Русский рай

Через четверть часа Хвостов поднялся на мостик в добром подпитии с припудренным синяком под глазом, надул грудь и заревел:
– По местам стоять, приготовиться к смене галса!
Ухмылявшаяся команда разбежалась, хмурые американцы неспешно и неохотно заняли свои места. Баркентина сменила галс, и её больше прежнего стало раскачивать с борта на борт. Широко расставив ноги, Хвостов, наконец, похвалил Сысоя и Василия, стоявших на штурвале.
– А вы, мохнорылое мужичьё, оказывается, кое-что смыслите в навигации!
– Смыслим, – обрехался Сысой, – и кое в чем не хуже жополицых. Не первый контракт служим.
Хвостов удивленно ухмыльнулся нелестному сравнению, видимо, решил включить его в свой лексикон, и с прежним азартом стал расхаживать по мостику. По виду можно было понять, что драка даже улучшила его настроение.
Сысой с Василием стали добровольно нести вахту на штурвале. Американцы, сердито поглядывая на командира, не подходили к нему, но умело работали на парусах.
– Как думаешь, отмстит им на Ситхе? – спросил дружка Василий.
Сысой, подумав, мотнул головой:
– Это нас за побои офицера могут сослать на каторгу. Как началась монополия, так кончилась воля. А им он что сделает? За них всегда заступится правительство. Оно у них тоже сбродное, но своих не выдаёт и не бросает: ни белых, ни черных, ни желтых.
Они с Василием поочередно, а то и вместе стояли на штурвале, иногда помогали неумелым креолам и неуклюжим алеутам крепить паруса. Туман стал гуще козьего молока, с мостика не видно было бака. Баркентина медленно шла по курсу при зарифленных парусах. Заунывно звенел корабельный колокол, предупреждая о себе такие же слепые суда. На баке алеуты прислушивались к ответным звукам. Молодой креол выскочил из тумана, как бес из преисподней, махнул рукой на бак, испуганно крикнул, что слышен звук прибоя. Хвостов, стоявший ночную вахту, приказал спустить паруса и убежал на бак. Алеуты первыми услышали в ночи шум наката волны на берег и послали креола сообщить капитану. Хвостов долго и недоверчиво торчал там, прислушивался, вытягивая шею. Наконец и он услышал опасный шум, приказал измерить глубину под килем и бросить якорь.
При пасмурном, туманном рассвете все увидели плоский остров, покрытый густым лесом и кустарником. Булыгин, тыча пальцем в карту, объявил, что это один из необитаемых островов южной части архипелага, показывал, что на нем есть пресная вода. Хвостов долго разглядывал сушу в подзорную трубу и заявил, что помнит этот остров, он находился неподалеку от Ситхинского залива. Мореходы заспорили. Булыгин предложил высадиться на сушу на байдаре и пополнить запас пресной воды, поскольку бочки были почти пустыми. Хвостов согласился с ним. Мысль эта показалась дельной даже алеутам. Они спустили на воду большую байдару с пустой березовой бочкой, оружия с собой не взяли, надеясь на прикрытие пушек баркентины.
На носу лодки уселся Булыгин. Его жена с борта помахала мужу рукой и ёжилась в шубке с блесками влаги на меху. С судна видно было, что байдара подошла к небольшому заливу, который с борта приняли за устье ручья, лодка покрутилась возле него, высадила Булыгина и стала возвращаться. Васька, свесившись за борт, криком спросил гребцов, что случилось. Те залопотали, указывая руками на остров, Васильев перевел для Хвостова:
– Косяк сказал, что ручей в другом месте, алеуты высадили его, а сами не решились плыть без оружия, невидимые с судна. Булыгин заявил, что найдет воду, вернется и укажет, куда подойти. Но его долго нет.
Лейтенант озадаченно выругался. Байдара пришвартовалась к борту. В это время из островного кустарника вылезли полдюжины тлинкитов. Мокрые одеяла, накинутые на голые плечи, облипали по телам: видимо они долго скрывались в кустарнике и теперь толкали впереди себя уже босого и полураздетого офицера. Тойон с горделивой осанкой, в круглой шляпе раструбом, украшенной перьями и горностаями, в виду экипажа приставил к горлу моряка нож и гортанно прокричал. Пятеро его подручных приткнули концы кинжалов к бокам пленного. Анна вскрикнула, кинулась к Хвостову с воплем:
 
– Сделайте что-нибудь?!
Офицер подхватил её под руку. Сысой обернулся к сыну якутатской тлинкитки.
– Требует половину груза за жизнь! – сдвинув брови, с важным видом перевел речь вождя креол.
– Ага! Половину?! И двадцать две пушки в придачу… Черта лысого! – досадливо выругавшись, пробормотал Хвостов, скинул рыдавшую женщину на руки Василия и крикнул во всю силу голоса: – Остров южный или северный?
– Зюйд! – сдавленно ответил Булыгин и вздрогнул, выгнувшись от пинка.
– Жди! – снова крикнул лейтенант и приказал креолу-полуякутату: – Скажи тойону, что нам надо спросить разрешение начальника!
Креол пропел, как казалось русским ушам:
– У-аа-ээ!
По лицам и движениям островитян ясно было, что его поняли. Булыгин опять выгнулся от пинка, и задрал голову с ножом у горла, но лейтенант, невзирая на вопли женщины, приказал поднять якорь. Баркентина схватила ветер кливерами, развернулась носом к северу и, часто меняя галсы, стала удаляться от острова. Анна забилась в истерике и кинулась на Хвостова, пытаясь его оцарапать.
– Уведи её в каюту! – приказал Василию лейтенант. Промышленный подхватил на руки брыкавшуюся женщину. – Запри там! – крикнул вслед Хвостов.
Через некоторое время, смущенный и раздосадованный, Василий вышел на палубу и пожаловался:
– Она же дверь выломает. Слышишь, как колотит?
– Свяжи её! – выругался Хвостов, бегая по мостику. Сысой на штурвале взглянул на дружка и рассмеялся его беспомощному виду.
Около полудня вдали показался другой остров, покрытый густым лесом. Судно было замечено, навстречу ему стали выгребать тлинкитские деревянные баты, расписанные яркими красами.
– Тойон в первой! – щелкнул трубой Хвостов и крикнул: – Готовимся, якобы, к торгу.
Грот и бизань спустить, фоковые паруса зарифить, палубу огородить абордажными сетями и парусными завесами, пушки на баке и юте зарядить картечью. Всем быть настороже при заряженных ружьях. – Он натянул до ушей шляпу, побежал проверять и ставить матросов на пушки.
Баты подошли под борт баркентины, развернувшейся по ветру. Поперек лодок под руками гребцов лежали английские длинноствольные ружья. Воинские приготовления на судне не смутили тлинкитов: обычно так и проходили расторжки на воде. Гребцы показали шкуры морских бобров. Сысой, по наказу лейтенанта, показал им связку походных топоров бренчащих на кожаной веревке. За борт бросили штормтрап. По обычаю первым полез смотреть товар тойон, его голова была украшена плетеной шляпой с раструбом, с которого свисали шкурки русских горностаев. Едва тойон ступил на палубу, зарифленные паруса опали и схватили ветер: американцы на фок-мачте сработали слаженно. Штормтрап был вытянут, тойона сбили с ног и связали.
Островитяне на миг оторопели, затем, побросав весла, схватились за ружья. С кормы прогрохотала пушка, по воде заплясала картечь. Вздулись гафельные паруса, трехмачтовая баркентина полным ходом стала удаляться в обратную сторону. Баты быстро отставали, поскольку грести и стрелять одновременно с них не могли. Щепа полетела с фальшборта, в нескольких местах были продырявлены паруса, но обошлось без крови.
К вечеру «Юнона» вернулась к острову, на котором захватили Булыгина. Его жена дергалась и рыдала в каюте, связанная кушаком. Островитяне издали заметили судно и ждали его на том же месте с полуголым и посиневшим от холода офицером. Когда Хвостов предложил им обменять офицера на тойона с соседнего острова – их лица позеленели от злобы, но не выкупить плененного соседа они не могли из-за присущей им гордыни и страсти к соперничеству.
Злорадно наблюдая за ними с баркентины, лейтенант обернулся к Сысою:
– Говорят, ты стрелок отменный?!
– Бывало, неплохо стрелял, – пожал плечами промышленный, не отрывая глаз от суши со спорившими тлинкитами.
– Как только Булыгина отвезут на выстрел – застрели тойона, чтобы неповадно было брать аманат на выкуп!