительский день же.
— Ааа! Дошло! — я рассмеялся. — Совсем забыл про него.
Понятно. Младшие радуются приезду родителей, кто-то наверняка надеется убедить забрать их из этого кошмара, кто-то соскучился, а кому-то хочется вкусненького. Теперь ясно, почему из всех планов на сегодня на доске только «Чистый час». Какой смысл планировать мероприятия, если все равно половина лагеря будет безвылазно сидеть возле ворот, в ожидании приезда родственников.
Впрочем, меня эта новость не сильно всколыхнула. В каком-то смысле у меня родительский день продолжается с самого приезда в этот лагерь. А теперь вот к маме добавился еще и отец. Вот он не особенно изменился, практически таким я его всю жизнь и знал — немного нелепым и добродушным. Он не похудел и не растолстел, разве что очки к преклонному возрасту сменил на более элегантные. А вот от клетчатых рубашек так и не отучился. Вчера вечером он немного пообщался с отрядом, и вроде даже ребятам понравился. Учителем он не был, его отправили от профкома завода за какие-то плюсы в профсоюзную карму и бонусы для вступления в партию. В детали он не вдавался, но стало понятно, в чем дело. Если мама в принципе скрывала свое прошлое, обрывая все разговоры о ее юности, то отец о своей жизни рассказывал довольно много. Он закончил политех и работал инженером. Сначала в Новокиневске, а потом в Нижнем Новгороде. Если эта смена в лагере была его единственным педагогическим опытом, то, в общем-то, неудивительно, что он об этом промолчал.
С ним оказалось и сложнее, и проще, чем с мамой. Проще, потому что не было эффекта «зловещей долины», как с мамой. Голос ее — остальное чужое. Отец же каким был, таким остался, но тем больше опасность, что я по привычке назову его папой. Повел он себя... ну, скажем так, предсказуемо. В нашем отряде парни делились на две категории. В первой были те, кто уже вырос. Они уже вытянулись, приобрели еще довольно нестойкий, но уже вполне мужской, а не мальчишеский голос, лицо приобрело явно мужественные черты. К этой категории относился и я сам тоже. А вторая пока еще осталась мальчишками. Первые дружили с первыми, вторые — со вторыми. Причем разделение это не было каким-то враждебным, никаких конфликтов или конфронтаций конкретно на этой почве не возникало. Просто такое вот разделение, как будто бы даже естественное. Среди девчонок подобного уже не было, они все к четырнадцати годам уже оформились в девушек.
Единственным исключением из общего правила был Марчуков, который на вид был пацан пацаном, но мозгами уже слегка перерос свое мальчишеское тело.
Мой отец сторонился парней из первой категории, и больше тяготел ко второй. За завтраком сидел в окружении этих самых «детей» и рассказывал им что-то про авиамоделирование. А те, развесив уши, слушали, иногда даже не донося до рта ложки с рисовой кашей. Да, про модели самолетов я еще с детства помню его ссоры с мамой. Самолеты висели под потолком в зале, а мама ругалась, что они только собирают пыль. А однажды они просто исчезли. Еще до школы дело было. И после никто не вспоминал про отцовское увлечение.
После завтрака стала понятно, что второй отряд по большей части только делал вид, что ему все равно на визит родителей. Просто нужно было держать марку, мол, никто из нас не мамина конфетка и не ожидает с нетерпением своих родственников. По одному, по двое потянулись к воротам, лишь номинально сделав вид, что как-то понаводили порядок вокруг корпуса.
В конце концов не захваченными всеобщей родительской лихорадкой оказались только трое — я, Мамонов и Цицерона.
— А ты что к воротам не идешь? — спросил я у Мамонова. — Думаешь, никто не приедет?
— Ах, если бы, — криво ухмыльнулся Мамонов. — Маме же не докажешь, что незачем таскаться в такую даль...
 
— Ага, — Чичерина вздохнула. — Лучше бы уж не приезжали.
— Так может тоже пойдем? — спросил я. — Опасность надо встречать лицом к лицу, и все такое.
У ворот и внешнего края забора царил хаос и суета. Кто-то из детей-счастливчиков уже воссоединился со своими родителями, и они всей семьей устроили пикник прямо на траве за воротами. За кем-то даже на машинах приехали — перед воротами стояла парочка запыленных жигуленков и явно много всего повидавший москвич. Но в целом картина снова была похожа на калейдоскоп, как в самый первый день на Привокзальной площади.
— О, а вот и за Верхолазовым приехали, — Мамонов мотнул подбородком в сторону вывернувшей из-за деревьев блестящей черной волги. Ее глянцевые борта кое-где были покрыты пылью проселка, но по сравнению с остальными представленными здесь транспортными... гм... средствами, она смотрелась как белоснежная яхта на фоне ржавых баркасов.
Верхолазов беспрепятственно прошел через вертушку, хотя строгие дежурные на воротах обычно придирались, если за питомцем лагеря не подходили сами родители. В общем-то родителей даже запускали внутрь, только в отряд было нельзя. Но большинство детей почему-то стремились выйти за ворота, чтобы сидеть на покрывалах и поглощать принесенные вкусности.
Почти все вожатые тоже были здесь, но большая их часть скучковалась вокруг длинного деревянного стола под навесом.
Елена Евгеньевна о чем-то разговаривала с женщиной монголоидной внешности, в ситцевом платье в цветочек и в платке. В руках — пластмассовое ведерко, повязанное сверху платком. Похоже, она пыталась всучить вожатой что-то с дачи, а вожатая протестовала, видимо, правилами такое было запрещено. Невдалеке топтался хмурый Мусатов. Видимо, это была его мама.
— Помидоры что ли опять привезла? — спросила Цицерона.
— Рановато для помидоров, — Мамонов выплюнул травинку, которую жевал. — Ягода какая-то, наверное.
— Мусатовы садоводы? — спросил я.
— Ага, — кивнул Мамонов. — Настроили на дачном участке теплиц, его мамаша продает овощи-фрукты на рынке. Каждый год та же история — ей запрещают их привозить, а она все равно привозит. Чуть ли не с самого первого класса. Мол, витаминчики чтобы покушали, а то живем впроголодь...
Цицерона и Мамонов засмеялись. «Теплицы, — подумал я. — Ага...»
— Эх, а вот и за мной, — Цицерона скривилась и встала. Я проследил за ее взглядом. Мужчина и женщина, на которых она смотрела, были похожи скорее на ее бабушку и дедушку, чем на родителей. Мужичок был пузатенький, лысенький и с красным носом любителя заложить за воротник. А женщина — высокая и худая. На вид — библиотекарша или сотрудница какого-нибудь архива. Папа, по всей видимости, уж принял, поэтому вид имел довольно веселый и рассеянный, рубашка на его круглом пузике изо всех сил намекала, что уже почти готова потерять все пуговицы.
Папа сразу полез к Цицероне обниматься, та отнеслась к бурному проявлению родственных чувств равнодушно.
— Пойду тоже, пока она дежурным сцену не устроила, — Мамонов поднялся. — Бывай, Кирюха.
Честно говоря, если бы я эту девушку встретил на улице, то подумал, что это старшая сестра Мамонова. На вид она была совсем молоденькой, несмотря на то, здесь все выглядели по ощущениями здорово старше, чем я привык там, в своем времени. Или может быть, мне уже стоит перестать называть его своим? Непонятно, вернусь я туда в обозримом будущем, или только если своим ходом доживу? Пенсионером уже.
Как я понимаю, моя мать приехать на этот родительский день никак не могла, она же на курорт улетела. А вот приедет ли отец? Ну... Посмотрим. Вспомнить бы еще, как он выглядит, я его и видел-то всего-ничего.
Я сорвал травинку и сунул ее в рот, по примеру Мамонова. Выхватывал из шумной толпы разные лица и сценки. Вот например, девочка, та самая, которая защищала меня на совете дружины, обнимает женщину в цветастом летнем платье и соломенной шляпке. Плечи вздрагивают, плачет?