Крымский цугцванг 1 (СИ)

— А вот нетушеньки, — обрадовался Николай Аркадьевич возможности отомстить старому товарищу. — Сам узнавай.
Дмитрий Сергеевич пригляделся и удивленно воскликнул:
— Да ведь ты пьян. Ах ты, алкоголик! Волдырь на честном лице российской бюрократии. Где же дирекция? Где директор с пачкой приказов?
— А мы сейчас с ним и выпили. Ты как думал? Была еще вся дирекция, так что нас всех надо. А что там. Мы сейчас хоть дебош устроим перед зданием. Костер разведем, стрельбу учиним. Ни-че-го не будет!
— Ладно, — снисходительно сказал Дмитрий Сергеевич, — у вас-то что произошло.
Щукин притащил стул, поставил его спинкой к фону, сел на него задом наперед, как старый кавалерист в возрасте пяти лет, и объявил:
— Представь картину: комиссия во главе с академиком Максимовым, который только не подпрыгивает от радости, готовясь разгромить институт во веки веков. Трагедия из пяти актов. Акт заключительный — комиссия проделала работу и подводит итоги. Выступают члены комиссии, соревнуясь в количестве грязи, накиданной на здание института. Все плохо, все жутко нехорошо. Осталось сделать оргвывод.
В качестве статистов сидят дирекция, заведующие секторами, ждут, когда объявят о похоронах.
И вот концовка. Выступает Максимов, рвет и мечет, патетически вздыхает и чуть не плачет крокодиловыми слезами по поводу уровня института.
Потом вынимает проект постановления, который после сегодняшнего утверждения отправит в президиум РАН.
Короче, все понятно, я уж думаю, куда устраиваться работать. С такой характеристикой, что дадут при увольнении, и дворником не пустят. И вдруг… — Щукин встал со стула, не в силах сдержаться. На Дмитрия Сергеевича смотрела теперь грудь заведующего, украшенная красивым, но легкомысленным галстуком. — Максимов только начинает речь, произносит слово проект, как ему звонят по мобильному фону.
Академик очень недоволен, сам понимаешь, какое счастье срывается. Но звонок видимо важный, он извиняется, дает слово своему заместителю, выходит, предупреждая, что сейчас продолжит. И… через минут десять входит с зеленым лицом, словно его там неимоверно лупили. Прямо-таки жизнь выпили. Немного сидит, приходит в себя, пока его заместитель продолжает тянуть лабуду о нецелевом расходовании средств. Что-то черкает на листочке бумаги и объявляет, сажая заместителя, что пора формулировать итог работы комиссии. Словно он это уже не говорил, готовясь зачитать проект. И он его ЗАЧИТЫВАЕТ!
Хочешь, я тебе прочитаю? У меня напечатанная копия есть.
Щукин сходил к столу, взял несколько листов, нашел нужный.
— Читаю: комиссия единодушно пришла к выводу о высоком научном и административном уровне работы Института Российской Истории и рекомендует президиуму академии наук усилить финансирование, особенно сектора истории XXI века, ученые которого достигли больших успехов.
Щукин швырнул листки и победно глянул на Романова:
— Представляешь, что стало с членами комиссии, когда они услышали это от Максимова. Они решили, что тот сошел с ума, зашуршали, заворчали. Но когда услышали от него ссылку на президиум академии наук и на правительство страны, стали кое-что понимать, примолкли и тоже послушно проголосовали.
Ты представляешь? Нас помиловали у края могилы. Вместо расстрела объявили благодарность. А мне директор сегодня объявил, что выпишет премию за хорошую работу и на молочишко. Его я точно заслужил с такими работниками, как ты.
Он нахмурился.
— Теперь о тебе. Я недоволен вами, старший научный сотрудник Романов. Вчера был присутственный день, а вы отсутствовали. Как это прикажете понимать, нарываетесь на очередной выговор? Смотрите, разжалует начальство в научные сотрудники.
— Восстановили, — догадался Дмитрий Сергеевич.
— Нет, — разочаровал его Николай Аркадьевич. Рухнул на стул, пояснил: — было указано считать, что этих приказов о понижении, о строгом выговоре и об увольнении просто не было. Из отдела кадров сегодня все прислали обратно. А раз не было, соответственно, восстановить не можно. О кей?
— Что же произошло? — еще раз поинтересовался Дмитрий Сергеевич, обращаясь уже не к Щукину, а в пространство.
 
— Да я сам не знаю, — признался заведующий. — Все что во мне сидело, я тебе выложил. Остальное узнавай. Новости посмотри, может они в них что-нибудь расскажут. Тебя явно прикрыл кто-то очень высокий. Очень. А я туда не ходок. Так целее будешь. На твоем примере видно. Тише воды и ниже травы и, глядишь, до пенсии доживешь.
Он помахал рукой и отключился.
В последние дни Дмитрий Сергеевич обходился чаем и кофе с бутербродами. Не елось. Только после того, как сходил в церковь и помолился, посвятив душу Богу, сварил макароны и слопал их без остатка.
Теперь же, после сногсшибательных новостей, прорезался зверский аппетит, а на полках, как у блокадных ленинградцев — кусочек хлеба и клейстерный клей. Он не выдержал, вышел из квартиры. Заскочил в ближайший магазинчик, купил сразу два килограмма пельменей, представив такую картину обжорства, что даже самому стало стыдно.
Съем только полкилограмма, — клятвенно пообещал он себе.
Четыре полукилограммовых пачки нести в руках было неудобно, а сумку взять он, разумеется, забыл. В итоге он уронил сначала одну пачку, потом другую, потом пачки падать перестали, зато Дмитрий Сергеевич упал сам. Ох, как больно падать, пусть и на снежную, но дорожку, пусть и в пальто, но на свой бок. Если бы не уверовал в Бога, то обязательно бы выматерился.
А сейчас лишь застонал от боли и стыда. Подумают еще люди, что пьяный.
Полежав немного, Дмитрий Сергеевич принялся подниматься. Один из прохожих бросился к нему, помогая встать.
Дмитрий Сергеевич с благодарностью подумал, что в российском обществе есть еще честные, благородные люди, которые готовы помочь совершенно чужому человеку.
Поторопился немного.
Когда он стал благодарить, прохожий застеснялся, скромно сказал, что оберегать граждан России его обязанность.
— Пойдемте, Дмитрий Сергеевич, я вам помогу донести.
Дмитрий Сергеевич пригляделся к этому «случайному прохожему».
— Подполковник Селезнев? — неуверенно спросил он. У него была хорошая зрительная память, но одно дело увидеть лицо на экране фона, и совсем другое — на улице, в зимнем головном уборе.
Подполковник был явно польщен.
— Совершенно верно. Помог вам, так сказать, по служебным обязанностям. Ну, пойдемте, совсем ни к чему привлекать внимание прохожих, среди которых, может быть, половина журналистов.
Селезнев буквально отобрал два пакета.
Услышав о журналистах, Дмитрий Сергеевич поспешил в сторону своего дома. Общаться с ними ему сегодня как-то не хотелось.
— Надеюсь, вы понимаете, тишина вокруг вас и вашей квартиры неестественна. Я вам об этом уже говорил, кажется. ФСБ категорически запретило показываться около вас и тем более брать интервью любому отечественному и иностранному журналисту. Иностранному мы пообещали пожизненную высылку из страны, а отечественному… своим мы ничего не пообещали. Они и так понимают, не на Марсе живут.
Они свернули на узкую тропинку, ведущую напрямую к дому через небольшой пустырь.
— Однако теперь все меняется, дражайший Дмитрий Сергеевич. Поскольку ваше положение повернулось, будем говорить прямо, к лучшему, ФСБ снимает колпак.
— Да, — кивнул Дмитрий Сергеевич, не желая выглядеть дураком, — президент академии наук заступился.
— Ну, — неопределенно сказал Селезнев, — скажем так, почти.
— Послушайте, — не удержался Дмитрий Сергеевич, — скажите, что же случилось? А то я толком ничего не знаю. Все только извиняются или поздравляют. Намекните, как мне хоть себя вести.
— Хгм.
Чувствовалось по спине, — Дмитрий Сергеевич шел вторым по тропинке, — подполковник пребывает в жутком колебании.
— А то ведь встретится случайный журналист, я наплету чего-нибудь жуткого, сам того не понимая.
— Ладно, эта информация не секретная, все равно пол-Москвы говорит, — махнул рукой Селезнев, явно мысленно снимая с чего-то гриф «строго секретно». — В вашу судьбу вмешалась внешняя политика. Все-все, больше ничего от меня не услышите. Надо будет, вам сообщат.