Все лгут

 
 
– Кого-то ловить нужно долго и сложно,
 
Кого-то не видно, не разглядеть,
 
Красив, так что глаз оторвать невозможно,
 
Или чудовище – страшно смотреть…
 
 
– О чем эта песня? – спросил я.
– О незнакомых зверях.
Теперь же, столько лет спустя, я склонен считать, что эта песня – о женщинах, которые по природе своей являются загадочными животными.
Кого-то ловить нужно долго и сложно…
С Ли все было долго, но поймать ее не составило особого труда. Ни с кем из них мне не было сложно, да я особо и не напрягался. Это просто случалось, и случалось довольно часто, если можно так выразиться. По дороге домой с хоккейной тренировки, в автобусе, дома у моего репетитора, которой мама платила мытьем полов, – ее звали Линда, и она была на три года старше меня. Видит Бог, она многому меня научила, но это не имело никакого отношения ни к математике, ни к истории.
Подружка, которая была у меня в двадцать лет, определила мой стиль жизни как «беспорядочный».
– Ты ведешь беспорядочную жизнь, Гуннар.
– Это плохо? – поинтересовался я.
– Нет, – отозвалась она, расстегнула джинсы и, взяв меня за руку, притянула ее к своим трусикам. – Это просто прекрасно.
Но с Ли все было иначе. Ее хотел я.
Я впервые встретил женщину, которую не желал делить ни с кем. Ли чувствовала то же. Это было нелегко, но правильно – в этом мы оба были уверены.
Через два года Ли забеременела, что при нашем образе жизни было неизбежно. Мы поженились и купили квартиру в Мербю. Двушку. Новое пространство для маленькой жизни, зародившейся в животе у моей жены. Мы делали все то же, что обычно делают люди, – ездили в «Икею», выбирали имя, ну и, в моем случае, чертовски много работали.
Делом, которое я тогда расследовал, которому посвящал дни и ночи, было убийство Ясмин Фоукара.
  
25
 
Утром, когда я просыпаюсь, идет снег. Тяжелые рыхлые хлопья лепят в окно, а потом медленно стекают на жестяной отлив, оставляя за собой мокрые следы на стекле. На подушке обнаруживается большое и липкое красное пятно. Должно быть, его оставила там Черстин – она из тех женщин, что предпочитают красную помаду.
Свой завтрак – вареное яйцо с хрустящим хлебцем и чашкой черного кофе – я съедаю перед телевизором, а после еду в участок.
Будил ждет меня в своем кабинете. На ней шелковая блуза кремового оттенка и костюмный жакет цвета морской волны. Темные волосы собраны в тугой хвост на шее, макияж – деликатный, как обычно.
– Доброе утро, – здороваюсь я.
– Привет, – отвечает Будил, жестом предлагая мне сесть.
– Ты сегодня очень красивая.
– К сожалению, не могу сказать о тебе того же, – бормочет она, косясь на древние сандалии, которые я только что обул. – Ты купишь уже новую обувь или я сначала должна повысить тебе зарплату?
– Эта блузка. Цвет тебе очень к лицу.
– Гуннар, – шипит она, бросая взгляд на дверь. – Не здесь.
– Она так красиво лежит у тебя на груди.
Будил начинает стучать кончиком ручки по столу.
– Черт побери, Гуннар…
– И убранные волосы тебе очень идут. Тебе стоит чаще носить такую прическу. Она подчеркивает лицо.
Щеки Будил вспыхивают, и румянец постепенно распространяется на шею, словно винное пятно, расползающееся по льняной скатерти.
В это мгновение раздается стук в распахнутую дверь, и внутрь заглядывает Манфред.
Будил бросает взгляд на часы.
– Вовремя, – констатирует она. – Садись!
Когда Манфред садится, Будил, вперившись в нас взглядом, в котором читаются одновременно смирение и недовольство, откидывается на спинку кресла.
– Итак, что мы имеем? – спрашивает она.
– Вчера я встречался с Марией Фоукара, – отвечаю я. – Она подтвердила, что сережка принадлежала Ясмин.
Будил надевает очки и делает у себя в блокноте пометку.
– А я как раз только что успел переговорить с судебным медиком, – сообщает Манфред. – Отчет еще не готов, и результатов анализа ДНК тоже придется подождать, но он считает, что это не Ясмин Фоукара.
 
– Что? – переспрашивает Будил.
– В смысле? – вторю ей я.
В кабинете становится тихо. Манфред перелистывает блокнот.
– Рост Ясмин составлял один метр шестьдесят пять сантиметров, – поясняет он. – А обнаруженные останки принадлежат женщине, которая при жизни была гораздо ниже ростом – около одного метра пятидесяти пяти сантиметров. Кроме того, эксперт сделал вывод, что эта женщина была старше Ясмин – от двадцати до тридцати лет.
– В смысле? – вновь произношу я.
Манфред поднимает ладонь.
– Подождите, это еще не все. Рентгеновский снимок зубов и заключение стоматолога подтверждают, что это не Ясмин – у нас на руках ее стоматологическая карта. Кроме того… – Он берет паузу, чтобы взглянуть сначала на Будил, а потом на меня. – Эта женщина родила как минимум одного ребенка, – заявляет Манфред.
– Чертовщина, – выдыхает Будил, уставившись на Манфреда поверх оправы очков.
Она некоторое время что-то обдумывает, а затем задает следующий вопрос:
– Нам известно, как долго она пролежала в воде?
Манфред качает головой, левой рукой почесывая щетину на подбородке.
– Он говорит, что не может утверждать точно, но как минимум пятнадцать лет. Так что да, она могла оказаться в море примерно в то же время, когда погибла Ясмин.
– Причина смерти? – спрашивает Будил.
Манфред снова трясет головой.
– Невозможно определить, но в затылочной части черепа обнаружен несросшийся перелом. Он вполне мог оказаться смертельным.
Наморщив лоб, Будил прямо-таки воспроизводит вслух мои мысли.
– Но если это не Ясмин Фоукара, почему же ее сережка оказалась в том ковре?
– Вопрос на миллион, – соглашается Манфред. – Может быть, это просто похожее украшение?
– Вряд ли, – сомневаюсь я. – Эта сережка особенная. Не думаю, что таких много.
– В любом случае, – обрывает меня Манфред, – это не Ясмин Фоукара.
– Выясните, что это за женщина, – велит Будил, кидая ручку на стол. – Выясните у судебного эксперта, не обнаружил ли он на теле каких-то специфических особенностей, которые могли бы помочь нам идентифицировать останки. Придется изучить список пропавших без вести.
– Ее тело – это гора костей, – бурчит Манфред себе под нос.
– Приступайте, – командует Будил, нетерпеливо взмахивая рукой. – Или вы собрались провести здесь весь день?
– Ну почему она всегда такая противная? – шипит Манфред, когда мы выходим в коридор.
– Хм, – неопределенно мычу я в ответ.
– Ей, наверное, кое-чего недостает.
– Как вариант, – не спорю я, хотя мне известно, что проблема точно не в отсутствии секса или близости. На самом деле меня удивляет, что Манфред вообще об этом заговорил – он ведь гораздо лучше меня разбирается в людях. К тому же сексистские шутки – мой хлеб. Манфред обычно не опускается до такого и, напротив, всячески подчеркивает широту собственных взглядов и приверженность равноправию.
– Нам нужно еще раз пообщаться с судебным экспертом, – говорит он. – Ты или я?
– Было бы неплохо, если бы ты сам ему позвонил, тогда я займусь списком пропавших без вести.
– Проверяй всех с девяносто пятого по две тысячи пятый, – напутствует Манфред. – Судебный эксперт настаивает на этом интервале.
– Этот эксперт, – фыркаю я, вспоминая гладкое лицо и бархатные карие глаза Давида Файнштейна. – Он хоть уже родился к тому времени?
Манфред открывает дверь в кабинет, но медлит на пороге. Опираясь на дверной косяк, он тяжело вздыхает:
– Предполагаю, что твое нижнее белье старше. Тем не менее он производит впечатление человека уверенного в том, что говорит.
Я стучусь в дверь кабинета Биргитты на третьем этаже.