Казнить нельзя помиловать

К счастью, медсестру удалось вызволить, а пациентку удержать и успокоить уколом. Однако через несколько минут после того, как дверь снова заперли, она нашла первый шприц, про который в суматохе все забыли, и принялась размахивать им перед камерой, грозя тем, кто попытается осмотреть ее в следующий раз. Мы с заведующим отделением пытались вести с ней переговоры по внутренней связи, но пациентка в ответ только смачно харкнула.
Как мы ни урезонивали ее отдать оружие, она не желала нас слушать. Мы решили, что оставлять все как есть опасно, и вызвали полицию. Прибыло несколько офицеров во главе отряда полицейских в экипировке для борьбы с уличными беспорядками, с дубинками на изготовку. Еще несколько минут напряженнейших переговоров – и пациентка оставила шприц у двери, села в угол и позволила персоналу забрать его. Видимо, ее заставило уняться зрелище множества грозных полицейских, да и транквилизатор, наверное, начал действовать.
Я бы с радостью рассказал, что история Ленни закончилась хэппи-эндом, но, увы, ему пришлось вернуться в больницу поближе к родным местам, в Сюррей. Такое решение было принято не в нашей больнице, а в его отделении Национальной службы здравоохранения – по финансовым соображениям. Ленни перевели в такое же отделение, где он мог продолжать смешить, дурачить, оскорблять и изводить бестактными вопросами о сексе другого судебного психиатра (хотя я очень надеюсь, что кличка «Маугли» останется зарезервированной лично для меня). Я не мог удержаться от постоянных размышлений о том, что Ленни покинул мое отделение после моего якобы лечения в худшем состоянии, чем при поступлении: он стал толще, неопрятнее и злее, и те самые лекарства, которые должны были лечить его, подорвали его здоровье. Лекарства, выписанные моей рукой.
На логическом уровне я понимал, что ни мои коллеги, ни я сам не могли сделать для него больше, и ожидать другого было бы нереалистично. Я остро чувствовал, что если бы мы не содержали Ленни у себя, вне больницы он был бы очень опасен. И вообще за время моей работы в должности судебного психиатра-консультанта в больнице у меня накопилось гораздо больше историй успеха. Но сердце не желало слушать голову, и я до сих пор не могу отделаться от ощущения, что в некоторых случаях я не лечу, а просто держу под замком. Поворачиваю ключ в замке не в ту сторону. Неужели все эти годы изнурительного обучения я потратил ради того, чтобы чувствовать себя тюремным надзирателем, к которому обращаются «доктор»?
 Глава четырнадцатая. Червь сомнения 
В случайные минуты затишья в маниакально-насыщенное время моей работы в больнице в Эссексе, обычно во время долгих поездок за работу или сидя за столом, я начал всерьез обдумывать, что за сомнения закрались мне в душу. Я понял, что у меня появилось ощущение некоторой пустоты. Нашивки консультанта пока что были вершиной моей карьеры. Наша команда выписывала приличное количество больных, причем иногда тех, кто особенно трудно поддавался лечению. Так почему же все это вызывало такие… антипобедоносные чувства?
На задворках моей психики, а иногда и в страшных снах (помимо сна про то, как я пришел на обход нагишом) мельтешили и другие страшные мысли – о том, что статистически неизбежно, что кто-то из моих больных совершит тяжкое насильственное преступление, например, убийство. В практике судебных психиатров такое может произойти, пока пациент в больнице или на прогулке, либо уже после выписки.
В пример можно привести кошмарную историю, от которой у меня мурашки бежали по телу еще во время обучения. Доктор Даниэль Канарелли, французский психиатр, оказалась в зале суда не как свидетель-эксперт, а как подсудимая, и была приговорена к году условно и к штрафу в семь тысяч евро, поскольку один ее пациент, Джоэль Гайяр, страдавший параноидной шизофренией, убил человека. Это страшное преступление произошло примерно в феврале 2004 года, но привлекло мое внимание, когда мы с моей приятельницей Дженни, тоже будущим психиатром, сделали стендовый доклад об этом случае, чтобы просветить соучеников на студенческой конференции. Дело было в 2013 году, через месяц-другой после того, как доктор Канарелли на скамье подсудимых выслушала гневную речь судьи, и примерно за год до того, как я начал специализироваться по судебной медицине.
 
В прошлом доктор Канарелли несколько раз отправляла Гайяра на принудительное лечение. Однако, по словам обвинителей, в дальнейшем она не смогла правильно поставить ему диагноз и продолжала заниматься с ним неэффективной терапией, игнорируя рекомендации коллег, которые советовали госпитализировать Гайяра в специализированную клинику.
Судя по всему, месье Гайяр сбежал во время консультации. Доктор Канарелли обратилась в полицию, однако, несмотря на это, три недели спустя ее пациент зарубил топором 80-летнего гражданского мужа своей бабушки. Власти сочли, что в это время у него был психоз и он не отвечал за свои действия, поэтому его освободили от ответственности. Французский суд постановил, что доктор Канарелли проявила халатность, недооценила риск и не приняла в расчет насильственные действия Гайяра в прошлом. Коллеги, в том числе союз французских психиатров-госслужащих, отстаивали ее и утверждали, что Канарелли сделали козлом отпущения в сложном непредсказуемом деле.
Говоря по справедливости, в методах лечения доктора Канарелли и правда видны недочеты. Однако и во многих других случаях, как это ни неприятно, риск не всегда предсказуем: предрекать будущее неспособны даже эксперты.
Психиатры – не экстрасенсы. У больных не всегда проявляются симптомы и особенности поведения, предвещающие вспышку насилия. Было бы совершенно негуманным, бессердечным и неприемлемым держать пожизненно под замком человека, совершившего насильственное правонарушение, только потому, что он психически болен. Да и с логистической точки зрения это вызвало бы закупорку системы и лишило лечения следующего правонарушителя с острым психическим расстройством, которому пришлось бы ждать в тюрьме. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, это по мере сил лечить симптомы и реабилитировать пациентов при помощи широкого арсенала медикаментов и психологической терапии. В дальнейшем придется принять решение о выписке. Стиснув зубы.
Никто из моих бывших больных, насколько я знаю, не совершил в дальнейшем тяжких насильственных преступлений, но это, вероятно, объясняется не моим врачебным искусством, а скорее тем, что я успел проработать судебным психиатром при больнице совсем недолго. Тем не менее я видел, как дорого это обходится некоторым из коллег. Допросы в полиции, необходимость постоянно держать в курсе дела и консультировать сотрудников, беседы с членами семьи больного, а иногда и жертвы, вызовы на ковер к больничному начальству и дотошные расспросы в рамках внутреннего расследования серьезного инцидента. Это страшный удар по самолюбию, самоуважению, уверенности в себе и душевному здоровью многих компетентных психиатров. Я видел, как на фоне этого ада мои коллеги стремительно стареют за две-три недели. Вероятность, что такое случится со мной, не давала мне покоя. Хочу ли я быть винтиком в системе, которая хотя бы отчасти виновата и иногда обвиняется в том, что выписывает пациентов, которые потом причиняют вред окружающим? У меня и так появились две серьезные причины лишиться сна прямо дома, хотя, признаться, старший постепенно приучался спать всю ночь и почти всегда оставлял постель сухой.
Другой ложкой дегтя в бочке меда моей любви к работе была необходимость всегда быть отрицательным героем. У меня ушло некоторое время на то, чтобы по-настоящему понять, что хотя психиатры должны держаться с больными дружелюбно, мы им не друзья. При таком опасном контингенте нам часто приходится насильно давать лекарства, отказывать в прогулках, навязывать границы и правила, а иногда еще и давить на больного, чтобы он участвовал в реабилитации. Нам нужно отвечать «нет» людям, которым и без того трудно соблюдать правила, и командовать людьми, которым и без того трудно подчиняться властным фигурам. Чтобы быть отрицательным героем, нужно уметь держаться отстраненно. Излишняя сердечная теплота может сильно затруднить дальнейшее установление профессиональных границ и поэтому, как ни парадоксально, испортить отношения. И сколько бы экзаменов я ни сдал, сколько бы обследований ни пронаблюдал, они меня этому так и не научили. Только сложные взаимодействия с больными вроде Джордана и Ленни.