Все лгут

Но в тот вечер удача оказалась не на нашей стороне.
Со зловещим глухим звуком грузовик стукнул нашу машину сзади. Старушку слегка тряхнуло – совсем немного, так бывает, когда случайно толкнешь чужое авто во время параллельной парковки. Не более того. Но нас стало мотать из стороны в сторону, машина завертелась волчком и оказалась бортом прямо к металлическому монстру. А в следующее мгновение грузовик снова нас ударил – только в этот раз звук был куда громче. Меня понесло вперед, машина перевернулась, и перед глазами все закружилось.
Мама закричала, раздался скрежет сминаемого металла – он был похож на долгое мычание. Посыпались стекла. Шоколадные конфетки и осколки разбитых окон заплясали по салону.
А потом наступила темнота.
* * *
Разумеется, папа не обвинял меня в смерти мамы и Сильви. Да и зачем бы ему это делать, это же был несчастный случай?
Сотни, а может быть, тысячи раз он повторял:
– Это не твоя вина, Ясмин.
Он месяцами твердил эти слова как мантру. Он так старался, чтобы это отложилось у меня в голове, что, очевидно, сам в это поверил. О нашем несчастье он был готов рассказывать всем, кто хотел услышать его рассказ.
– Бедняжка Ясмин, – говорил папа. – Это не ее вина.
Единственной, кто ему не верил, была я сама. Я, повинная в смерти собственной матери и младшей сестры и не заслуживавшая жизни. Я сидела в своей комнате и отказывалась выходить. Забила на школу, не хотела видеть друзей.
Поэтому мы и переехали в Швецию. Папа решился на это ради меня – он оставил свою жизнь, свою работу, свою страну ради меня.
Разве я когда-нибудь смогла бы компенсировать ему все это?
А папа продолжал приносить себя в жертву: взять хотя бы Марию, например. Я знаю, что бесила ее, что она считала меня безответственным подростком, которого следует держать в ежовых рукавицах. Я даже несколько раз слышала, как она говорила об этом с папой. Но папа всегда стоял за меня горой и не уступал ее требованиям.
– Ей и так досталось, – говорил он. – Она нуждаться в любовь, а не муштра.
И как же я поступила с его доверием?
Оказалась его недостойна. Я была недостойна той жизни, которую он дал мне и которой я до сих пор живу. Это мне нужно было умереть на том шоссе, это мне нужно было лежать поперек тех санок. Это надо мной должны были сомкнуться холодные черные воды.
  
48
 
Мария потянулась за пакетом молока, налила немного в кофе и глянула в окно:
– Сегодня будет хорошая погода.
Снаружи светило блеклое декабрьское солнце. Мороз немного ослабил натиск, с крыши капало, и лужайка была вся в грязи. Под лучами солнца повсюду сверкали лужи.
– Тебе больно? – спросил Винсент, во все глаза уставившись на мой распухший рот.
Я провела рукой по шву и покачала головой.
– Все заживет, – с улыбкой сказала Мария. – Но тебе нужно побыть в покое, с сотрясением мозга шутить нельзя.
Мне показалось, что Мария и вправду говорит искренне, что она желает мне добра, и на секунду я устыдилась, поскольку так и не смогла заставить себя ее полюбить.
Папа смотрел на меня, не говоря ни слова. Потом взял с блюда бутерброд, оценивающе оглядел его и вернул обратно на блюдо – на его лице было написано отвращение.
– Вы пойдете сегодня вечером со мной?
Мария слегка наклонила голову набок, переводя взгляд с меня на папу.
– А что быть сегодня вечер? – спросил папа.
– Ты что, сегодня же будет выставка текстильных коллажей, которые сделаны африканскими детьми. Амели де Вег ее организовала. Они занимаются сбором средств для одной малийской деревни.
Я покачала головой.
– Не могу. Нужно делать уроки.
– Да, – тут же поддержал папа, – сейчас столько работа.
– Я хочу пойти! – воскликнул Винсент.
Мария просияла и чмокнула его в щеку:
– Как здорово, что у меня будет компания!
* * *
С тех пор, как это случилось, прошла почти неделя.
Мы притворялись, что ничего не было, – папа и я. И у нас довольно неплохо получалось. Мария еще раз предприняла попытку вызвать меня на разговор, убеждая, что, если я захочу о чем-то поговорить – она всегда рядом и готова меня выслушать. Но я не могла – не видела в этом никакого смысла.
 
Что изменилось бы, если бы этот разговор состоялся?
В конце концов Мария сдалась и, переключившись, перешла на свои излюбленные темы – проблемы детей в Африке, богатую питательными веществами пищу и важность выбора подходящей одежды в зимний период.
– Ясмин, милая, – сказала она тогда. – Если ты будешь ходить по улице в таком виде, у тебя точно будет цистит.
Это было так прекрасно – предательское ощущение нормальности, которое охватило меня в тот миг, когда Мария начала свою болтовню. Этакое уютное убежище от той жизни, в которой цистит был совершенно неважен, поскольку я не заслуживала никакой жизни в принципе.
Но такие мгновения пролетали незаметно – едва мы с папой оставались наедине, начинались ссоры. Вечерами мы тоже ругались – когда Мария с Винсентом ложились спать. Само собой, им все было слышно, иначе и быть не могло, но мы разговаривали по-французски, а у Марии с французским языком был полный швах.
– Ты должна обратиться в полицию, – сказал папа. – У тебя нет выбора.
– Ты серьезно? Харольд де Вег видел меня у причала. С ковром. А Том свалит все на меня.
Прежде чем продолжить, папа помедлил.
– Тот Харольд? Который советовал тебе валить в Африку?
– Да, тот самый. Он настоящий расист, и меня терпеть не может.
Папа замолчал.
– Я не доверяю полиции, – продолжала я. – Ясно, что они поверят Тому с Харольдом. Богатым шведским снобам.
Последнее, откровенно говоря, было неправдой, но я сказала так, потому что знала, что полиции и властям не доверял сам папа. Пару месяцев назад несколько охранников заломили папе руки и повалили его на землю практически на пороге Каролинского института, где он работал, только из-за цвета его кожи. Был еще случай – папа хотел заявить в полицию на одного чувака, который назвал его «черножопым», но там над папой только посмеялись, выставив его прямо-таки сказочным идиотом.
Так что у него были все основания недолюбливать полицию – что шведскую, что французскую.
– Человек должен нести ответственность за свои поступки, – сказал папа.
– Прикажешь мне в тюрьме рожать?
Папа уставился на меня.
– Ты выжила из ума? Ты что, хочешь оставить его? Тебе нельзя заводить ребенка, ты сама – ребенок.
Не знаю, зачем я так сказала, у меня ведь не было никакого желания становиться матерью, но была вещь, которая пугала меня больше предполагаемого материнства: я боялась, что папа сам явится в полицию.
– Он убьет меня, – констатировала я. – Том убьет меня, если я обращусь в полицию.
Не знаю, верил ли мне папа, но сама я была в этом убеждена – я видела демона в глазах Тома.
Однажды папа предложил:
– Уезжай в Марракеш. Поживешь там у Мухаммеда и Моны. Они будут хорошо о тебе заботиться.
Я фыркнула.
– Что я забыла в этом Марракеше?
Папа закатил глаза.
– Там ты сможешь начать жизнь заново. Сможешь выучиться на врача и выйти замуж. Мухаммед подыщет тебе мужа, хорошего мужа.
– Серьезно?
Папа закрыл лицо руками.
– Боже мой, насколько же ты избалована и наивна! Ради тебя я пожертвовал всем, Ясмин. И сделал это с радостью, потому что ты – мое дитя. Единственное, что осталось у меня. Но ты только уничтожаешь себя и все вокруг. Ты злоупотребила моим доверием, моим хорошим отношением, моей любовью.
Мне стало стыдно, конечно. Он ведь был прав.
– Если я свалю, полиция отыщет меня в два счета, – сказала я. – Всем известно, что у меня есть родня в Марокко. И Тому в том числе. Он же не тупой и вроде как в деньгах не ограничен. Я зуб даю, он не отстанет от меня даже на краю света, если я только попытаюсь от него уйти.