Смотри, но не трогай (СИ)

Помнится, когда я была помладше, мужские драки из-за женщины казались мне чем-то в высшей степени романтичным. Только представьте: два классных парня бьют друг другу морды, дабы заявить свои права на поработившую их сердца прелестницу. Этакий рыцарский поединок на современный манер.
Однако сейчас вся эта картина видится мне в менее радужных тонах. Во-первых, никакими порабощенными сердцами тут и не пахнет. По крайней мере, во множественном числе. Никита-то, понятно дело, испытывает ко мне нежные чувства, а вот Алаев попросту издевается. Во-вторых, драки окутаны сентиментальным флером ровно до тех пор, пока их не увидишь вживую. Ибо кровь, хруст костей и чудовищный мат, от звуков которого листья на деревьях сворачиваются в трубочку, вряд ли можно считать романтикой.
Никита грубо дергает стоящего к нему спиной Тимура за куртку и, размахнувшись, заряжает смачный удар в переносицу. Тот успевает отклонится назад, поэтому кулак Матвеева проходится по касательной.
А дальше все происходит как в дешевом боевике, снятом на заре девяностых. Никаких спецэффектов и пафосной бравады. Только грязь, боль и глухие удары тел друг об друга.
Поднимаю глаза в антрацитовое небо и беззвучно молю бога о том, чтобы это все поскорее закончилось. Не только драка, но и мое проклятье под названием Тимур Алаев. Я ведь всегда была хорошей девочкой. Слушалась маму и не перечила учителям. Так за какие грехи мне так влетело?
— Сука, Алаев! Ты ответишь за свое дерьмо! — орет Никита, пытаясь вырваться из рук тех, кто их растаскивает.
В ответ Тимур улыбается. Во всю ширину своего окровавленного рта. Только вот от его улыбки веет тьмой и безумием. Ни намека на радость или веселье.
— Ты не имел права! — Матвеев надрывает голосовые связки. — Не имел права ее трогать!
Алаев закатывается хриплым издевательским хохотом. А затем находит в толпе завороженных зевак меня, и его сумасшедший оскал застывает. Уголки губ медленно заламываются вниз, а во взгляде отражается нечто яркое, но труднообъяснимое… Горечь? Страдание? Тоска?
В голове вдруг всплывает мысль о его маме. Был ли Тимур таким злым и беспощадным при ее жизни? Или это ее смерть изуродовала его до неузнаваемости?
Мне сложно судить о травмах, связанных с гибелью родителя. Моего папы не стало, когда мне было четыре, и, признаться честно, я мало что о нем помню. Память сохранила лишь какие-то размытые картинки и невнятные обрывки фраз. Любила ли я его? Конечно. Но, скорее, как некий собирательный образ, нежели как живого человека.
— Все, отпустите, я спокоен, — рявкает Никита, стряхивает с себя удерживающих его парней.
Дернув плечом, он поправляет разодранную по шву куртку и устремляется к машине.
А я так и остаюсь в растерянности стоять на месте, гадая, возьмет он меня с собой после случившегося или мне пора вызывать такси.
  
Глава 32
 
Лера
Никита все же подвозит меня до дома, но всю дорогу мы едем в давящем молчании. Пару раз я пробую завести диалог, но парень отвечает скупо и сухо, поэтому я делаю вывод, что он еще не готов к общению. Наверное, ему нужно время, чтобы остыть.
Прощание тоже получается слегка натянутым. В текущих условиях поцелуи кажутся неуместными, поэтому я просто взмахиваю рукой. Движение выходит каким-то неуклюжим, и я чувствую себя полной дурой. Матвеев избегает моего взгляда и ограничивается холодным «пока». На этом и расходимся. Послевкусие от встречи гадкое.
Захожу в дом и, стараясь не шуметь, опускаю ключи на этажерку. Свет нигде не горит, голосов не слышно. Ну еще бы, время-то позднее. Наверняка, родители уже десятый сон видят.
Наслаждаясь тишиной, полумраком и одиночествам, медленно бреду по просторному холлу. Захожу в гостиную и сажусь на диван. Несмотря на то, что на дворе глубокая ночь, спать не хочется. Хочется рефлексировать. Прокручивать в голове сегодняшний вечер и анализировать причинно-следственные связи.
Почему все так запутано? Никита, я, Тимур, смерть его мамы, чересчур скорый брак наших родителей… Я чувствую, что эти вещи связаны. Они наслаиваются друг на друга, образуя клубок конфликтов и проблем. Наверное, если бы мама с Анваром Эльдаровичем повременили со свадьбой, мои отношения с Тимуром были бы лучше. Он бы не стремился во что бы то ни стало втоптать меня в грязь. Да Никиту наша семейная драма обошла бы стороной.
 
Вздыхаю и, поддавшись сиюминутному порыву, подхожу к большому застекленному шкафу, в котором хранятся изящные мраморные статуэтки, фарфоровая посуда, и, самое главное, старые фотоальбомы. Я давно хотела их полистать, но все как-то духу не хватало. Однако сейчас под покровом ночи во мне просыпается решимость. Что такого, если я просто посмотрю? Будь фотографии чем-то конфиденциальным, то, наверное, хранились бы под замком.
Осторожно извлекаю наружу массивную кипу альбомов и перетаскиваю их на диван. Видно, что некоторые из них совсем старые, поэтому я действую очень бережно. Боюсь ненароком повредить чужую память.
Открываю первый попавшийся альбом, и дыхание обрывается. Передо мной детские снимки Тимура. В том, что это именно он, я нисколько не сомневаюсь. Во-первых, взгляд карих глаз ни с чем не спутать. Во-вторых, рядом с фотографиями подписи, сделанные от руки: «Тимуру два года. В гостях у бабушки», «Тимурик помогает папе рыбачить», «Тимур впервые пробует гранат».
С жадным любопытством рассматриваю снимки. При этом у меня такое чувство, будто я заглянула за темную ширму и увидела то, что совсем не предназначалось для моих глаз. Эти кусочки прошлого, заботливо собранные и подписанные, красноречиво говорят о том, что до нашего появления здесь, в доме Алаевых, кипела совсем другая жизнь. Тут жила другая женщина, которая воспитывала сына, увлекалась цветоводством и ласково величала своего мужа Анвариком.
А теперь от нее остались только потрепанные временем фотографии. Если задуматься, странно, что у нас за общим столом никогда не заходит речь об Авроре Карловне. Будто ее никогда и не было. Наверное, Тимура это ранит. Меня бы на его месте точно ранило…
Перелистываю очередную страницу и вдруг натыкаюсь на карточку, которая, в отличие от других, не воткнута в специальный отсек для фотографий. Она просто лежит сверху, словно закладка. На ней — маленький Тимур застенчиво смотрит в камеру и обнимает за ногу высокую стройную женщину в красном платье.
Так вот, какой была Аврора Карловна… Длинные русые волосы, аристократические черты лица, большие карие глаза. Неземная. Какая-то потусторонняя. Будто не из нашего мира. Но, бесспорно, очень-очень красивая…
— Кто тебе разрешил рыться в моих вещах?! — раздается над головой разъяренный рык.
Вздрагиваю и от неожиданности чуть не опрокидываю лежащий на коленях альбом. Я не слышала, что Тимур пришел… Как ему удалось подкрасться так бесшумно?
— Я… Я не думала, что это твои вещи, — оправдываюсь, слегка заикаясь. — Они лежат в общей гостиной, поэтому я решила…
— Поэтому ты решила, что они твои?!
Тимур смотрит на меня с неприкрытой злобой. В его взгляде нет ни привычного ехидства, ни провокации. Только свирепая ненависть, которая дымится черными-черными клубами.
— Да нет же! Я просто хотела посмотреть… Это твоя мама, да?
Убираю с колен альбом и, поднявшись на ноги, делаю несколько шагов к Алаеву. Он не отрывает от меня тяжелого, пригвождающего к полу взора и рвано дышит.
Ощущение, будто собираюсь войти в клетку с диким раненным зверем. Страшно, но в то же время знаю, что должна это сделать. Возможно, настал тот самый момент, когда нам стоит поговорить открыто.
— Тимур, послушай, я не знала, что твоя мама умерла лишь недавно… Мне очень жаль, что все так вышло и…
— Тебе жаль? — он смотрит так, будто я сморозила откровенную глупость.
— Да, конечно…
— А я думаю, вам стоит радоваться, — его разбитые губы растягиваются в саркастичной усмешке. — Ведь если бы не болезнь и смерть моей мамы, у твоей не было бы шансов.