Ахэрээну (СИ)

Почему-то сейчас это почти не вызвало отклика. Как будто перед ним были не люди, с которыми еще сутки — или двое? — назад дружески разговаривал, а остатки сарая, разметанного наводнением, и он отмечал разрушения и прикидывал, что еще уцелело.
Тело командира Сосновой Лиани нашел у стены: его вместе с телом помощника уже отыскали, уложили, накрыв уцелевшим куском ткани. На лица юноша смотреть не стал.
Он забыл и про боль, и про багровые вспышки перед глазами, и обходил Сосновую, кусочек за кусочком. На сохранившуюся небольшую часть галереи он подняться не мог, не пытался даже, и переворачивать тела, стараясь найти выживших, не получалось. Но это делали другие, наконец разглядевшие его и теперь бредущие следом за ним. Из командиров, даже десятников, не уцелел, похоже, никто.
Не знал, не понимал, сколь долго уже находится здесь.
На глаз нельзя было сказать, как сильно повреждены деревянные переборки, но, похоже, старой Сосновой пришел конец. Камня и дерева тут было примерно поровну, выходит, половина ее сгорела. Даже сейчас, не в силах вдумываться, Лиани удивился этому. Врагов было много, но не настолько, чтобы нанести крепости такие раны.
«Они и пришли за этим, не за богатством же, которого здесь отродясь не было», — мелькнула мысль, далекая, словно возникла не в его голове.
Постепенно, из картинок и реплик, он складывал картину боя и последовавшей за ним резни. Враги прорвались через давно заложенный ход, и откуда узнали о нем? Лиани не знал, просто понял, увидев в стене отверстие. Не все они прошли, тут слишком узкое место. Но лазутчики, верно, устроили переполох, убив офицеров.
У самого хода сражения не было, рухэй ворвались в ворота. Но два тела лежали здесь, видимо, караульные; уязвимое место, хоть и почти никому не известное, все же поставили охранять. Лиани всмотрелся в убитых. Неясно, как это сделали. И что-то жуткое в лицах, будто перед смертью солдат испугало что-то. И ход… он был заложен камнями, но от удара изнутри они выпали. Тут-то все ясно.
Но еще яснее теперь — предатель был в крепости. Теперь-то его не найдешь. Все командиры погибли, значит, не они, и это хоть горькая, но отрада. Могли, конечно, убить и предателя, как только он стал ненужным, но об этом думать и вовсе не хочется. А хочется его отыскать. Живым.
Запах дыма и гари все не становился привычным. Он проступал отовсюду, крепость сочилась им, как сосны смолой.
Лиани бродил по крепости, позабыв, что надо отправить помощников к монаху и раненым товарищам. Уже не искал разгадок, да и выживших, не по первому разу пересек двор, осмотрел развалины, не задумываясь, есть ли в этом какой-то смысл.
На перевернутую тележку опустилась сорока, застрекотала. Невольно проследил взглядом за птицей, заметил розовую тряпку, зацепившуюся за колесо. На уголке была грубовато вышита пчела над цветком. Шарф Кэйу.
Нагнулся, попробовав отмотать его, в бок вонзились раскаленные когти, подогнулись ноги; он так и замер на коленях у тележки, уткнувшись лицом в колесо. Сколько-то времени прошло, пока не осознал — он по-прежнему сжимает в руках полоску ткани, а над ухом кто-то всхлипывает, трогает за плечо.
Теперь-то он уж точно видел перед собой Кэйу, а не другую. Живую, растрепанную — кофта на груди почти развязалась, на щеках царапины и грязные разводы. Смотрел на нее, и смотрел, и… пока девушка не кинулась с плачем к нему на шею, тогда только вскрикнул, запоздало перехватил ее руки.
Кэйу заговорила не сразу, поначалу он испугался, что она вообще говорить не сможет — доводилось о таком слышать. Но нет, этого Небеса не отняли у нее. Только звуки сперва не получались, прыгали по губам. Не сразу сумел понять, что она пытается произнести. Не только из-за сбивчивой речи; Кэйу не могла знать о его боли и слабости, и слова проходили мимо нее, а он не мог, права не имел сейчас ее отстранить.
Как утопающий за соломинку, так ухватилась за него девушка, а Лиани безнадежно пытался утешить ее, зная, что бесполезно. Потом она собралась, заговорила тверже, и слушать смогла, только все держала его за руку.
 
— Где же ты пряталась?
— Там, — она показала на угол кухни — каменный пристрой выстоял. Лиани вспомнил, что там стоял сундук.
— В сундуке?
— Нет, там бы нашли, — девушка замотала головой, — Под ним половица отходила, и яма внизу немного, там же погреб рядом, осыпалось… Наш старик все заделать хотел…
О каком она старике, Лиани не понял, но и не уточнил. Может, тот, что сидит во дворе?
— Но как ты… почему не ушла вместе с женщинами?
— Не все ушли, — тихо всхлипнула Кэйу, — А я приболела, ну и потом…
Да, среди тел были и женские.
Дурак я, подумал Лиани. Неважно, что значит это «потом», должен был отправить ее, проследить за этим, а я просто забыл, решил, что уйдет. И попрощаться забыл, так все навалилось сразу. Только не оправдание.
Ее не тронули захватчики — спряталась хорошо, и на теле не было ни одной серьезной царапины. А в душе — он видел, будто Кэйу, прозрачной была — не осталось живого места.
А в его душе — облегчение, что нашлась и жива, но все перекрывала дымная гарь, и не удавалось ощутить простого человеческого родства с этой девушкой: сродни ему была разоренная крепость.
Он собрал уцелевших, рассказал им, что помощь подойдет скоро, и сам на это надеялся. Добравшегося до Сосновой жителя соседней деревни — враг не тронул ее — отправил обратно, привести людей.
Отправил за ранеными двоих из выживших — конюха и мальчишку-подростка из тех, что есть в любой крепости, помогают всем сразу и мечтают о воинских подвигах. У мальчишки была рассечена ладонь — отбил чужой клинок, но сам он был достаточно крепким, если что, на него опереться получится.
Когда здесь будет монах, и подоспеют люди из деревушки, можно будет похоронить убитых, начать хотя бы.
Лиани к осыпи не пошел, хотя сперва думал об этом. Но осознал — свалится на полдороги, и тащить придется уже троих. Кэйу увела его в уцелевшую подсобку при кухне, поменяла повязку, уложила на лавку, отдохнуть хоть немного. Она отчаянно хваталась за то, что можно сделать прямо сейчас, то, что понятно, и боялась на шаг отойти от Лиани, боялась смотреть во двор. А юноша сейчас мог утешить ее только тем, что попросить и принять ее заботу.
Ребра болели по-прежнему, дышать было трудно, но он понял, что все же заснет сейчас. Пробормотав, чтобы Кэйу сразу будила, если что, на худой конец когда посланцы вернутся, он закрыл глаза, чувствуя, что девушка снова ухватила его за руку: то ли Кэйу для Лиани якорь, не уйти навсегда в забытье, то ли он для нее — с ума не сойти.
**
Сумерки бросили притворяться днем, они, сизые и сиреневые, спускались слишком быстро. На стук носильщика распахнулись невысокие резные ворота, Лайэнэ, приложив палец к губам, сделала знак ахнувшим слугам — молчать. Они внесли ее в дом, расплатились с женщиной и носильщиками, засуетились возле хозяйки, а той ничего сейчас не хотелось, только добраться до флаконов и умчаться в Лощину.
Наверное, впервые в жизни ее никто в собственном доме не слушал. Обеспокоенные, домочадцы сновали вокруг — приложить лед к свежему синяку над правой бровью, примотать к ноге компресс из целебных трав. Лайэнэ не умела заставить себя слушаться, обычно ей рады были услужить и так.
Сумерки густели, наливались синевой и вечерними ароматами. Безнадежностью.
— Подите все прочь! — наконец выкрикнула она, сидя на подушках на собственном ложе, и швырнула одну из подушек в служанку. И зарыдала, уткнувшись лицом в покрывало.
Слуги, испуганные и озадаченные, ушли тихо-тихо, не скрипнув половицей, не стукнув дверной створкой. Слезы схлынули так же внезапно, как прорвались. Умирая от стыда и тревоги, Лайэнэ вытерла лицо, кое-как поднялась, дохромала до своих ящичков, поспешно, едва не уронив, вытащила шкатулку. Вот этот флакончик, и, пожалуй, вот этот… он, кажется, тоже не полон. Сдвинула отобранное на край стола. На первое время хватит.