Ахэрээну (СИ)

— Что ж люди… пусть себе дальше идут.
— А если… — широколицый не договорил, охнул, качнулся и удивленно глянул вниз. Из его груди торчала стрела.
Помощь подоспела внезапно и как нельзя кстати, словно кто-то на небесах взял в одну горсть солдат рухэй, а в другую — гонявшихся за ними воинов Срединной, и в воздухе бросил друг в друга.
Напавшие чужаки, видно, отчаялись, заблудившись, и хотели пополнить запасы, может, и взять проводника. Погибло с четверть жителей деревеньки; не приди помощь, жертв могло быть куда больше — разбойники метко стреляли.
Теперь то справа, то слева подтягивались новые выжившие, охая и причитая.
Горящие стрелы и брошенные в дома пылающие головни больше напугали, чем причинили вред. Благо, дожди шли обильные, промокшие крыши домов скорее тлели, чем горели, пламя вспыхнуло только внутри нескольких хижин и пары сараев.
Разбойники не ожидали, что на них самих нападут — да и кто ожидал бы, в этой забытой Небесами деревушке? — поэтому победа солдат Срединной оказалась довольно легкой. Пленных не брали, куда их сейчас девать? Где-то в горах неподалеку бродил последний отряд, вот оттуда можно прихватить парочку, сказал сотник.
Своих раненых было трое, среди них один тяжело, его оставляли заботам местных. Остальные настояли на том, чтобы идти дальше — в дороге поправятся.
Сотник смотрел на незнакомую доселе деревушку так, словно его собственный дом потрепало ураганом. Жизнь крестьян его мало заботила, но если речь шла бы о мирной жизни, об урожае. Куда это годится, когда солдаты не могут защитить свой край от горстки бандитов?
От благодарностей он только отмахивался, вызывая страх недобрым видом своим.
— Сколько их было?
— Двадцать, командир. Так, как и он сказал… ни один не скрылся.
Пока плачущие, перепуганные крестьяне всё благодарили уже не его — прочих, сотник задумчиво разглядывал листы бумаги, отданные ему Энори.
— Далеко забрались, блуждая вслепую-то… осталось третьих найти, если они не рассыпались снова.
— Они могли направиться к монастырю, — неуверенно сказал помощник. — Больно уж место приметное. А оттуда легче держать направление к Трем Дочерям.
— Вряд ли сейчас на монастырь нападут, побоятся, а остальное нам только на руку.
— Могут и напасть, осталась еще пара десятков, воины, которым терять уже нечего. Им ведь некуда возвращаться. Они должны это понимать.
Сотник ничего не ответил, сложил бумаги, сунул в рукав.
— Выступаем, тут нечего делать. Остатки пожара сами потушат.
**
Войско Окаэры наконец подошло к Долине Трех Дочерей — отряды Тагари стояли сейчас на ее северо-восточном краю, почти не давая рухэй возможности для маневра. Те еще пытались огрызаться, но, верно, старый опытный волк Мэнго понимал, что остается лишь признать поражение. Он бы и отступил, ушел из Хинаи, не желая больше терять людей, но племянник был против, и часть командиров. Еще на что-то надеялись.
Генерал готовился нанести новый удар — один из последних. Вились над светлыми шатрами его лагеря разноцветные флажки, малиновая рысь разминала лапы в ожидании окаэрцев.
Дрессированных голубей, способных лететь к Трем Дочерям, у тех не было, но в любом случае птице не доверили бы послание такой важности. Гонец явился лично, при специальном пропуске, с письмами в футлярах, на которых красовались печати большей и меньшей важности, от Золотой до печати командира войска. Гонец держался нахально и не попросил, а потребовал встречи с генералом. Тот мельком глянул на его фигуру с отменой выправкой и гордо приподнятым подбородком — судя по знакам на повязке и доспехе, кто-то из младших офицеров, — хмыкнул и увел своих командиров на другой конец лагеря, еще раз осмотреть с холма территорию, где предстояло очередное сражение. Гонец дождался встречи только глубокой ночью, и то — офицеры уговорили принять, не след все же пренебрегать Золотой печатью. Иначе так бы до утра торчал у шатров.
Спеси у того не поубавилось — похоже, наоборот, разозлился. Поклон был коротким, чуть ли не кивок получился. Рановато списали со счетов Дом Таэна… может, кого из окаэрцев готовят не только во главу войска, но и всей Хинаи?
 
— Вам предписано дождаться подхода командира четвертой ступени господина Кая и сложить командование, подчиняться его распоряжениям до окончания военных действий, — подуставший в ожидании гонец пытался наверстать свое хоть сейчас. — Также вам передан еще ряд писем и распоряжений…
Сабля свистнула, разрезав рукав, испуганный гонец уронил футляры, со стуком они раскатились по земляному полу.
— Командование, значит, сдать, и ожидать, пока пришлые здесь дел натворят, — зловещим шепотом произнес Тагари, и его офицеры, знавшие всю мощь этого голоса, невольно пригнулись — шепот оказался куда страшней громового раската.
Сабля уже оказалась у горла гонца.
— Ты забыл меня поприветствовать.
Посланник с видимой неохотой начал опускаться на одно колено, но кто-то сзади сильно толкнул его вперед и вниз, и он упал на оба, едва не ударившись лбом о пол.
— Вот так и стой.
Отошел к столу, что-то принялся быстро писать. Офицеры не решались вмешаться. Пожалели об отсутствии господина Кэраи — тот обычно принимал удар на себя и умудрялся при этом не пострадать, а дело решить миром.
Генерал тем временем продолжал молниеносно выводить что-то на бумаге, и, чем дальше, тем больше, лицо его прояснялось и озарялось какой-то злой радостью. Он вновь повернулся к посланнику, шагнул к нему, тучей нависая сверху:
— Мне все равно, что там понаписали. Это моя земля, мы почти разделались с захватчиками, вы же заявились на все готовое. Поскольку не в моей власти отправить вас восвояси, передай командиру, что не позволю мне помешать. Здесь, — он почти швырнул футляр в гонца, — сказано все. Куда ему отправляться и где стоять.
Командир четвертой ступени, имеющий свое знамя, Кая боялся задохнуться от ярости, и сам понимал, что стоило бы успокоиться. Но он был избран Столицей много лет как, и, потомок не самого знатного рода, успел привыкнуть, что его власть признана, а о происхождении забыли. Он рассчитывал на дальнейшее возвышение — возможно, кому-то из его сыновей или братьев отдадут эту провинцию.
— Каков наглец, он будет указывать людям, пришедшим к нему на помощь, после того, как допустил пожар всего севера! Клянусь именами предков, он пожалеет об этом!
— Что будете делать? — спросил офицер с чеканным знаком третьей ступени, тот поблескивал на нагрудном щитке доспеха, отражая полуденное солнце, — Не станете вмешиваться, пусть теряет эти холмы?
— Нет, я все же вмешаюсь. Эта война чересчур затянулась. Передай приказ лучникам и коннице правого крыла, пусть направляются к переправе и, когда Тагари завязнет в сражении, придут на помощь.
Утро выдалось тихим, ни одна травинка не шевелилась, и притихли люди; в такой тиши и дыхание коней казалось шумным. Тагари смотрел не в сторону врагов — в сторону нежеланной подмоги. Где-то там за южными холмами, синими в туманной дымке, целое войско, но и оттуда не доносится ни звука, словно и нет никого.
Знают ли они о перевороте? По всей видимости, да, но ему — ни слова, ни строчки в письмах. Что ж, и он промолчит. Все равно перед солдатами приходится делать вид, будто все в порядке. А возможно, кто-то из их близких уже пострадал — там, на мирных землях.
Запыхавшись, прибежал посланник:
— Господин генерал, Кая все же направил к переправе конный отряд и лучников!
— Идиот, — не сдержался молодой офицер, стоявший ближе всех, — свяжетесь с ними, пока не поздно?
 
— Делать мне больше нечего. К тому же им не я указ, а этот окаэрец. Вот пусть его и слушают.
— Но они собьют ваши планы.
— Не собьют. Кая дурак, он не знает здешних мест. Он толком и не воевал никогда, на их границу порой набегали только отряды молодых кочевников, желающих показать свою удаль, а это совсем другое.
Сейчас против них выступал У-Шен — со всей злостью молодости, загнанной в угол; дядя его был, по слухам, то ли ранен, то ли болен.