Белый шаман (СИ)
Аксинье дал денег на гостинцы и отправил с детьми к соседке. Пусть посидят, пообщаются о своем, о бабьем, а нам о своем поговорить надо. Что мне нравится, женщины здесь с пониманием. Мужчина сказал, значит так надо. Лишних вопросов не задают, условия не ставят, скандалы на пустом месте не закатывают. И не скажу, что от забитости это. Просто так положено. Спокон веков повелось. Она бережет очаг, а муж бережет ее. И ему видней, как это делать. Он же не учит ее белье полоскать. Ну а если повод поскандалить не пустой, то будет другая реакция. И не остановит даже то, что можно ногайкой поперек хребта получить. Выскажет все, что думает и даже больше! Да и не приветствуется тут жен избивать. Поучить слегка уму разуму, то да, сам Бог велел. А просто так — Общество не поймет и осудит. В семью лезть, конечно, не будут, но относиться станут иначе.
Хозяйка по-быстрому накрыла нам стол, собрала ребятишек и ушла. Ну, а мы, перекусив, принялись слушать Семена.
Нашли казаки этого докторишку. Да он особо и не скрывался. Жил себе в Нелюбино на ссыльном поселении, отмечался уряднику, лечил местных и не совсем местных. А иногда даже совсем не местных. Но то дела его и надзирающего за ним урядника. Нас же интересовали два конкретных каторжника.
— Злой жид оказался. Грубить начал, ругался всяко, — рассказывал Семен, уминая хрустящую с изморозью капустку, — Ну, я его и попросил так не делать, — он весело хохотнул, повертев в воздухе кулаком.
— А с чего ты взял, что он еврей?
— Кто? — казак замер и удивленно посмотрел на меня.
— Доктор.
— Какой еврей⁈ Жид, и есть жид, что я их, не знаю что ли⁈ — махнул рукой Семша и продолжил, — Так вот. Он когда зубы-то выплюнул, так запел. Соловьем засвистел, – парень радостно хохотнул, — Ну а как не свистеть! Зубов-то нет! Все рассказал. И про варнаков твоих, и про гитацию какую-то, и про ичейку. Но то нам без надобности было. Дал еще по зубам, для порядку, чтоб себя помнил и не грубил, да оставили его уряднику, пущай с ним полиция разбирается.
Я смотрел на Семена с Иваном и понимал, как я далек от них. Какая между нами пропасть. Ведь они не видят в сказанном ничего плохого и оскорбительного. Неужели и я стану таким? А ведь не хочу! Я рос и учился в Советском Союзе, потом, уже после его развала много слышал о процветавшем в нем антисемитизме, но наблюдать его не довелось. Может потому что не задумывался об этом, может, просто не было его именно в моем круге общения. Я же в Алма-Ате родился и рос. Там столько национальностей намешано! Ну, еврей и еврей. И что? Вон рядом таджичка сидит. За соседней партой уйгур. Русские, казахи, украинцы, турки, татары. Это потом, после перестройки, чтоб «Меченному» черти в аду угольков подкинули, делиться начали. И не только делиться, еще и кровь лить. Эх! И теперь тут. Не знаю почему, но резануло. Хотя я уже давно понял, что здесь не тот пасторальный лубок про «Россию, которую мы потеряли. Ах, какую Россию!», что пихали мне в уши, начиная с 1985-го.
Здесь суровый, жестокий мир. Полный несправедливости, противоречий, жестокости и опасностей. Здесь совершенно в порядке вещей то, что ужаснуло бы весь мир в XXI веке и абсолютно неприемлемо, чем будут гордиться в будущем. Тут совсем другая жизнь, другое понимание ее и другие ценности. Не хорошие и не плохие. Просто другие. А парни, они просто такие. Тоже не хорошие и не плохие.
А каторжане ушли. Рана у Рудого оказалась плохой, гнить начала. Доктор ее почистил, но сказал, что нужен хирург. Руку надо отрезать. Иначе смерть. Сам резать отказался. Да и не настаивали бандиты. Ушли. По разговорам, краем уха услышанным, собирались пробираться в столицу. Сидор, вроде как, оттуда. Но с такой раной, очень сомнительно, что дойдут. Про золото, ничего не говорили. Заплатили ассигнациями и пригрозили, чтобы молчал. Потому
– В Питер надо, — мрачно резюмировал Иван, — Думаю Рудого мы уже не найдем.
Я согласно кивнул. Вероятность того, что Сидор убил подельника практически стопроцентная. Если делать операцию, то придется оставлять человека, знающего тебя и о тебе, непонятно с кем и где. И то, что Рудого в таком случае рано или поздно найдут — к гадалке не ходи. А идти вместе, не смотря ни на что, связывать себя по рукам и ногам. Вот и выходит, что из всей банды в живых остался один Сидор. И сто̒ит ли ради него проделывать такой длинный путь? Однозначно сто̒ит! Сложно объяснить почему. Просто жажда крови того, кто разрушил мое счастье и мой покой разъедает меня изнутри, затуманивая мозг. Я боюсь опять провалиться в безумие. Хотя в последнее время приступов не было. Давно не было. С тех пор, как я стал на тропу мести. Да и духи-призраки попритихли. Не появляются. Но я их чувствую, они где-то рядом.
Но сначала надо к Фирсу. Есть у него для меня новости, пока не понял, хорошие или плохие. С ними еще предстоит разобраться и обдумать хорошенько. Перед отъездом в Усть-Каменогорск я поручил ему проанализировать возможность производства антибиотиков, и как появилась связь, он отчитался. Без подробностей, но задуматься есть над чем.
И вот сейчас я подъезжаю ко второму входу в мои подземелья. Кое-как удалось уговорить Ивана остаться в Колывани. Сказал, что хочу перед отбытием в Питер побыть на могиле семьи. Один. Брат понял и настаивать не стал, хотя, по-моему, обиделся. Ничего, отойдет. Ванька не злопамятный.
Небольшой островок посреди Чулыма покрытый редким кустарником лишь в самом центре возвышаются невесть как оказавшиеся тут сосны. Река охватывает его двумя рукавами и, обогнув, вновь соединятся в одно русло. Весной, в половодье, островок полностью скрывается под водой, а сейчас практически целиком сливается со снежным пейзажем. С наблюдением у Фирса все в порядке, потому что стоило мне пробиться сквозь снежные наносы к месту, как передо мной, напугав коней, распахнулся черный провал. Спешиваюсь и пытаюсь зайти внутрь. Не тут-то было. Лошади уперлись. Пришлось поуговаривать, но все-таки удалось завести упрямых животинок в круто ныряющий вниз просторный транспортный коридор.
— Рад видеть Вас, Ваше Сиятельство.
Фирса не переделать. А может он специально надо мной издевается? Кто его, железяку, знает!
— Я тоже рад. Где мне тут у тебя лошадок пристроить?
— Следуйте за указателем, — передо мной загорелась световая полоса, приведшая меня в самую настоящую конюшню. Стойла, кормушки, автоматические поилки. Не знаю, как коняшкам, а мне понравилось. Тепло, вода есть, овса сыпанул из торбы, привезенной с собой, пусть отдыхают.
Ай, как хорошо в мягком удобном кресле. А то от седла задница окаменела, последнее время чуть ли не живу в нем! Да еще и чашка горячего кофе в радость. Ну а что, прикупил в Колывани пять фунтов, два килограмма то бишь. Дорого, ёлки! Он в столице-то 24 рубля за пуд, а пока до нас доедет, на вес золота становится, как Жернаков сказал. Не думаю, что такой серьезный дядя, в таких мелочах врать будет. И все равно разлетается. Надо будет купить, как возвращаться из Санкт-Петербурга буду, да привезти себе. Кофе я люблю.
— Ну, рассказывай, что ты тут напридумывал. И давай уже со связью решай. А-то мне в дорогу дальнюю скоро, а тут 700 верст не добивала. А в столице мне, как быть?
— Уже давно решено, Ваше Сиятельство. Принимающий пси-модуль для меня собран, пси-имплантат для вас готов. Вам надо только лечь в медкапсулу для его установки.
Сердце в ужасе сжалось, меня непроизвольно передернуло. Эта треклятая капсула пугала меня до потери памяти. Опять залезть в этот гроб⁈ Да еще и добровольно⁈
— А без медкапсулы никак? — жалобно пропищал я. И знаете, мне не было стыдно за свой страх. То, что я пережил во время переноса, не пожелать самому лютому врагу.
— Никак, господин граф. Вживление имплантата давно отработанная и хорошо отлаженная совершенно безопасная процедура. Ваш страх иррационален. Рекомендую при первой же возможности обратиться к менталисту.
Ну, началось! Эту песню Фирс мне поет последние три года, наверное. Как, более-менее, привел свое хозяйство в порядок. Думаете это первый имплантат, который он пытается в меня впихнуть? Есть еще лингвистический, аналитический, на физическое развитие и скорость реакции, даже на усиление пси-способностей. И все это надо. Но, черт побери, мне страшно! При мысли о капсуле я впадаю в практически неконтролируемую панику.