Все лгут

Мы подошли поближе и поприветствовали их.
– Как давно он мертв? – спросила Анн-Бритт, скользя взглядом по телу убитого.
– Мы не знаем, – ответил один из техников, поправляя маску на лице. – Судебный медик еще в пути.
– Кто его обнаружил?
– Мария Фоукара, – отозвалась коллега в форме, которая была нашей провожатой. – Она где-то здесь.
Я сложил руки козырьком и, сощурившись, принялся вглядываться в темноту. Под шаткой сосенкой стояла женщина и разговаривала с двумя полицейскими.
– Пойду переговорю с ней, – бросил я.
Анн-Бритт кивнула и, немного поддернув пальто, опустилась на корточки рядом с техниками.
– Гуннар, – всхлипнула Мария, когда я приблизился к ней.
Одежда ее была перепачкана землей и усыпана листьями, а руки вымазаны липкой кровью.
– Как ты?
Она открыла рот и несколько раз моргнула.
– Гуннар, – повторила она, очевидно, пребывая в шоке.
– Что произошло?
Я положил руку ей на плечо и подвел к большому валуну. Мы сели прямо на него. Камень был холодный и весь порос влажным мхом. Коллеги отошли на несколько метров, а затем пропали в темноте.
– Он мертв, – сообщила Мария, поймав мой взгляд.
Я кивнул, обнимая ее за плечи. Она вся дрожала, и тогда я снял свой пуховик и набросил на нее.
– Что произошло? – повторил я свой вопрос.
Мария медленно покачала головой.
– Я была в усадьбе. Я относила… – Она вздрогнула и сделала глубокий вдох. Потом снова заговорила: – Относила… дрель. Я занесла им дрель. Я пошла домой и услышала в лесу крик.
– Крик?
– И удары. Похоже было на драку.
– Ты кого-то видела?
Мария снова издала воющий звук, наклонилась вперед и закрыла лицо руками.
– Я увидела. Кроссовку Самира. На земле. А потом самого Самира.
– Больше никого?
Мария покачала головой.
– И что ты сделала?
Она немного подобралась и посмотрела мне в глаза.
– Сделала?
– Да, что ты сделала, когда увидела на земле Самира?
– Я… я попыталась помочь ему. Но он был уже…
Снова всхлипывания. Потом ее тело задрожало в конвульсиях, и наружу вырвался долгий, ни на что не похожий вопль.
– Это моя вина, – смогла выговорить она. – Если бы я не заставила его съехать, этого никогда бы не произошло.
Потом Мария внезапно вскинула руки к голове.
– Господи. Винсент! Мне нужно домой. Винсент там один, а в духовке стоит ужин.
* * *
Манфред выезжает из гаража. Я закрываю глаза, но она никуда не уходит, словно отпечаталась на моей сетчатке. Я вижу ее так же отчетливо, как тогда, в лесу.
Мария Фоукара.
Светлые, слегка взлохмаченные волосы. Окровавленные руки. А отчетливей всего – скорбь и паника. Они так ясно читались в ее глазах. Не только в глазах – во всей фигуре, в жестах, в голосе.
Она нравилась мне. Очень нравилась, наверное, больше, чем я мог себе позволить. Нельзя испытывать симпатию к родственникам, свидетелям и подозреваемым. Это влияет на объективность суждений.
Спросите меня, уж я-то знаю.
Но к Марии невозможно было не проникнуться симпатией. Вероятно, она – одна из тех немногих, кто был в жизни по-настоящему счастлив. До всего этого, конечно. Думается, она любила работу, боготворила семью. А еще она была цельной, искренней и обладала какой-то движущей силой. Пока все не полетело к чертям.
– Как умер Самир Фоукара? – спрашивает меня Манфред, ускоряясь, чтобы обогнать автобус, притормозивший выпустить пассажира.
Тяжелые капли дождя, падая с темнеющего осеннего неба, разбиваются о ветровое стекло.
– Был забит насмерть в лесополосе в нескольких сотнях метров от своего дома. Невыясненной осталась причина, по которой он оказался в лесу, однако его автомобиль был обнаружен в паре километров оттуда. Очевидно, у него закончился бензин. Вероятно, он пешком направился домой, но по дороге с кем-то столкнулся.
– С тем, кто размозжил ему голову?
– Причина смерти – удар тупым предметом по затылку.
– Убийцу так и не нашли? – интересуется Манфред, включая дворники. Те с противным скрипом оживают.
 
– Нет. Свидетелей не было. Никаких технических улик. Хотя лучше сказать, их было чересчур много. Целые толпы народа ходили через тот лес. Очевидно, там это популярный маршрут для прогулок. Что касается мотива… – Я ненадолго замолкаю, но потом решаю объяснить: – Самира Фоукара ненавидели. Когда его освободили из-под стражи, люди пришли в неистовство.
– А та женщина, что нашла его, – жена?
– Мария. Да. Ничто не указывало на то, что она могла быть замешана в его убийстве.
– Но она ведь его обнаружила.
– Да, – соглашаюсь я. – Она его обнаружила.
  
22
 
Судебный медицинский эксперт по имени Давид Файнштейн выглядит очень молодо. Так молодо, что мог бы сойти за моего сына. Хотя это всего лишь знак того, что я начинаю стареть. Меньше года осталось до пенсии, и тогда всю полицейскую жизнь я смогу оставить позади.
Порой я спрашиваю себя, чему за это время научился.
Смею утверждать, я хороший полицейский. Ну а жизнь – чему научила меня она?
Все изменилось той зимой, двадцать лет назад. Все, во что я верил, не сбылось, а после этого я больше ни во что не верил. А когда ни во что не веришь, все перестает иметь значение. Сама жизнь ничего не стоит – как тот пух, который торчит из прорехи в моей куртке.
– Давид, – представляется судебный медик, протягивая руку.
– Гуннар, – отвечаю я, пожимая ее.
Пожатие у него крепкое, взгляд карих глаз – теплый. Почти каждый раз, когда я сталкиваюсь с судебным медиком, я задаюсь вопросом – почему он избрал этот путь, а не стал, скажем, окулистом, или педиатром, или хирургом. Почему он предпочел мертвых живым. Однажды я спросил об этом у одной из его коллег. Она ответила мне так:
– Загадки, Гуннар. Виной всему загадки. Мы разгадываем их каждый день, даруя слово тем, кто больше не в силах ничего сказать. Кому, как не тебе, должно быть это понятно?
Манфред тоже здоровается, и мы идем в секционный зал – выкрашенные белой краской стены, блестящий линолеум на полу, нержавеющие столы, оборудованные стоками, кранами и шлангами с душевыми лейками. Я видел все это уже много раз, но каждый меня поражает мысль, что все заканчивается именно так. Вся любовь, все надежды, все, что прежде составляло саму жизнь, низводится до костей, гниющей плоти и жидкостей, сливающихся в эти стоки.
– Не уверен, что смогу быть вам чем-то полезен, – говорит Давид, жестом указывая на один из секционных столов.
Кости разложены на нем таким образом, чтобы сформировать человеческий скелет.
– Вот черт! – восклицает Манфред, потирая подбородок. – Здесь все?
Давид кивает.
– Да, но до завершения исследований я не могу ничего сказать ни о причине смерти, ни о времени, ни о личности трупа.
– Считаешь, причину смерти можно будет определить? – спрашиваю я, глядя на выцветшие кости. Рядом с бедренной лежат какие-то инструменты, а возле них – клок высохших водорослей.
Давид складывает руки на груди.
– Это может быть непросто, – соглашается он. – Но если повезет, мы сможем выделить ДНК, и тогда, возможно, получится ее идентифицировать.
– Ее? – переспрашивает Манфред.
– Да, это женщина, насколько я вижу. Но… Нет, послушайте, я вам больше пока что ничего не скажу. Я и так уже ступил на тонкий лед. Вскрытие состоится завтра, ко мне на помощь приедет коллега из Уппсалы, который специализируется на судебной антропологии.
– Бен, значит?
– Да, – отвечает Давид. – Тут он внезапно оживляется и неуверенно улыбается нам. – Но сейчас я мог бы показать вам кое-какие вещи, – сообщает он, направляясь к окну, прямо под которым стоит еще один стол.
На голубой клеенке лежит нечто, напоминающее свернутый ковер, покрытый грязью и высохшими, спутанными водорослями.
Мы следуем за ним.