Комната Наоми (ЛП)

Заметное ухудшение психического состояния Лиддли происходит буквально в считанные месяцы, что подробно зафиксировано на страницах его дневника. Его страдания от потери Анны, горечь и растерянность из-за ее очевидной неверности, ненависть к жене и растущая холодность по отношению к детям — все это вместе взятое пошатнуло его рассудок. В переписке того периода, один или два экземпляра которой сохранились, он превосходит все прежние границы в своем стремлении подняться над обыденностью, найти в попрании моральных правил путь к истине.
Однако в этот момент в его философствование врывается роковой поворот. Кажется, что он в каком-то смысле начал думать об Анне как о фокусе, линзе, через которую он мог более ясно видеть картину космоса. Однажды он приводит цитату из поддельного розенкрацевского памфлета начала XVII века «Fama Fraternitatis»: mundum minutum omnibus motibus magno illi respondentem fabricasset — он создал микрокосм, который во всех движениях соответствовал макрокосму. Анна стала микрокосмом Джона Лиддли. Он воображал, что в ней и через нее он достигнет мудрости, которая до сих пор ускользала от него, что сила любви совершит то, чего не смогли сделать сила разума и воли.
Теперь, видя, что источник его вдохновения загрязнен, а сам он испорчен телесно и душевно, он начал воспринимать знания и мудрость как атрибуты зла. «Порок, — пишет он, — а не любовь, является силой, движущей вселенной. Жестокость, а не милосердие, связывает людей. Цель медицины, не исцелять, а уничтожать».
Эти чувства усугубились в начале января следующего года, когда, к его ужасу, Анна Сарфатти появилась на пороге его дома, замерзшая, голодная, почти мертвая и очень близкая к своему сроку. Сара не позволила ей войти в дом. Вопреки ее протестам, вопреки собственному чувству отвращения, Лиддли отвел свою любовницу в какую-то пристройку, где долго и мучительно ухаживал за ней, чтобы в конце концов ее потерять.
Она родила ребенка, мальчика, которого, по настоянию Сары, отвезли в местный дом для подкидышей. Лиддли назвал его Джоном, в честь себя. Позже, по рекомендации Лиддли, его усыновила бездетная пара, дружившая с его родителями, по фамилии Де ла Мере. Они жили недалеко от Лиддли — Петитойе — в Спиталфилде.
К тому времени, однако, разум Джона Лиддли окончательно помутился. Внешне он сохранял рассудок, но внутри него бушевали гнев и страдание. Он не мог смотреть ни на Сару, ни на своих маленьких девочек. Он ел один, спал один, общался с женой записками, оставленными в коридоре. На дом опустилась гнетущая тишина. Большую часть времени Лиддли проводил в своем кабинете, лихорадочно читая и сочиняя. Поздно ночью можно было услышать, как он ходит взад-вперед по спальне или расхаживает по чердаку. Иногда он садился на лошадь и уезжал, не возвращаясь до позднего утра или даже на следующий день. Эти подробности содержатся в показаниях, которые дал тесть после исчезновения Сары на основании слов своей дочери.
И тут, видимо, произошло нечто, заставившее Лиддли решиться на эксперимент, который в итоге закончился трагедией. «Они были даны мне, — пишет он в дневнике 14 апреля 1847 года, — как знаки высшей благодати, чтобы я нашел в них то, что ни один мужчина не находил ни в одной женщине прежде». Под «ними» он подразумевал свою жену и дочерей. Сначала он схватил девочек и приковал их на чердаке, затем напал на Сару, сломав ей обе ноги, и оставил ее с ними, неспособную двигаться. Он держал их голыми и обращался как с животными. На самом деле они стали его образцами, теми, кого мы сейчас называем подопытными мышами.
У меня нет сил описывать то, что происходило в последующие месяцы. В те дни не существовало ни анестезии, ни анальгетиков, чтобы облегчить постоянную боль, от которой страдали все трое. Лиддли проявлял усердие в своих занятиях. Он искал смысл в их плоти и костях. Он верил, что они могут научиться преодолевать свои страдания, но «они не поддавались обучению», поэтому он их наказывал. Дневник описывает его эксперименты в графических подробностях. Первой умерла Сара, затем Кэролайн и, наконец, Виктория. Он завернул их останки в рогожу, замуровал стену чердака, где их держал, и больше туда не ступал. Но это еще не конец. В каком-то смысле это стало только началом.
 
Я не мог заснуть. Постельное белье тяготило меня, приковывая к кровати. Когда закрывал глаза, передо мной возникали образы Лиддли, его наполненные болью глаза смотрели на меня, губы наполовину растянулись в улыбке и хмуром выражении. Но если я их открывал, спальня казалась полной серых, безжизненных фигур. Сон не приходил, и все мысли крутились вокруг Джона Лиддли и его семьи. Как я его жалел. И как он меня пугал.
Наконец я повернулся на бок и потянулся к Лоре, ища хоть какое-то тепло или утешение в своей бессоннице. Я обхватил ее одной рукой и притянул к себе, обнимая ее тело. На ней была длинная ночная рубашка. Это удивило меня, поскольку обычно она спала без одежды, если только не становилось необычайно холодно. Я прижался ближе, положив руку на одну грудь, отчего жена зашевелилась и забормотала во сне. И в этот момент моя кровь похолодела.
Женщина, которую я держал на руках, не была Лорой. У Лоры волосы короткие, аккуратно подстриженные. У этой женщины были длинные, густые волосы до пояса. Лора имела маленькую грудь, а эта женщина — большую. На мгновение я подумал, что совершил глупую ошибку, что забрался в постель рядом с Кэрол. Но в тот же миг женщина рядом со мной повернулась и протянула свою руку к моей.
— Джон? — сонно пробормотала она. — Это ты? Где ты был?
Голос принадлежал не Лоре, не Кэрол. С чувством нарастающего ужаса я отстранился от нее.
— Что случилось, Джон? Ты не хочешь меня?
Я потянулся к прикроватной лампе и включил ее. Когда оглянулся, кровать оказалась пуста.
Глава 23
Наверное, я завопил или закричал. Мгновением позже дверь открылась, и вбежала Лора, а за ней Кэрол.
— Ты в порядке, Чарльз? Что случилось? — Лора стояла полуголая в дверях, ее глаза сканировали комнату и остановились на моем лице. Она не сделала ни одного движения в мою сторону. Кэрол стояла чуть позади нее, натягивая на плечи старый халат. Они обе выглядели усталыми и помятыми
— Я думал… — Я заикался, — Я думал, что кто-то… в кровати… — Я не смог понять смысл, не смог заставить правду вырваться из моих губ. Я решил, что они предадут меня, обманут в моей несдержанности.
— Ты подумал, что в кровати кто-то есть? Какая глупость, — сказала Лора. — Должно быть, это дурной сон. Ты слишком много начитался. И ты очень расстроен. Тот человек в Лондоне, которого убили, все взбаламутил. Я останусь с тобой сейчас, все будет хорошо.
— Лора права, Чарльз, — добавила Кэрол. — Ты слишком много работаешь. Для работы еще слишком рано, ты только нагружаешь себя. Тебе нужно отдохнуть. Посмотри, сколько пользы это принесло Лоре.
Столь разумные голоса, и всего за несколько мгновений до этого… Я кивнул. В холодном электрическом свете мои страхи казались гротескными. Лора направилась к кровати. Пока она шла, я оглянулся. На подушке рядом со мной, подушке Лоры, осталась глубокая вмятина, обозначавшая место, где недавно лежала голова. Я протянул руку. Простыни рядом со мной еще не потеряли своего тепла.
Лора легла в постель рядом со мной. Кэрол уже закрыла дверь и вернулась в свою комнату.
— Она права, — заявила Лора. — Ты слишком много работаешь. Какая разница, кто жил здесь все эти годы назад, что они делали или не делали? Теперь они мертвы, все они. Разве мы не можем забыть про них? Разве мы не можем позволить им покоиться с миром?
— Он убил их, — проговорил я. — Свою жену и двух маленьких девочек. — Он оперировал их без анестезии, и записывал их реакции в своем дневнике.
— Это не имеет значения, Чарльз, — настаивала Лора. Все уже позади: пусть они упокоятся.
Я больше ничего не сказал. Она не понимала, не хотела понимать, что еще не все кончено. Вскоре она заснула. Я поддерживал маленький огонек, потому что не мог выносить темноты. Уже почти рассвело, когда я провалился в легкий, тревожный сон. Дважды до этого я слышал звук ног на чердаке.