Русский рай

– Что мы продаем здешним? – Почесал густую бороду Василий.
– Большую икону дарим тойону?! Или продаем? – Спохватившись, подсказал Сысой.
– Вот-вот! – Поддержал его Кусков. – Спросят какую, скажите Михайлы Архангела. А то партовщики не в меру любопытны, сами знаете. – И потеплевшим голосом спросил: – Как семья перенесла качку.
– Ульке хоть бы что, – за двоих ответил Сысой. – Федьке качка в радость – крепче спит.
Передовщики промазали жиром и приготовили байдару, Василий, делая вид, что ноша легка, принес железную доску обшитую досками. Тоболяки уложили ее и прихватили малый бочонок под воду. Когда береговые жители, довольные торгом и меной, разошлись по деревням, двое спустили лодку на воду и стали выгребать к мысу. Место, где зарыть доску они нашли быстро, сделали главное дело торопливо, но не были никем не замечены. Затем долго ходили по берегу, выискивая выброшенный прибоем плавник, вытесали крест, поставили на мысу и уже перед сумерками вернулись на бриг. Кусков выспросил, где и как положили доску, втайне или были замечены, записал в журнал и пожаловался:
– Похоже, нас сносит к суше, наверное, якорь волочится по дну. Спасти Бог, выкинет на мель. А ночи здесь темные, не углядишь. Кому-то надо жечь костер на берегу, иначе никак нельзя.
Сысой с Василием обеспокоенно завертели головами, им тоже показалось, что бриг стоит ближе к суше, чем прежде.
– Я своих отправлю, – пробормотал Василий. – Они надежны и ночлег на суше им в радость. Пусть всю ночь жгут костер.
– Пошли! – согласился Кусков. – Но, другой якорь под себя не бросишь, надо отходить от суши завозом и сделать это пока не накрыла темень.
– Придется завозить! – Невольно услышав разговор, подошел к ним Петров. – Берег близок, паруса гнилые, чуть, что не так – выбросит – не снимемся.
На штурмане был плащ поверх простого суконного сюртука. Само собой разумелось, что с якорем будут выгребать русские служащие. Ловкие и юркие в байдарках, эскимосы не умели плавать и, оказавшись в воде, быстро тонули.
– Поднимай всех! – приказал Кусков.
Запасной пятнадцатипудовый якорь удачно погрузили на большую байдару. Она просела как от бочки, наполненной водой, тяжело поднималась и опадала на волнах под бортом, но ее не захлестывало.
– Ума не приложу, как бросить и не перевернуться, - хмыкнул под нос Сысой.
– Пошлю следом другую байдару, не велика беда – искупаетесь. Вытянут!
Без шапок, босые, в одних рубахах, компанейские служащие стали выгребать дальше от суши. За завозным якорем тянулся трос, сдерживая ход байдары. А сумерки становились все гуще, залив накрывала черная, южная ночь. На баке брига виднелись полуголые алеуты, выбиравшие становой якорь. «Кадьяк» медленно продвигался против волн. Кусков дал сигнал бросать завозной якорь. Перекрестившись, пятеро дюжих мужчин приподняли его, но едва сместили к борту, байдара перевернулась и все оказались в воде. Другая байдара была вблизи, мокрые гребцы влезли на нее, подхватили за конец полузатопленную лодку и стали выгребать к бригу. На небе появились первые звезды, корабль черной тенью качал мачтами без парусов, скрипел шпиль. Поднятый якорь поджидал байдару с мокрыми людьми, чтобы все повторилось еще раз. Кусков со штурманом Петровым решили встать на два якоря.
– Однако, не в стужу купаемся, – выстукивая дробь зубами, пробормотал Сысой, – И это хорошо!
Василий с мокрой бородой, свившейся в веревку, только покряхтывал и ежился на ветру, который не был холодным, словно вернулся сырой сентябрь. Всю ночь на берегу горел костер. Бриг стоял на двух якорях. Калана в заливе не было. Кусков снова стал собираться для торга и мены.
– Уходить надо! – посетовал, садясь в байдару. С тоской взглянул на бегущие тучи. – Если «Никола» не придет к полудню – будем сниматься с якорей.
– Течь усиливается! – вслед ему крикнул штурман. – Уже десять партовщиков отчерпывают воду. Даже если завести пластырь, на плаву щель не законопатим.
Мена была не слишком удачной, но мирной. Кусков раздал лучшим людям серебряные медали с надписью «Союзные России», оставил им письмо для Тараканова и Булыгина на случай, если «Никола» придет в залив. После полудня, «Кадьяк выбрал якоря и, часто меняя галсы, вышел в открытое море, где шторм переживать безопасней, чем возле берега.
 
Русские служащие непрестанно молили Николу об усмирении ветров и штормов, много раз пытались задобрить разбушевавшегося водяного. Алеуты, кадьяки, чугачи делали то же самое на свой лад. Но дул все тот же сильный ветер с северо-запада, шла все та же волна с белым пенистым гребнем. Сысой с мостика внимательно высматривал скалистый берег и узнал вход в свой залив. Штурман приказал спустить часть парусов и бросить плавучий якорь. Сысой с Василием с железной доской и шестью гребцами пошли на байдаре ко входу в залив, но из-за сильного наката волн войти в него не смогли. Бриг, пытаясь удержаться на месте, вынужден был удалиться от берега. Сысой со спутниками вернулся к нему с так и не заложенной доской. О том, чтобы попытаться провести «Кадьяк» в залив при волне не могло быть и речи. Пришлось идти вдоль берега дальше к югу, а там Сысой с Василием и промышлявшие с ними возле Калифорнии эскимосы, разом узнали вход в залив Бодего.
Сысой на «Николе» входил в него почти при такой же погоде. Он встал за штурвал и под началом штурмана привел бриг к тому месту, в котором отстаивалась шхуна. Это был Малый, северный залив, который Баранов назвал заливом Румянцева в честь графа покровителя и ходатая за Компанию. В сравнении с Тринидадом, стоянка была безопасной. Едва был брошен якорь, спущены, сложены и увязаны паруса, измотанные люди попадали, где кто нашел себе место. Бриг плавно покачивался вблизи берега. Видны были временные постройки партии Тимофея Тараканова и только шум отливаемой воды из трюма, напоминал, что борьба за жизнь на плаву продолжается.
– А «Николы» нет! – прозвучал сиплый голос Кускова. Он оброс густой бородой с проседью, морщины глубоко врезались в кожу лица, под глазами набухли мешки, взгляд был умученным. «Непонятно, когда спал! – взглянув на него, посочувствовал Сысой. – День и ночь стоял на мостике вместе со штурманом».
– Похоже, и не было здесь «Николы»! – указал Кускову на берег. Вскинул усталые глаза, зевнул: – Вдруг, здешние индейцы, что знают? – Отоспимся, расспросим, толмачка у нас здешняя.
Кусков улыбнулся в бороду. Он тоже возлагал большие надежды на жену чугача, вывезенную партией Тараканова, от того её муж чуть не лопался от важности. Будучи эскимосами по крови и языку, чугачи по нравам сильно походили на тлинкитов, были так же заносчивы и самоуверенны, так же уродовали лица, вставляя в прорезь кости.
На другой день на облачном небе показалось солнце. Женщины сушили паруса и одежду, компанейские служащие подвели лавтак под место течи, вода просачивалась, но уже не заливала трюм, плотник с матросами и штурман пытались законопатить щели изнутри. Сысой, Василий, главный приказчик Кусков и чугач с женой-толмачкой отправились на байдаре к берегу, к сложенным из камня и покрытым плавником постройкам Тимофея Тараканова и Афанасия Швецова. На их счастье в землянках оказались три женщины с детьми.
Толмачка, радостно, затараторила, женщины перестали опасливо поглядывать на пришельцев, заулыбались, кивая: «Талакани-талакани». Они были уроженцы местного прибрежного племени мивок, как и сама толмачка. Их деревня находилась неподалеку, женщины по какой-то надобности оказались на старом стане. Кусков, Сысой и Василий дали им возможность наговориться о своем, чугач с важным видом присел на корточки, закурил трубку и, задрав нос, наблюдал за женой и ее соплеменницами. Едва стал стихать их радостный щебет, Кусков начал задавать вопросы через толмачку. От нее узнали, что мужья женщин ловят рыбу, а они испугались пришедшего корабля и спрятались: думали, что приплыли испанцы ловить людей племени.
Мужчины вскоре вернулись, затем из деревни пришли другие, все были приветливы и привечали прибывших: «Талакани, талакани!» Так они называли всех партовщиков и русских служащих в память о мирном пребывании Тимофея Тараканова.