Казнить нельзя помиловать

– Мерзавцы! Вам не взять меня живой!
– Нельзя, чтобы мой малыш видел меня такой!
– Я не скажу ему ничего такого, чего он сам не знает!
Примерно такие бессмысленные фразы она и повторяла, иногда часами, иногда переходят на мелодичное пение.
А еще Стелла начала мазать камеру фекалиями. Мало того, что это очень плохой фэн-шуй, – это еще и классический признак, что у кого-то, по выражению Шантель, чердак малость протекает. Не может же быть такого, что она контролировала и это поведение тоже! А если да, напрашивался вопрос: почему она это делает? Когда люди манипулируют окружающими, у них всегда есть какая-то цель. А Стелла, похоже, с полным безразличием относилась к тому, что ее поместят в больницу, и в целом ее поведение почти всегда казалось совершенно бессмысленным. В конце концов я сдался и прописал ей антипсихотик оланзапин – принимать каждый вечер – отчасти по результатам клинической оценки, отчасти просто от отчаяния. Таблетки Стелла принимала, но, похоже, они на нее не действовали. Раза два, когда Стелла случайно пропускала прием из-за пересменки персонала, она не напоминала о нем – то есть это поведение явно не было нацелено на то, чтобы раздобыть лекарства.
В следующие две недели вопли Стеллы стали еще более ушераздирающими. Я перевел ее в тюремную больницу, чтобы там за ней наблюдали медсестры. Само по себе это стало эпической битвой, поскольку персонал отделения сегрегации считал, что ее следует наказать, сотрудники больницы считали, что это пустая трата их и без того скудных ресурсов, а коллеги твердили, что Стелла притворяется. Лекарства совершенно не повлияли на нее, а это указывало, что психической болезни у нее нет.
Однажды утром в понедельник мне сообщили, что срок ее заключения подошел к концу и ее выпустят буквально через два дня. Стелле предстояло стать одной из исчезающих заключенных. Я был ошеломлен, что эта женщина, которая вопила круглые сутки, постоянно молотила кулаками в дверь, неделями не мылась и мазала обои какашками, выйдет в большой мир. Это же варварство и даже преступная халатность – выпускать ее в таком состоянии! Даже если не учитывать ее потенциальную склонность к насилию, я беспокоился, что одна на воле она будет совершенно беззащитной, тем более с ее привычкой водиться со всякими негодяями. Я снова обратился к коллегам, в том числе к судебному психиатру, который работал в той же тюрьме был опытнее меня, и к старшему психологу. Они в один голос заявили, что в день выхода на свободу у Стеллы все будет прекрасно (по крайней мере, по ее меркам). Меня снедали сомнения. Я не послушался ничьих советов и назначил обследование, по результатам которого Стелла поступила бы на принудительное лечение, и составил два-три необходимых рекомендательных письма. Для этого мне требовалось вызвать сертифицированного специалиста по охране психического здоровья (старшего социального работника, который надзирает над местами заключения по закону об охране психического здоровья) и независимого врача, которые должны были встретить Стеллу у тюремных ворот. Как всегда, это было бюрократическое минное поле, поскольку многочисленные отделения Национальной службы здравоохранения отрицали, что это их юрисдикция. Когда я наконец отыскал нужное отделение, там должны были найти свободную койку в специализированной клинике всего за два дня. После нескольких телефонных звонков, имейлов и нескольких крепких словечек, произнесенных вполголоса, я сумел организовать обследование. Ошибиться означало опозориться как профессионал, ведь я должен был убедить всех участников, что у нее психоз, невзирая на результаты многочисленных недавних обследований в рамках закона об охране психического здоровья и на заключения моих собственных коллег. Вообще-то я нахально выступил против медицинского консенсуса.
Стелла вышла на свободу в день, когда я не работал в тюрьме, поэтому я на обследовании не присутствовал. Мне передали, что она абсолютно здорова. Она приняла душ, нарядно оделась и беседовала с моими коллегами совершенно нормально, здраво, безо всякого психоза и даже мило. Никаких негодяев, никаких малышей. Так и вижу, как сертифицированный специалист по охране психического здоровья и независимый психиатр бормочут вполголоса свои собственные крепкие словечки в мой адрес за то, что я впустую потратил их время.
 
Следующие несколько дней коллеги дружески подшучивали надо мной за обедом. Возможно, Стелла все это учинила, просто чтобы высмеять меня и поставить в дурацкое положение. Больше я ее не видел, поэтому это осталось загадкой без ответа. Так и вижу, как она вприпрыжку ускакала с лукавой усмешкой. Снимаю шляпу перед ней и ее преданностью актерскому искусству. Она заслуживает «Оскара» – не меньше, чем я насмешек.
 Глава девятнадцатая. Преднамеренные самоповреждения и сожженные мосты 
Одно лицо навсегда запечатлелось в моей памяти – как и лужи крови ее обладательницы. Мисс Памела Торн была тучная безработная женщина за 30 с фиолетовыми волосами. У нее было тяжелое пограничное расстройство личности и трудности в обучении. Если кто-то провоцировал ее, она взрывалась от гнева – и загоняла его вовнутрь, а потом резала себя. Весь свой тюремный срок Памела провела в медсанчасти. Именно туда помещали заключенных с самыми тяжелыми психическими расстройствами – например, излишне голосистую Стеллу. Поскольку в тюрьме было более пятисот женщин, а в медсанчасти всего с десяток мест, чтобы туда попасть, нужно было соответствовать высоким стандартам, достичь вершин безумия. Обычно для этого нужны проявления цветущего психоза. Примерно тогда же, когда там была Памела, я, помнится, лечил женщину, которая была убеждена, что все мы русские шпионы, и другую женщину, которая считала, что каждый раз, когда она моется, с нее сходят невидимые слои кожи, и рано или поздно она совсем растает. Еще я видел нескольких женщин, которые в состоянии острой мании были настолько расторможены, что раздевались догола прямо в камерах. А одна даже мастурбировала, не таясь, и хохотала при этом.
А кроме того, именно сюда помещали под наблюдение тех, кто был склонен к ужасающим самоповреждениям, как и Памела. Это были вовсе не заурядные мелкие порезы и царапины, которые человек наносит сам себе, чтобы выпустить раздражение – с такими имели дело в основной тюрьме. Здесь держали тех, кто всерьез рисковал погибнуть или причинить себе тяжелое увечье. Медсанчасть была предназначена для лечения и наблюдения – здесь работали обычные медсестры и приходящие врачи и имелось клиническое оборудование, в отличие от отделения сегрегации, которое было предназначено для наказания. Тем не менее между ними было и бросающееся в глаза сходство – одинаковые широкие пустые коридоры, одинаковые моргающие ленточные светодиодные лампы, одинаковая потусторонняя тишина, от которой даже звук шагов казался оглушительным.
Естественно, многие пациентки, которые там находились, принадлежали к числу самых беспокойных во всей тюрьме и потенциально были самыми опасными. Как и в отделении сегрегации, им разрешалось выйти из камеры только в сопровождении двух, а иногда и трех охранниц. Поскольку персонала обычно не хватает, это означает, что почти все время заключенные находятся под замком. Совсем не так, как в главных крыльях: в тюрьме, где я работал, женщин всячески привлекали к учебе и работе (в кафе, в саду, даже в колл-центре, расположенном на территории).
Когда я впервые заглянул в медсанчасть, а это было в 2017 году, в первую неделю моей работы в тюрьме, в нос мне ударил резкий запах моющего средства. Впоследствии я узнал, что «грязные протесты» были не редкостью и некоторые заключенные отказывались мыться. Кроме того, заключенная, которая мыла пол, показалась мне очень знакомой. Она была маленькая, с бледным мышиным личиком и бегающим смущенным взглядом серо-голубых глаз. Когда я проходил мимо, она улыбнулась. До жути знакомая. За ленчем я порылся в памяти. Я ее уже обследовал, но где? Потом коллега подсказал, что я, наверное, читал о ней в газетах. Это была Мэйрид Филпотт, которая в 2013 году была арестована за непредумышленное убийство своих шестерых детей у себя дома в Дерби в результате поджога, который Мэйрид учинила в сговоре со своим злодеем-мужем Майком, посчитав, что так можно получить от государства более просторное жилье.