Все лгут

И кто убил Самира Фоукара?
  
26
 
Когда мы с Манфредом встречаемся в буфете, чтобы выпить кофе и пробежаться по фактам, уже смеркается. Большинство коллег разошлись по домам, но кое-где вдоль коридора свет сочится из-под дверей миниатюрных кабинетов, которые Манфред называет скворечниками.
Манфред тянет руку за булочкой с корицей, чтобы затем окунуть ее в кофе.
– Что у тебя? – спрашивает он, искоса поглядывая на свои швейцарские наручные часы.
Манфред женат, и у него подрастает маленькая дочурка Надья. Предполагаю, что ему хотелось бы вернуться домой до того, как она уснет. В общем и целом, здесь все женаты или живут в гражданском браке. Конечно, есть и бедолаги-разведенцы. А еще несколько чудаков, как мужского, так и женского пола, совсем как я так и не обзавелись семьей и проводят жизнь в вынужденном или добровольном одиночестве.
– Наберется едва ли сотня женщин в возрасте от двадцати до тридцати лет, которые пропали в указанный период. Из них примерно сорок – жительницы Стокгольма. Я успел пробежаться только по ним. Соответствий профилю нет.
– Совсем? – уточняет Манфред, разглядывая плюшку, словно говорит не со мной, а с ней.
– Даже близко. Они все слишком высокие.
– Все нашлись в паспортном регистре?
Он откусывает еще немного.
– Да.
– Тогда придется тебе проверить и остальных.
– Я займусь этим завтра с утра. Что сказал эксперт?
Поерзав на стуле, Манфред расстегивает верхнюю пуговицу жилета.
– Он сказал…
Манфред запихивает в рот последний кусок плюшки, а затем шумно отхлебывает глоток кофе.
– Сказал, – продолжает он, громко причмокивая, – что они не обнаружили ничего, что помогло бы нам идентифицировать останки. Нет следов старых переломов или признаков хронических заболеваний. На зубах отсутствуют пломбы, что само по себе достаточно странно. Само собой разумеется, что хотя бы одна пломба есть у каждого. В любом случае… Он сказал, что если не получится выделить ДНК, то они запросят помощь немецкой лаборатории, где можно провести изотопный анализ костей.
– Изотопный анализ?
Манфред трясет головой.
– Только не проси меня ничего объяснять. Очевидно, можно определить место рождения человека или место его/ее жительства в течение жизни, изучив структуру скелета.
– Вот черт, – говорю я.
Возникает пауза, во время которой я обдумываю услышанное.
– А что значит изотип? – спрашиваю я немного погодя.
– Изотоп. Черт его разберет. Я что, похож на какого-нибудь ракетостроителя? Не важно. Будем надеяться, им удастся получить годный ДНК-профиль, ну а если нет – попросят немцев помочь.
– Ясненько.
Мы какое-то время сидим молча.
Из коридора доносятся шаги, и в буфете возникает Малин Брундин.
– Здорово! – с улыбкой говорит она. – Так по вечерам работаю не я одна?
Мы с Манфредом оба раньше работали вместе с Малин. Прошлым летом, когда расследовали убийство женщины в Эстертуне, она едва не лишилась жизни, явившись, сама того не зная, прямо в логово преступника. Она потом долго восстанавливалась.
– Как поживает Отто? – осведомляется Манфред.
Малин садится рядом со мной.
– Отлично, – отвечает она, заправляя прядь темных волос за ухо. – Хотя недавно он переболел ветрянкой, вот это был номер. Вся голова была в корочках, бедный малыш.
– Ты серьезно?
Манфред наклоняется вперед:
– У Надьи месяц назад тоже была ветрянка.
– Правда?
Зрачки Малин расширяются, и теперь эти двое с пониманием взирают друг на друга, в мгновение ока сплотившись перед лицом всевозможных родительских злоключений. Они принимаются молоть языками о детских садиках, прививках и молочных зубах. Я вспоминаю про свои пустой холодильник и растраханную кровать, и голоса коллег сливаются в монотонный гул.
– Гуннар?
Малин уставилась на меня, наморщив лоб.
– Прости, я задумался. Что ты сказала?
– Чертовски странно, что найденные останки не принадлежат Ясмин Фоукара.
– Это правда, – соглашаюсь я.
– Ее же убил отец?
Я киваю:
 
– Это было ясно как день, но его освободили.
Малин откидывается на спинку стула и складывает руки на коленях.
– В наши дни его точно бы осудили, – заявляет она. – Теперь у нас гораздо больше информации о преступлениях чести. Да и законодательство поменялось – международные браки между несовершеннолетними не признаются, а принуждение к заключению брака теперь карается по закону. У меня есть опыт работы с подобными делами. Одному парнишке, например, члены собственной семьи угрожали убийством. В итоге ему пришлось вступить в программу защиты свидетелей.
– Парнишке? – переспрашивает Манфред.
– Ну да, – подтверждает Малин. – Преступления чести совершаются не только в отношении девушек. А преступником может стать не только мужчина. Напомните-ка мне, в каком году погибла Ясмин Фоукара?
– В двухтысячном, – отвечаю я.
– Что и требовалось доказать! – восклицает Малин, взглядом упершись в потолок. – До событий одиннадцатого сентября. И до убийства Фадиме Шахиндаль [20]. В те времена мы были еще чертовски наивны.
Малин ненадолго замолкает.
– Так у вас есть какие-то зацепки?
– Не особенно, – признается Манфред.
Она кивает, поднимаясь со стула, и на мгновение прикрывает веки.
– Знаете, иногда мне так сильно недостает Ханне.
Ни я, ни Манфред не отвечаем – мы все тоскуем по Ханне.
Ханне Лагерлинд-Шен работала профайлером и помогала нам в раскрытии многих запутанных дел. Здесь, в Управлении, ее даже прозвали ведьмой – за сверхъестественную способность выходить на след преступника вопреки всякому здравому смыслу. Но она мертва вот уже больше года, и как бы нам ни хотелось, помочь Ханне больше не сможет.
– Мне тоже пора, – смущенно произносит Манфред.
Он поднимается, энергично потирая колено.
– Болит? – спрашиваю я.
– Не то слово, – признается он. – Врачи говорят, мне нужно сбросить вес, иначе улучшений ждать не придется.
– Надо же.
Я не намерен указывать ему на то, что существует масса других причин похудеть – например, он смог бы увидеть, как растет его четырехлетняя дочь. Но зачем повторять то, что ему и так прекрасно известно?
Манфред и Малин вместе удаляются по коридору.
Последнее, что мой слух успевает выхватить из их разговора до того, как они скрываются за поворотом, – слово «подгузник».
После ухода Манфреда я возвращаюсь в свой скворечник и собираю нехитрые пожитки. Блокнот, мобильник и желтый стикер со списком покупок: молоко, масло, яйца.
Прежде чем уйти, я сажусь за стол, стаскиваю убитые сандалии и набираю номер Марии Фоукара.
Она берет трубку два гудка спустя.
– Привет, – говорю я ей. – Это Гуннар Вийк из полиции.
– Привет, Гуннар.
– Прошу прощения за поздний звонок, но я должен рассказать тебе прямо сейчас. Это не Ясмин.
В трубке воцаряется тишина.
– Ясно. А кто тогда?
– Пока не знаем.
– Ага.
Пауза.
По коридору мимо кабинета проходит уборщик. Одной рукой он катит тележку с моющими средствами и большим черным мусорным мешком. В другой несет пылесос. Он с улыбкой кивает мне, а я в ответ поднимаю ладонь.
– Даже не знаю, хорошая это новость или плохая, – говорит Мария.
– Понимаю.
– Мне не хотелось бы, чтобы это оказалась она, но поставить точку в этой истории было бы в некотором роде правильно.
Я ничего не говорю. В соседнем кабинете с глухим урчанием включается пылесос.
– Вы уверены, что это не она? – спрашивает Мария.
– Да.
– Ладно. Спасибо, что позвонил.
– Не за что. Я дам знать, когда у нас будет больше информации.
Мы заканчиваем разговор, я беру сумку и выхожу.
Дома ко мне потихоньку подкрадывается отчаяние – сначала под видом неуемной энергии, а затем – как все возрастающее ощущение дискомфорта, которое я не могу контролировать. Оно разливается в груди и пульсирует в висках.