Белый шаман (СИ)
Согласен, — киваю я ему, — Сам никак не могу объяснить это, кроме как Божьим провидением.
— Поэтому Вы и решили отдать драгоценности церкви?
— Нет. Не из-за этого. Мне просто понравился ваш батюшка. Он очень светлый человек.
— Да, Его Высокопреподобие многое сделал и делает для губернии и уезда, большой святости человек — Костромин крестится, вот сейчас он действительно искренен. Видно, что отца Федора уважают не только в Колывани, но и в Томске. Крестимся и мы с Зубрицким. — А есаула Ефтина давно знаете?
— Да здесь и познакомились, Володя, хорунжий Осипов представил нас друг другу. Есаул его непосредственный командир. А почему Вы спрашиваете?
— Да потому, уважаемый Дмитрий Никитич, — Костромин взял со стола Зубрицкого папку весь допрос пролежавшую там, — Что есаул Ефтин, хорунжий Осипов и еще несколько простых казаков подтверждают Вашу личность. Более того, — полицейский достает из папки бумагу, написанную аккуратным, почти каллиграфическим почерком, — Они утверждают, что у Вас в поселке Красноярском есть родственники, готовые опознать Вас и подтвердить родство.
Вот это неожиданно! Нет, это охренеть, как неожиданно! Получается, Ефтин предков моих знает⁈ Уколовы-то испокон веков в Красноярской жили, со времен Екатерины Второй, если не Петра. То-то он все время ко мне приглядывался с улыбочкой. И не сказал же ничего, не спросил! Неужели я так похож на кого-то из пращуров? Все может быть! На деда-то я сильно похож. Особенно в молодости. Есть, вернее, была у меня его фронтовая фотография. Так будто это я в исторические реконструкторы подался. Костромин заметил мое замешательство:
– Вы что-то вспомнили, Дмитрий Никитич?
— Я? Нет. Не уверен, — я, правда, был ошарашен. Нет, не тем, что Ефтин отыскал мою родню. Скорее тем, что казаки, не сомневаясь, поручились за едва знакомого им человека.
— Тогда, — Костромин пододвигает мне листок, — Распишитесь в ознакомлении. Это Вам предписание явиться в течение двух месяцев, считая с сегодняшнего дня, в поселок Красноярский для опознания Вас родственниками. Там же становой пристав оформит нужную бумагу, и уже тогда, на ее основании, в Усть-Каменогорске в Третьем военном отделе Вам выправят все необходимые документы. Если уж казаки за Вас поручились им и сопровождать Вас до Усть-Каменогорска. С есаулом Ефтиным все обговорено, он и выделит сопровождающих.
Тут ясно, как божий день, тип я для всех мутный и непонятный, а так под присмотром буду и не пропаду бесследно на бескрайних просторах родной Сибири. Кое-как умудряюсь расписаться, не поставив кляксу. Ну, удружили казачки. С документами-то, вроде как ладком получается. Да есть только нюансик. Нет, блин, нюансище! Казаки здесь обязаны служить! Двадцать лет! Или восемнадцать? Не помню точно. Но хрен редьки не слаще!
— И еще, — Костромин торжественно поднялся, следом встал и Зубрицкий, оправляя мундир. Что это с ними? Еще и на меня глядят выжидающе. Ну, значит, тоже встану, мне не сложно. — История с чудесным спасением казачьего офицера достигла ушей Цесаревича Николая Александровича во время его пребывания в Томске. От имени Его Высочества выражаю Вам высочайшую благодарность, — это его реально так прет от верноподданнических чувств? Глаза горят, губы подрагивают от волнения. Да и Зубрицкий словно кол проглотил. И куда все это денется буквально через четверть века? Да, уж! Поправит Николай Александрович! Слов, кроме нецензурных, нет. А сказать что-то надо.
— Эээ, я должен как-то ответить по-особенному? Простите, господа, просто не знаю.
— Нет, Дмитрий Никитич, если бы благодарность выразил лично Цесаревич, там другое дело, — в этот раз по-человечески улыбнулся Костромин, — Поздравляю, это большая честь.
— Поздравляю, — с такой же счастливой улыбкой вмешался Зубрицкий. Странные люди, буквально только что кололи меня на кражу, а теперь счастливы за меня же, потому что непутевый сынок Императора решил обратить на меня внимание. Наверное, я никогда не пойму эти местные сословные заморочки. И главное граф затаился. А ведь все эти поклоны, благодарности, расшаркивания по его части. Хотя может он на всех Императоров и их детей обижен после того, как его собственный монарх, которому он верой и правдой служил, траванул, вот и решил свое «фи» таким образом выразить.
— И еще, господин Уколов, — продолжил Костромин, — Его Высокопревосходительство Герман Августович Тобизен, приказали выяснить, не нуждаетесь ли в чем либо, поручено оказать Вам всяческую помощь и поддержку, — хотя весь вид полицейского просто кричал о том, что лучше бы я ни в чем не нуждался.
— Так это вы меня три часа тут поддерживали⁈ — саркастически хмыкнул я, не удержавшись от шпильки.
— Мы выполняли свой служебный долг, Дмитрий Никитич! — вздернул подбородок Костромин.
— Ладно, Аполлинарий Антонович, не обижайтесь. Просто поставьте себя на мое место. Неприятно, знаете ли, оказаться в камере с уголовниками, а потом попасть на допрос, не имея за собой никакой вины.
— Dura lex, sed lex[i], Дмитрий Никитич. Да и на счет уголовников, — он хитро улыбнулся, — Боюсь, это не Вы с ними оказались, а они с Вами.
Глупо бы было думать, что надзиратели не доложат начальству о конфликте в камере.
— Что поделать, не люблю я их. Сами понимаете, имею веские причины.
Костромин серьезно кивнул:
— Понимаю. И сочувствую Вашему горю, — он посмотрел мне в глаза, — Действительно сочувствую. И, Дмитрий Никитич, — полицейский теребит меня за подвернутый, чтобы не было видно засохшей крови, рукав рубашки, — Пожалуйста, прошу Вас, воздержитесь от опрометчивых поступков. Мы сами найдем сбежавших каторжан. Не берите грех на душу.
А вот этого я обещать не могу и не хочу. Криво улыбнувшись, пожимаю плечами:
— Я подумаю, над Вашими словами. А лучше, просто найдите их раньше меня.
Аполлинарий Антонович осуждающе качает головой, но ничего по этому поводу больше не говорит:
— Так, что мне сказать Его Высокопревосходительству?
— Да я даже не знаю, — пожимаю плечами. Правда, что мне от него может понадобиться? Деньги просить за спасение брата-казака пошло и мерзко. Награду какую, так дали бы, если бы посчитали достойным. С документами… Тут мне Ефтин подсуропил. Если бы не поручительство казаков, можно было бы попросить посодействовать с их получением. А сейчас, уже не поймут такого. Да и что я по большому счету всполошился? Можно же получить паспорт или что тут нынче его заменяет, а в казачье сословие не верстаться. Вроде из казаков в мещане перевестись вполне возможно. Правда, потом бородатые и руки не подадут. Ладно, эти проблемы буду решать по мере их возникновения. Сначала с Ефтиным, Володей, да казаками переговорить надо. — Так сразу и не скажу. А знаете, Аполлинарий Антонович, я был бы очень признателен, если бы губернатор рассмотрел возможность выкупа мною земель, где меня тюйкулы подобрали и выходили. Там могила жены и сына, там я, хоть и не долго, был счастлив.
— Я передам Ваше пожелание Герману Августовичу. Покажете на карте, какие земли хотите выкупить. Если не кабинетные, думаю, вполне возможно будет решить этот вопрос.
— Благодарю Вас, — слегка кланяюсь, получаю такие же поклоны в ответ, прям разительные перемены, по сравнению с началом нашей увлекательной беседы, — Теперь, надеюсь, я могу быть свободен. Хотелось бы, знаете ли, помыться, после Вашего гостеприимства, Иннокентий Петрович. Сменить одежду, — пристав вспыхивает краской. Ничего, потерпит. Имею право, между прочим.
— Да, конечно, Дмитрий Никитич, — за Зубрицкого отвечает Костромин, — Еще раз приношу Вам официальные извинения от губернского полицейского управления. И не затягивайте с отъездом. За нарушение паспортного устава предусмотрена уголовная ответственность.
— Благодарю, за напоминание. А теперь все же разрешите откланяться.
— Всего доброго, Дмитрий Никитич.
— Всего доброго, господа, — особых обид на полицейских у меня не было, они действительно выполняли свою работу. Но осадочек, как говорится, все равно остался. Уже на пороге меня окликнули: