Комната Наоми (ЛП)

Еще несколько снимков той же выцветшей, незнакомой комнаты. Яркие, полноцветные фотографии, сделанные современной камерой, но в комнате нет ничего современного. На одном снимке горела масляная лампа, но почему-то свет казался гораздо менее выраженным, как будто с момента первого снимка прошло несколько часов или дней и дело близилось к вечеру. Не знаю почему, я ощутил в этой сцене чувство большой меланхолии, как будто комната, на которую смотрел, пропитана очень глубокой печалью. Обстановка выглядела потрепанной, непропорциональной, неэстетичной. Даже свет казался испорченным из-за его прохождения через воздух комнаты.
Льюис положил руку на мое запястье. Ноготь задел кость.
— Спокойно, сейчас, — предупредил он.
На следующей фотографии комната изменилась. Стул валялся на боку. Ковры свернуты, остались лишь голые доски пола. А стены… Стены оказались измазаны кровью. Нет, не измазаны, а заляпаны. Кровь казалась свежей, как будто кто-то только что обагрил ею стены. Часть крови капала и на пол.
— Продолжайте, — прошептал Льюис.
Другой ракурс. Кровь на стенах, как и раньше, но при другом освещении. Две неясные фигуры на переднем плане. Я присмотрелся внимательнее. Двое детей, девочки. Они стояли на четвереньках, голые и очень худые. Одна смотрела в камеру, другая — на пол. На их коже и длинных, свалявшихся волосах виднелись следы крови. Их тонкие шеи обвивали кожаные ошейники, а сами ошейники крепились к цепям. Мне показалось, что я узнал их, понял, что видел их раньше:
— Да, — подтвердил Льюис. — Те же самые.
Я убрал эту фотографию, открыв следующую. На этой фотографии оказалась только одна маленькая девочка, старшая из двух. Она снова была обнажена, как и раньше, но вся в крови. Она была… Что мне сказать? Что я могу осмелиться написать? Я упомяну только ее руки. Она вытянула руки в мою сторону, в сторону зрителей. Руки подняты в немом жесте… чего? Ярости? Призыва? Отвращения? Соблазна? Руки были отрублены у запястий. Не отрублены, а отрезаны с точностью, похожей на хирургическую. Это все, что я скажу. Это все, что у меня хватит смелости сказать.
В коридоре послышались шаги Лоры. Раздалось звяканье посуды. Я быстро собрал фотографии и передал их Льюису, который сунул их в свой портфель. Лора позвала. Я встал, чтобы открыть дверь. Когда подошел к ней, меня охватила волна сильнейшей тошноты. Я не успел добраться до ванной. Вместо этого я выблевал свой завтрак на полпути вверх по лестнице.
Когда я вернулся, то сделал вид перед Лорой, что мой желудок отреагировал на напряжение прошедшей ночи. Она, конечно, мне не поверила. Лора посмотрела на меня и Льюиса так, словно подозревала нас в какой-то вопиющей лжи. Я поднял чашку кофе и выпил ее глоток за глотком, без сахара, такой же черный, как и мое настроение.
У Льюиса нашлось мужество, которого мне не хватало.
— Миссис Хилленбранд, — сказал он, — я только что показывал вашему мужу еще несколько фотографий. Их снимали вчера на вашем чердаке. Они содержат… — Он колебался. — Скажем так, они вызывают глубокую тревогу. Я показал Чарльзу не самые плохие из них, во всяком случае, не самые худшие. Но вы видели эффект от тех, которые он видел.
Лора ничего не сказала. Он продолжил:
— Я думаю, у вас есть два варианта. Первый — вы покидаете этот дом сейчас, сегодня, как только соберете вещи. Найдите агента, выставите дом на продажу, избавьтесь от него. Начнете новую жизнь в другом месте. — Он сделал паузу.
— Это ваш первый вариант. К сожалению, он может оставить ситуацию неразрешенной. Тот, кто придет сюда после вас, вполне может найти то, с чем столкнулись вы.
— Всё не так уж ужасно, — заявила Лора. — Я не вижу причин уезжать из дома из-за этого.
— Нет, — ответил Льюис. Он говорил очень спокойно. Он все хорошо обдумал. — Вы совершенно правы. Пока что ничего страшного не произошло. Это скорее вопрос нервов. Но недавно случилось нечто, что нарушило равновесие. Этим чем-то, как я подозреваю, стала смерть вашей дочери. До этого вас ничего не беспокоило. Эти — как их назвать? — образы, фантомы, что угодно, присутствовали не только здесь, но и везде, куда бы вы с мужем ни поехали. Например, в Венеции. И в других местах, я уверен.
 
— Но после смерти Наоми они, кажется, начали становиться более заметными в доме и вокруг него. Чарльз сказал мне, что вы действительно встречались и разговаривали с маленькими девочками.
Лора кивнула. Я не уверен, но мне кажется, она задрожала. Больше страха в воспоминаниях, чем в действии. Льюис продолжил.
— На фотографиях из Египта и тех, что сделаны здесь, они начинают меняться.
— Меняться? — Брови Лоры слегка приподнялись. Неужели она и тогда подшучивала над ним?
— Перемещаться между различными состояниями. Проявлять себя более чем в одном обличье. Особенно маленькие девочки, а также женщина в сером и ваша дочь. Они меняют форму, я не буду описывать, как. Но если бы вы увидели их в их… измененных состояниях, вы вряд ли стали бы поднимать брови.
Значит, он все-таки заметил. Ну, он не был слабаком, наш мистер Льюис. Неисправимый валлиец и бывший алкоголик, но при всем этом достаточно проницательный.
— Мужчина он другой, — продолжал он, — хотя тоже меняется в соответствии со своей модой. Комнаты также способны менять облик.
— Комнаты? Что вы имеете в виду?
— У меня есть фотографии этой комнаты, — объяснил он. — Это та же самая комната, но в том виде, в каком она могла быть в середине прошлого века. Возможно, немного раньше. Это, по крайней мере, мое предположение. На одной из фотографий женщина сидит в кресле. Вон там, у окна.
Он указал пальцем, и мы проследили за его движением. Я вздрогнул, подумав, что она может быть сейчас там, наблюдая за нами. Льюис продолжал. Он по-прежнему обращался в основном к Лоре.
— Были… проявления, — сказал он. — Вы оба слышали звуки. Вчера мы с вашим мужем побывали на чердаке. Мы почувствовали… — Он остановился, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить то, что мы испытали.
— Смену наших эмоций, — произнес я. Этими словами я попытался дистанцироваться от огромности того, что почувствовал.
— Да, — согласился Льюис. — Гнев вытесняет… то, что присутствовало в нас ранее.
— Ну, и какой смысл во всем этом? — нетерпеливо воскликнула Лора. Недостаток сна не улучшил ее самообладания.
— Смысл? — Настала очередь Льюиса поднять брови. — Дело вот в чем, миссис Хилленбранд. — Я помню, что с ней он всегда соблюдал вежливую формальность. — Если эти изменения станут более… жестокими. Если… существа, которые преследуют этот дом, обретут физическую форму, вы не захотите здесь находиться. Я не преувеличиваю.
— Более того, я боюсь за вас, хотя и не могу объяснить почему. Я чувствую… Позвольте мне сказать, что я ощущаю здесь ужасное чувство угрозы. Возможно, вы не почувствовали его, но уверяю вас, оно существует.
— Я не понимаю, — сказала Лора, озвучив мои собственные сомнения, — как камера может фиксировать изображения, невидимые невооруженным глазом. Фотоаппарат не является — как бы это сказать? — не является спиритическим инструментом. Это не предмет в арсенале медиума. — На нее намеренно воздействовали. Конечно, возможно, это было в ее природе. Аффектация и презрение.
Льюис отставил чашку с кофе, из которой пил. Я заметил, что его рука перестала дрожать. Он выглядел очень спокойным.
— В последние несколько дней я много думал об этом маленьком вопросе. Очень много думал. Он доставлял мне бесконечные неудобства. Как вы сказали, фотопленка чувствительна к свету, а не к духовным эманациям. Однако теперь мне кажется, что мы рассматривали весь этот вопрос как бы с обратной стороны.
Он сделал паузу, думаю, не столько для эффекта, сколько для того, чтобы собраться с мыслями, которые еще только наполовину сформировались. Лора молчала. Что-то в манере Льюиса зацепило ее.
— Дело в том, — продолжал он, — что, как вы правильно сказали, камера — это инструмент ограниченных возможностей. Его можно настроить только так, — он сделал жест пальцами, как будто держал камеру, — или вот так. Можно изменить фокусное расстояние, или выдержку, или угол объектива. Но при условии, что он не сильно расфокусирован или настроен на совершенно неправильную скорость, он сделает достаточно хорошую запись всего, на что вы его направите.