Зато ты очень красивый (сборник)

– Ты видишь?
– Ничего я не вижу. Он тебя не послушался!
– Вот именно! Смотрит на меня как на дурака – мол, ты чё, вот же Кирилл, сам и позови! Понимаешь? Он рассусоливает! Другие собаки не рассусоливают, а выполняют команды! А этот рассусоливает! Если бы ты ушел вон хоть за то дерево, ручаюсь, он бы пошел тебя позвать! Истинно говорю тебе, мой король, это бес, а не собака! Нечистая сила!
– Еще какая нечистая. – Майка, смеясь, поднялась чтобы размять ноги. – Весь в краске и в грязи. Мы с Гло оглянуться не успели, как он улегся в болото, там, у фонтанчика. Жарко было…
Майка подошла к Кириллу, заглянула через плечо посмотреть, что он там рисует. Кирилл закрыл рисунок. Майка, навалившись на него, попыталась отобрать лист.
Кирилл, подхватив Майку, повисшую у него на спине, под ноги, вскочил и с гиканьем помчался по газону.
Меня как ударили, я не знала, плакать или смеяться, – если бы я была сплетницей, то этой новости цены бы не было.
Кто бы мог подумать, что из них двоих – Майки и Артема – именно Майка изменит первой? Майка, честная до придури, серьезная и ответственная? Да еще с кем? С нашей главной девственницей – Кириллом!
То, что она спала с Кириллом, было ясно как день. И похоже, продолжалось уже давно.
И если бы я раньше разула глаза… Стоп. И что было бы? А ничего. Это абсолютно не мое дело, черт возьми.
Кирилл привез Майку назад и поставил на землю. Он улыбался как младенец.
Майка же, перехватив мой взгляд, задумчиво перевернула носком башмачка банку с водой.
– Кажется, я разлила твою воду, Кирюша…
– Ничего, все равно надо было поменять, – бодро отозвался Кирилл. – И всем пора уже. Солнцев, поднимайся, бери банки у девчонок, пошли.
За водой надо было ходить довольно далеко – к питьевому фонтанчику.
Чуткий Солнцев подозрительно взглянул на нас, но у него не было повода остаться, и, подхватив банки, он пошел за Кириллом.
– Ты меня осуждаешь? – спросила Майка, присаживаясь рядом.
– Я?! С ума сошла? С какой стати?
– Я ухожу от Артема. Мы давно собирались ему сказать… Кирилл… он не может врать, совсем…
– Понятно. – Я вздохнула. – Только, Майечка… извини, конечно… но мне кажется, ты его любишь… Артема… Что бы там ни было…
– Ты его не знаешь, совсем не знаешь… Он стал такой… после той зимы… Ты не знаешь, – быстро заговорила Майка, глядя в землю.
– Знаю. То есть знаю, что не знаю, – успокаивающе сказала я.
– А… нет, это все равно, какой он… Все равно… Какой уж есть… Но я… я становлюсь с ним как животное… Зверею… Просто озверевшая самка… А я так не хочу, я – человек… Меня как затягивает куда-то в яму, мне страшно, а он только смеется. Ты не знаешь, он таким бывает… безжалостным… Но это все равно, дело не в нем, дело во мне. Кирилл мне будет хорошим мужем. Мы поженимся. И я буду ему хорошей женой, я знаю. Мы друг другу подходим. И я беременна. От Кирилла. Второй месяц. Я хочу этого ребенка. И он будет. С нормальным папой, а не с… Я люблю его, Кирилла… Просто по-другому. Ты что же, думаешь, что можно любить только одного мужчину?
– Тихо, успокойся. Тебе вредно волноваться. – Я обняла ее за плечи, прижала к себе. – Тихо, не плачь. Они сейчас вернутся, и Солнцев во все будет совать свой длинный нос.
Разумеется, я так не думаю. Один человек как-то раз говорил об этом… То есть спасибо, мне уже сообщили. К счастью, не было повода проверить на себе…
– Ты не скажешь Артему?
– Конечно нет. Только ты сама можешь.
Майка с Кириллом поженились через два месяца.
Артем был у них на свадьбе, и вообще он вел себя, словно был Майке старшим братом, а не бывшим возлюбленным – шутил, смеялся, поздравлял их.
Все пошло по-прежнему, как было, пока Артем не привез Майку в Харьков.
«Путешествие ничего не изменило, все осталось здесь», ага.
Артем часто бывал у них, а когда Майке пришло время родить, они с Кириллом хором стучали зубами – врачи пугали трудными родами, у Майки, мол, детское телосложение и узкий таз.
Но все обошлось благополучно, Майка легко родила здоровую девочку, и Артем нежно склонялся над малышкой, так нежно, словно сам был ее отцом.
 
– Смотри, волосатая, как кокос! – радостно говорил он мне. – Я думал, все младенцы лысые и сморщенные! А эта миленькая! Аничка! Анюшечка! Сюсюшечка!
Река их любви ничуть не обмелела, она была, как прежде, явной, почти ощутимой, и я думала: будь я на месте Кирилла, смогла бы я жить с человеком, который любит другого?
Ах да. Однажды я уже не смогла. Почему, интересно? Какая разница, кого любят еще, если и тебя – тоже – любят?
Майка не ошиблась, она была хорошей женой Кириллу, а он – хорошим мужем.
И я думала: интересно, а почему Артем не смог?
Что мы за люди такие? Ведь вот Кирилл не уступает Артему мерой таланта, но он не носится с этим проклятым искусством как дурень с яйцами, для него это работа, просто работа. Служил бы он бухгалтером или прорабом, или учителем – было бы то же самое. Работа. Дом. Жена. Ребенок. Всему хватает места в жизни, а наши скоморошьи пляски на раскаленной сковородке – всего лишь свойство характера, а никак не следствие образа художника.
Собственно, это не было открытием, а лишь подтверждало давние наблюдения.
Сколько я их видела таких? Наездников, картежников, музыкантов? Да что там. И повар может быть безумцем, почему нет?
Я защитила диплом и поехала дальше, дальше – дальше учиться, дальше от дома.
– Ну куда тебя опять несет? – увещевал меня Артем. – Тут у тебя все есть – друзья, работа, а ты опять как в холодную воду!
Но я поехала, мне хотелось – снова пожить в чужом городе, не гостем, а долго.
Мы виделись – реже, конечно, – в Крыму, или когда у меня начиналось осеннее обострение и я не могла усидеть на месте, ездила по разным городам, знакомым и незнакомым, заезжала и к Майке с Артемом (так я и думала – «к Майке с Артемом», хотя ведь теперь были и Ася, и Кирилл, да и Артем не сидел один, около него вечно роились какие-то девы, и появилась Зина, Зина-корзина, вечная страдалица) посмотреть, по правде, не столько на них, сколько на себя. На них тоже, но и на себя.
Я старалась себе не врать, никогда, но что поделаешь? Свои заблуждения, чужие иллюзии, в которые и сам начинаешь верить, желание «сохранить лицо», и это лицо становится маской, всегда только маской – все это было и только с Артемом уходило, как талая вода.
Странное дело, мы поддерживали друг друга всегда и во всем, могли просить о любой помощи, но просили (редко, очень редко) только об одном – «побудь со мной».
Артем позвонил мне как-то (а телефонными разговорами мы друг друга не баловали) – сколько? – три зимы спустя, наверное. Спрашивал, как дела, нес что-то невразумительное и на середине фразы вдруг распрощался.
Я поразмыслила денек, нашла себе дело в Харькове, отправила Артюше телеграмму и поехала.
Я так надеялась передохнуть от выматывающего душу волглого холода своих торфяных болот, но в городе бушевал злой зимний ветер, с метелью, с морозом – февраль был здесь лютым.
Я запихнула Тарасика за пазуху, а сама, как промерзший волчишко, вихляющей трусцой, мысленно поджимая то одну, то другую лапу, побежала в местный театр – иметь деловой разговор.
Но разговор затянулся. Все, с кем я работала когда-то, хотели меня видеть, все хотели поболтать, в результате я пропустила последнюю электричку, идущую от вокзала в новый городской район, где жил Артюша.
С год назад Артем и Майка с Кириллом и еще несколько человек из наших купили квартиры в новостройке, и теперь новый дом был просто набит художниками.
Место было очень удобным – пять минут от центра на электричке. Или полчаса пешком.
Но зима.
И я, сквозь метель, по шпалам, как Павка Корчагин, с собакой за пазухой и с рюкзаком в заледеневшей лапке…
Когда Артюша открыл дверь, я свалилась ему на руки мерзлой тушкой полярника.
Он потащил меня в комнату, усадил, стал расстегивать дубленку, оттуда вывалился Тарасик, бурно выражающий радость от встречи.